Форум » Пресса » Пресса 2013 года » Ответить
Пресса 2013 года
Татьяна: Пора бы и начать, наверное...
Ответов - 5
Татьяна: Александр Домогаров в рубрике НАШИ ВСТРЕЧИ свежего номера еженедельника "Мир Новостей" (№19 от 30 апреля 2013г.) Александр Домогаров: «Я все пережил, даже собственную смерть» Говорят, он закрыт, застегнут на все пуговицы. Наверное, так и есть. Иначе разве родилось бы столько мифов и легенд? Не самых благостных, надо сказать. Бабник, повеса, дебошир... - что там еще говорят про Домогарова? Но есть же не только персонаж этого “развеселого” комикса, есть еще актер. Человек, в конце концов. Насколько он реальный отличается от “рисованного”? И так ли страшен Домогаров, как его малюют? Реальному Домогарову совсем скоро 50. Сейчас он нарасхват - во всех телевизорах страны, неизменно в главной роли. Но к славе ему не привыкать. В том числе и к дурной... - ...Все уже сказали, будто бы я сделал пластическую операцию, только ленивый об этом не говорил, - горько усмехается Александр. - Как только начинаешь худеть для нового проекта, сразу начинается! Снимаешься в картине о 40-х годах - нужно выглядеть соответствующе: и пузон убрать, и схуднуть маленько. Тут выходишь в люди - и все, попал. Ведь что еще могут сказать: или пластическую операцию сделал, или влюбился, какую-то молодую себе нашел. - В общем-то неплохо для 50 годов. Как, кстати, цифра? Не смущает? - Ну, это же великие еще сказали, что нам столько лет, на сколько сами себя ощущаем. Вот у меня такое ощущение, что мне сейчас где-то 28-30. - Значит, взрывного темперамента с годами не убавилось? - Нет, это с возрастом не проходит. Единственное - начинаешь на какие-то вещи реагировать более сдержанно. Хотя не всегда получается, характер свое берет. Я просто не люблю, когда за моей спиной что-то говорят. Лучше скажите в глаза мне, но на это редко кто идет. - Боятся? - Ну я нетерпим бываю, да. Но это потому что профессией своей пытаюсь заниматься честно. Уже много лет. Поэтому и морщины на лице, поэтому и девушки говорят: как он постарел. А мы не можем молодеть. И я никогда не сделаю пластическую операцию, потому что вот это (морщины) все мое. - А многие думают, что это следы бурной, так сказать, жизнедеятельности. - Это вы, журналисты, так думаете. А о чем еще писать? Никому же не интересно, что три года мы с Кончаловским работали над «Дядей Ваней», над «Тремя сестрами». А вот кто с кем, когда, зачем - о, это очень интересно! Сейчас перестали писать, действительно. Просто последние три года меня за задницу поймать не могут, поэтому нет данных никаких. А теперь я еще и в твиттер вышел, так вообще понятно, где живу и как существую: в девять уехал, в полдвенадцатого приехал... Все, писать не о чем! - Зачем же раскрыли все карты? - А я их и не закрывал никогда. Да, я живу за высоким забором. Но это еще не значит, что я закрыт. Я открытый человек и был всегда таким. Просто не люблю, когда лезут в душу грязными руками. Ради бога, приходите ко мне, я согласен. Но исподтишка не надо. Не пытайтесь за этот забор заглянуть, не советую. - Вот у многих и сложилось впечатление, что Домогаров - эдакий граф Монте-Кристо: таинственный, недоступный, недосягаемый... - Но когда в твоей жизни случается трагедия (трагическая смерть старшего сына Дмитрия. - Ред.) и тебе лезут в душу, понимаете... Это же ваш брат-журналист делает. Почему существует врачебная этика, учительская и почему нет журналистской этики? - На то есть суды... - Нет, суд - это значит дать вашему брату очередную полнокровную пищу. А я этого не хочу делать. Я могу подойти и дать по башке - открыто, нормально. Потом уже на меня подадут в суд, но я могу это сделать. - А на какие безумства в свои 50 уже не способны? - На все те же и способен. Удар только сильнее стал. - Недавно Дмитрий Певцов, который тоже славится буйным нравом, у себя на сайте опубликовал покаянное письмо. Знаете об этом? - Нет. - Он извинился перед всеми, кого в своей жизни обидел: перед журналистами, перед коллегами, перед зрителями. Вы на такое способны? - Нет. Совершенно. - Не за что просить прощения? - Есть. Но то, что во мне живет, со мной и останется. Может быть, в последний час и попрошу прощения, но только у близких. И уж отнюдь не буду писать покаянные письма. - Как говорит Дмитрий, он просто уверовал в Бога... - Ой, это все так сложно. Верящий и верующий - огромная разница. Я - верящий, но не верующий. Я хожу в храм, но только со своими болячками. И прошу у Бога свое прощение, понимаете? Я не буду говорить всем людям на земле: извините, был не прав. Ну что это?.. Просто, видимо, у Димы потребность такая возникла, он так решил... Хотя в принципе мы с ним пережили одну и ту же страшную потерю (меньше года назад погиб сын Певцова Даниил. - Ред.). - Судя по всему, это его и подвигло к покаянию. - А меня не подвигло. Понятно, что нам погрозили пальцем... Но про себя могу сказать, что после этой потери мне, кажется, ничего уже не страшно, - думаю, все пережил. Пережил смерть родителей, пережил смерть ребенка, пережил практически свою собственную смерть - у меня была авария очень серьезная, и 25 августа я праздную второй день рождения... Вот и думаешь: а чего еще бояться? - Вы сказали, что сверху погрозили. От чего предостерегли? - Ну я думаю, что это последнее испытание, которое надо было пройти. Мы все живем как можем, и нам дается то, что мы способны выдержать. Ты идешь, пробивая стены, и с каждым разом стены становятся все крепче. Еще крепче, еще. Потом - бац! - не смог, остановился. - Тогда могли сломаться? - Мог. Но в тот день я играл спектакль. Это не подвиг, нет - это профессия, этому учат в театральном училище. Говорят: вот улица, там делай что хочешь, а здесь ты себе не принадлежишь. С одной стороны, высокие слова, с другой - так и есть. Все свои переживания ты оставляешь там, а здесь принадлежишь людям, которые купили билет. - У вас когда-нибудь были срывы на сцене? - У меня много было таких случаев, когда в жизни что-то случалось. Но я выходил на сцену, на площадку - и никто, никто ничего не замечал. При этом неизвестно, что с тобой будет в антракте, что будет за кулисами... - А еще говорят о черных дырах, которые после ролей остаются в душах актеров. - Нет, я говорю, что есть маски, которые мы надеваем. И как бы тщательно ты ее ни снимал, все равно частички клея остаются. Вот почему еще - возвращаясь к началу нашего разговора - столько морщин. Потому что слишком много слоев. - У Максаковой после Анны Карениной были суицидальные мысли. Какая ваша роль самая «черная»? - Был Нижинский. Очень тяжелая работа. У него сумасшедшая судьба: так взлететь (а он был признан величайшим танцовщиком мира) - и так упасть, и так разбиться. В 25 лет. Если почитать воспоминания Нижинского, то все они испещрены фразами типа: «Я - бог». Это страшно. И мы это играли. Когда он приходит в себя после инсулинового шока, когда дрожит, когда ничего не понимает - и начинается этот бред сумасшедшего... Сложная роль. Психологически сложная. - Сейчас вы на вершине. И все же не боитесь, что когда-нибудь перестанет звонить телефон? - Не хочу об этом думать. Потому что не знаю, что было бы с Олегом Ивановичем Далем, например, если бы у него сейчас перестал звонить телефон. С Владимиром Семеновичем Высоцким... Другое дело, что эту ситуацию сложно представить - потому что их все равно бы уже не было - с тем, как они жили, как сжигали свою жизнь. И я как раз за это - надо ее жечь. Как только перестаешь это делать, становишься бесформенной льдиной, которая никого не согревает и никому не нужна. - Состоятельность мужчины в 50 лет не только профессией измеряется. Для многих это еще дом, семья, дети. Такие ценности для вас не слишком важны? - А с чего вы взяли, что у меня нет «дом-семья-дети»? У меня есть семья, у меня есть сын (младший сын Александр. - Ред.), я не чувствую недостатка в общении с ним. Его мать, слава богу, замечательно себя чувствует: есть новый дом в Болгарии, она там отдыхает. То есть все в порядке. Другое дело, что мы не живем вместе. Но это еще не значит, что не общаемся и что у меня нет семьи. - Но вы же одиночка по жизни, разве не так? - Я по сути волк-одиночка. Но каждый выбирает свое. Я не выбрал стаю, ушел из нее. Может быть, когда-нибудь что-то и поменяется, конечно. Я, например, хотел дочку. И хочу дочку, это сидит во мне. Одного сына я потерял, второй вырос... - Поздние дочки, как правило, сильно меняют мужчин, даже таких суровых. - Недавно разговаривал с одним режиссером, которому 52 года. Говорит: «Ну вот откуда в 50-летних мужиках такая потребность?» Потому что начинается это: чулочки, косыночки, ленточки, косички... И пипец тому мужику! - Осталось только найти маму для дочки. Или уже нашли? - Ну-у... Пока еще не нашел. Есть претендентки. Подождем, еще есть время. Я знаю одного человека, директора ведущего московского театра. Когда в 82 года он родил ребенка от 30-летней женщины, все только развели руками. Поэтому полтинник - это только начало... Дмитрий Мельман
Коломбина: ... Александр Домогаров блеснул в спектакле четырьмя шлягерами. Два из них «Песню Рощина» Н. Богословского из картины «Разные судьбы» и «Три года ты мне снилась» этого же автора из «Большой жизни» пел в свое время Марк Бернес (близкий друг отца А. Домогарова). Два других — «Отчего, почему» А. Эшпая из «Повести о первой любви» и «А годы летят...» М. Фрадкина из «Добровольцев» — Владимир Трошин. Домогаров хорошо известен именно, как «поющий актер». Кстати, он — едва ли не первый драматический актер, кому выпала честь петь на сцене Большого зала консерватории. Петь так изысканно, так достойно. Невероятная музыкальность, стильность, так по отношению к содержанию песен, и к образам их первых исполнителей были ощутимы во всем: ни одной фальшивой ноты, ни одного неточного движения (жесты и мимика крайне скупы), тонкий лиризм в интерпретации в сочетании с внезапной открытостью собственной души, где явственно ощутимы горечь и боль не только киногероев, от имени которых идут эти лирико-музыкальные исповеди, но и личные переживания одного из самых популярных актеров театра и кино, переживания, отражающие изломы его собственной судьбы. Из статьи "В поисках утраченного времени" В. Жуковского "Планета красота" №5-6 2013 год
amarillis: Кажется, у нас не было этого юбилейного интервью. Мир новостей Мне показалось симпатично. Домогарову - 50? Ну когда-то это должно было случиться... Да только изменилось что? Он все такой же: резкий, импульсивный, взрывной, любвеобильный, нетерпимый. Ну не хочет Александр становиться степенным и солидным. Отказывается верить, что первая половина жизни прожита. - Ну, я нетерпим бываю, да, - соглашается с оценкой Домогаров. - Это отрицательное качество или положительное? - Я считаю, что положительное. Правда, оно мешало мне по жизни, очень много из-за этого было потеряно. Все-таки люди в своей массе не приемлют индивидуальность... Хотя могу сказать, что по своему характеру я до последнего буду держать нейтралитет. Но если уж влезу, то по полной программе, невзирая на авторитеты. - Но актер - профессия зависимая, покладистость в ней ценится... - Вы знаете, я не встречал хороших артистов, которые были бы зависимыми. Олег Иванович Борисов (Домогаров играл с Борисовым в Театре Советской Армии и считает его своим кумиром. - Ред.) никогда не был зависим. И второе - такие люди никогда не отличались сдержанным нравом. Это не безбашенное стремление найти себе проблему, это остаться самим собой в любой ситуации, быть честным в профессии. А я уже много лет пытаюсь заниматься ею честно. Ведь что такое овла-деть залом на 1200 человек? Где каждый со своей проблемой, каждый со своими мыслями, у кого-то что-то дома случилось: кто-то забыл выключить утюг, кто-то наволочку прожег. Да и к тебе такое уже обывательское отношение, потому что кто-то начитался желтой прессы, а там написано: он сделал пластическую операцию, он подонок, бросил трех жен; у него двое внебрачных детей. То есть каждый приходит с чем-то своим и рассматривает тебя словно в лупу. И ты должен в течение получаса, минут за сорок их сломать и повернуть в свою сторону, чтобы они хотя бы тебя услышали, поняли, о чем спектакль вообще. Но это сколько из себя надо выдать, чтобы 1200 на себя повернуть! Сколько сил! Это же не поп-музыка, не удар по мозгам... - Вы уже десять лет играете в мюзикле «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», сейчас будете петь в «Опасных связях»... - Я много раз говорил, что не пою. Драматические артисты пытаются петь - поет Филипп Киркоров. - В «Двух звездах» Певцов поет, Дюжев. Вас туда не звали? - Звали. Но я не пойду. Когда артист начинает заниматься цирком, когда начинает боксировать - я этого не понимаю. Просто не понимаю. В цирк, слава богу, меня не звали, а в бокс звали, но я считаю, что все-таки артист должен заниматься своей профессией, а не лезть на ринг. И в «Ледниковый период» меня звали. И я могу выйти на лед. Но только для того, чтобы подурачиться, поржать. - Актеры катаются на коньках и поют в телешоу для того, чтобы повысить собственную медийность, которую потом можно выгодно продать. - Думаю, пока мне это не нужно. Если вдруг пойму, что моя профессия закончилась... Да, это будет очень тяжело для меня. Наверное, я постараюсь уйти - уж не знаю, получится ли... Вообще это очень сложный вопрос. Но я не буду реанимировать воспоминания о себе как об артисте, который когда-то был. Надеюсь, это не моя судьба. - Но артисты тем самым хотят показать: вот он я, молодой и здоровый, готов работать... - Объясните мне, зачем увеличивать время агонии? Вот я не могу этого понять. Если твое время закончилось и ты точно это знаешь - все, уходи. Но есть же масса примеров, когда артисты без всяких цирков и рингов оставались востребованными. Ну не дано было Борисову оказаться не у дел. Не дано Аль Пачино. Недавно я смотрел картину «Реальные парни». Да, я вижу, что он старый, вижу, что очень сильно постарел. Но я глаз не могу оторвать. - Наше кино пожилых актеров не жалует. Кто нынче востребован? Даже Басила-швили с Фрейндлих уже не снимают. - У них есть работа в театрах, и не надо говорить о том, что они вышли в тираж. Да, сейчас в кино этих артистов мало. Но это проблема кино, а не этих артистов. Алиса Бруновна Фрейндлих остается Алисой Бруновной Фрейндлих. И никакая актриса, которая снялась в 38 сериалах, с нею рядом не встанет. Почему-то Алисе Бруновне, чтобы на нее пошли в театр, не надо кататься на коньках. Она привезет один спектакль в Москву - и все, Москва сошла с ума. Она привезла «Розовую даму», показала - и Москва сошла с ума. Никогда не видел такого аншлага и чтобы так люди стояли и двадцать минут аплодировали. Один человек на сцене был - один, всего один! - Актеры того поколения свою судьбу уже сделали, а вашему еще и зарабатывать нужно. - А я по-другому не умею зарабатывать. Есть моя профессия, ею и зарабатываю. У меня нет ресторана, как у многих моих коллег, это не мой бизнес. А мой бизнес - мое лицо, мои руки, моя голова, мои мозги. И, спасибо маме с папой, внешность. - Значит, все-таки боитесь старости? - А кто не боится? Но Боженька должен быть милосерден (улыбается). Надеюсь, до немощной старости я не доживу. Дмитрий Мельман
Татьяна: Сегодняшний номер "Новых Известий": «Свою звездную болезнь я задушил в зародыше» Актер Александр Домогаров Виктор БОРЗЕНКО ФОТО АНАТОЛИЯ МОРКОВКИНА Александр Домогаров говорит, что больше всего на свете ему не хотелось бы повторяться – играть то, что однажды уже сыграл. Поэтому лучшим подарком к своему 50-летию актер считает новые роли – максимально далекие от «прилепившегося амплуа». О том, какие еще мысли посетили его на этом жизненном рубеже, Александр ДОМОГАРОВ рассказал в интервью «Новым Известиям». – Александр, поскольку недавно вы отметили юбилей, скажите, пожалуйста, какой подарок для вас самый лучший? – Знать, что следующая десятка лет мне обеспечена работой. Впрочем, перед нашей встречей я общался с директором Театра Моссовета и порадовался, что уж, во всяком случае, в ближайшие пять лет мне безработица не грозит. Кроме того, есть еще и момент выбора – могу разные роли сыграть. Видимо, правы были наши педагоги, когда говорили, что сначала ты работаешь на имя, а во второй половине жизни имя работает на тебя. – А вы чувствуете, что уже наступает эта вторая половина? – Нет, совсем не чувствую. Мне внутри 35. Но есть паспорт, и когда смотришь в него, то понимаешь – нет, не 35. И в каких-то ситуациях лучше уже не суетиться. – Знаю, что когда-то вас приглашал Табаков в МХТ, но все это осталось на уровне разговоров… – Да, потому что «на уровне разговоров» мною было произнесено слово «нет». Хотя МХТ в ту пору кого только не собирал! Но я все же отказался, поскольку жить надо в своей семье… – То есть Театр Моссовета – для вас семья? – Разумеется, хотя мы не часто видимся вместе – играю несколько спектаклей в месяц, в остальное время в кино снимаюсь. Но потому мне этот театр и дорог, что нет ежедневных изматывающих трений на кухне. Я прихожу сюда, и мне здесь хорошо. Рад видеть девчонок-костюмеров. Здесь свой язык общения, свои правила, свои примочки. Например, перед выходом на сцену я всегда очень своеобразно отдаю им на хранение ключ от гримерки. Они знают, когда я отдам и как я отдам. И есть примета: если шутливо отдать не получится, то на спектакле пойдет что-то не так. – Иными словами, для вас спектакль начинается за кулисами… – Да, причем он там же и продолжается. Скажем, в «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» перед моим героем лежит огромная тетрадь. И если наши реквизиторы вдруг упустят какую-то деталь или что-то не учтут, то я пишу им: «Девки, до кой поры я буду это терпеть!» В общем, целое послание от души сочиняю во время спектакля. После антракта открываю тетрадь, там написано: «Извини». В такой шутливой манере мы и общаемся. В этом театре совершенно особая атмосфера, которая проявляется во всем. Однажды я, устав на съемочной площадке, попросил, чтобы мне перед спектаклем заварили свежий кофе. Сколько лет прошло, но всегда с тех пор перед каждым спектаклем мне оставляют горячую чашку кофе. Кто это делает, я даже не знаю, но здесь такая традиция. Да и взаимоотношения дирекции с творческими работниками очень деликатные. Тебе никогда в жизни не покажут: мол, я тут директор, но ты знаешь, что в любой момент можешь прийти и обсудить дальнейшие планы либо решить какую-то проблему. – Вы работали и в Малом театре, и в Театре армии. Там разве не так? – Там тоже крепкие традиции. Но там все по-другому. Например, в Театре армии настолько огромная сцена, что она на некоторых артистов действует пугающе, на ней легко растеряться. Я помню, как однажды один выдающийся актер вышел во втором акте, сказал три слова, а дальше… нервы сделали свое дело. Он напрочь забыл текст. Ступор. Выкручивались, как могли, доиграли спектакль, но вот вам театральная культура: никто – ни один человек! – этого артиста не упрекнул, поскольку от подобного несчастья мы не застрахованы. – Но все же есть какие-то правила, помогающие избегать таких неприятностей? – У каждого артиста они свои. Я, например, стоя в кулисе, никогда не стану повторять текст своего персонажа. Поскольку едва начинаешь повторять, как тут же забываешь какую-то фразу. Бежишь к помрежу – листаешь текст. Вспоминаешь. Но пропадает следующая реплика. И так далее. В эти минуты опасно включать ум, искать логические связи между героями сцены… Разволнуешься еще больше и спектакль сорвешь. А на сцене, как ни странно, все идет автоматом. Фразы всплывают сами собой, и ты находишься, скорее, во власти чувств, нежели разума. – Еще, говорят, что импровизация очень спасает… – Я тоже люблю импровизацию, но это партнерское дело. В одиночку у тебя ничего не получится… Поэтому, кстати, я с удовольствием играю в спектакле «Мой бедный Марат». Там изначально между актерами задается некая тема, а дальше все строится на нашей игре. От Арбузова, конечно, осталась половина – некие связующие нити, а все, что между ними, – это наша импровизация. И хотя спектакль идет с 1995 года, еще ни разу не было двух одинаковых вечеров. Меняются шутки, меняются интонации, по-разному реагирует зал. И главное то, что нам очень интересно в этих «предлагаемых обстоятельствах». Кстати, в первом и во втором актах наши герои совсем юные, а в третьем – взрослые люди. И если раньше мы с удовольствием играли первые два акта и «проскакивали» третий, то теперь наоборот – «проскакиваем» первый и второй и с удовольствием играем третий. Это к вопросу о возрасте… – Вы переживаете, если долго нет хороших предложений в театре? – Слава богу, в моей жизни новые роли приходят очень дозированно. Если бы я каждый сезон выпускал по новой премьере, то давно бы уже устал от театра. По мне так лучше раз в три сезона сыграть новую роль, но зато с ощущением, что ты соскучился по сцене и по репетициям. А когда ты все время находишься в театре, то начинаешь либо жиреть, либо худеть от того, что проводишь здесь большую часть своего времени – как на заводе. – Вы прямо-таки счастливый актер… – Да, получается так, и я этому рад. – А вы чувствуете себя хозяином судьбы? – Нет, я фаталист. Потому что все вершит его величество случай. По крайней мере, так происходит в моей жизни. Ты можешь сколько угодно «направлять» свою судьбу, но кто знает, в верном ли направлении движешься? А вдруг потом пожалеешь, что сделал тот или иной шаг? – Погодите, но когда вы уходили из Театра армии, разве вы не направляли свою судьбу? – Нет, это был случай. Это было железное решение, поскольку оттуда уходил Леонид Хейфец, а мне в тот момент в Театре Моссовета предложили роль Марата. Конечно, я рисковал, ведь играл много больших ролей, но все же решился на этот шаг и ни разу не пожалел. – Как на этом фоне вы оцениваете свою киношную судьбу? – Здесь я заложник своего образа, поскольку часто приходится отказываться от тех или иных ролей. Больше всего на свете мне не хотелось бы повторяться – играть то, что уже играл. Но когда некоторым продюсерам говоришь «нет», то наталкиваешься на полное непонимание: Домогаров зазнался, набивает себе цену и так далее. Хотя дело не в цене, а в твоем личном ощущении материала. С какой-то поры гонорар для меня перестал быть определяющим фактором. Сколько бы ты ни заработал, все равно потратишь. А вот то, что сыграл на экране, останется навсегда. Поэтому получается, что молчал-молчал и вдруг заговорил. И ты уже скандалист. Впрочем, это имидж, который я себе не создавал – он образовался сам. – Вы для себя – строгий судья? – Очень. Сам с собой я веду жесткие разговоры: ни один критик мне такого не скажет. – А есть вещи, которые вы не можете себе простить? – Конечно, есть. – Но ведь это в судьбе каждого человека… – Просто в жизни творческого человека непременно наступает момент, когда он начинает терять контроль над собой. Так называемая звездная болезнь. И когда спустя много-много лет я этим заболел, то болезнь была задушена в зародыше – благодаря моим родителям. Дело в том, что когда студентом я в филиале Малого театра играл «Преступление и наказание», то, конечно, чувствовал себя гением. После спектакля мы по эскалатору спускались в метро (мама, папа, бабушка и я). и вдруг подошли девчонки: «Можно автограф?» Я расписался, гордо им подмигнул, но в тот же миг получил от отца по затылку. Конечно, в душе он радовался моему успеху, но мое тщеславие его разозлило, он тут же указал мне на место. И вот когда спустя годы звездная болезнь наступила, я вспомнил тот случай, и он мне помог себя перебороть. Впрочем, был еще один случай. По окончании Щепкинского училища передо мной было множество дорог, но я работал (пусть даже в массовке) не где-нибудь, а в Малом театре. И вдруг увидел Михаила Ивановича Жарова в спектакле «Дети Ванюшина». Как он играл! Это было что-то грандиозное. Я тут же понял, что никогда не достигну такой высоты. – То есть по отношению к Малому театру у вас не было юношеского снобизма: дескать, сегодня так не играют? – У меня не было. И даже когда в Театре Моссовета я в те же годы посмотрел с балкона «Дальше тишина» с Раневской и Пляттом, то плакал, понимая, что являюсь свидетелем настоящего чуда: так существовать на сцене не сумеет больше никто! Для меня они были боги. – Кто бы мог подумать, что спустя годы вы тоже выйдете на эту сцену… – Да, я и сам порой удивляюсь поворотам судьбы. – И, конечно, я не могу не спросить о ваших чеховских ролях последних лет, вызвавших столько шума. В одном из интервью вы говорили, что вам не симпатична философия Чехова. За это время отношение изменилось? – Я пришел на «Дядю Ваню» с полным непониманием того, о чем эта пьеса. Но я осознавал, что это моя проблема – чисто человеческая и, кроме того, проблема моего образования. Но когда мы начали репетировать, то благодаря Мастеру (режиссеру Андрею Кончаловскому. – «НИ») для меня постепенно стали открываться глубины чеховской драматургии. «Дядю Ваню» мы играем уже пять лет. Но только в этом сезоне я начал понимать, что такое монологи Астрова с Соней. Через пять лет игры! Например, что он имеет в виду, говоря: «Когда идешь темной ночью по лесу, и если в это время вдали светит огонек, то не замечаешь ни утомления, ни потемок, ни колючих веток». А он просто никого не любит, ничего не ждет и не хочет... Это надо понять и почувствовать вот здесь (показывает на сердце). Кстати, Мастер всякий раз перед спектаклем говорит: «Сегодня играем по-другому». И предлагает новое решение устоявшихся сцен. Таким образом постановка все время развивается. Мы, например, иначе играем финал, чем это было на премьере. И пока такой рост происходит – спектакль будет иметь успех... Мое убеждение, что спектакль, как и человек, рождается, живет и умирает. Приходит время, когда артисты устают от своих персонажей. «Сирано де Бержерак», например, уже не идет. Спасибо театру, что меня услышали и сняли спектакль с репертуара. И дело не в возрасте – этого персонажа можно играть и в 30, и в 50, но энергия этого спектакля уже иссякла. – Наверное, в этом минус репертуарного театра – один и тот же спектакль может идти долгие годы, поскольку он кассовый и на него ходят… – Да, но во всем остальном я за репертуарный театр. Все-таки это семья, дисциплина. – Вернемся к Чехову. Ваш Вершинин в «Трех сестрах» довольно необычный. Манерный, картавит… Этот образ тоже Кончаловский предложил? – Да, настоял на этом Андрей Сергеевич, ведь обычно Вершинина играют этаким героем, бравым военным, а нам он показался человеком с надломленной судьбой, и отсюда – ломаные интонации: нечто среднее между Виталием Вульфом и Александром Вертинским. Получился такой человек-демагог, у которого есть больные места и их достаточно много. Вспомнить хотя бы его жену, которая травилась четыре раза, но так и не отравилась. Когда Вершинин видит дочерей на пожаре, он произносит фразу, в которой открывается масштабность этой личности. Он говорит, что увидел и подумал, что же еще придется пережить этим девчонкам в жизни… Вообще разговор о том, какая будет жизнь, для Чехова в этой пьесе немаловажный. Об этом говорил и Андрей Сергеевич. Однажды на репетиции он долго-долго делал нам замечания, а потом стал рассказывать судьбу каждого героя. Тебя расстреляют в 1917 году, ты сопьешься в Турции, ты уйдешь с белыми в Константинополь… И так по каждому. Не знаю, как на кого, но на меня это произвело жуткое впечатление: в самом деле, а что с ним будет дальше? – А лично себе вы такой вопрос задаете: мол, как сложится жизнь? – С каждым годом все чаще. Но ответа нет. И, конечно, от этого становится только страшнее. Я часто думаю о судьбе. Недавно слушал по радио передачу про Николая II – в очередной раз убедился, что не смог бы стать правителем и вершителем судеб. Но при моей мягкости никто не дождется от меня коленопреклонения.
Ненкеджан: Интервью А. Ю. Домогарова "Российской газете" Сыграть спектакль - это как разгрузить вагон Александр Домогаров уверен, что внешность не имеет никакого отношения к душе Текст: Андрей Васянин 24.10.2013, 00:08 Считается, что в свое время, лет двадцать назад, он получил легкое признание у публики во многом благодаря своей выразительной внешности и выигрышным сериальным ролям. Но, поговорив с народным артистом России, которому в этом году исполнилось 50, убеждаешься, что секрет всенародного успеха артиста Домогарова лежит в совсем иной плоскости. Александр Юрьевич, как вы отнеслись к тому, что с юбилеем вас поздравлял Александр Лукашенко? Александр Домогаров: Вы знаете, для меня это было полной и очень приятной неожиданностью. Но, действительно, много в Минске было прожито, много хорошего снято - взять хотя бы недавний сериал "Зоннентау", где я сыграл Харальда, человека сложного, живущего в своем особом времени. А к вам это не относится? В вашей жизни многое произошло по воле случая... Александр Домогаров: Не могу сказать, что я фаталист до мозга костей, но, да, вы правы. Я случайно попал именно в Щепкинское театральное училище, а не в Щуку и во МХАТ, мне тогда было 16 лет, я не понимал, в чем разница "школ", но оказалось, что выбрал свое. Я случайно попал к Светлане Дружининой на озвучание вторых "Гардемаринов" - и потом продолжил работать уже в кадре. И польский режиссер Ежи Хоффман, подбирая актера в свою эпопею "Огнем и мечом", просил совершенно других артистов, но в стопке кассет сверху лежала кассета со мной - и я сыграл Богуна... А с каким чувством вы вспоминаете "Даму с камелиями" конца 80-х, свою первую большую роль в театре? Александр Домогаров: В Театр армии я пришел, чтобы отслужить в армии, и полтора года должен был там играть в массовке, но режиссер Александр Бурдонский предложил роли, и я остался - вместе с Меньшиковым, Ташковым, Балуевым. В театре тогда подобралась очень сильная молодая мужская команда. Но на роль красавчика Армана Дюваля выбрали именно вас... Александр Домогаров: Знаете, внешность - это временная степень. Да, я действительно многими ролями ей обязан, поначалу даже не задумывался на эту тему, ну есть это лицо и есть. Но когда ты становишься заложником ситуации, когда и кино и театр пытаются эксплуатировать только лицо - спасибо маме с папой! - мне все время хочется сказать, что у меня кроме носа, ушей, губ и глаз есть еще что-то внутри. Отсюда появились роли Нижинского, Сирано, доктора Джекила... А не был ли огромный нос Сирано де Бержерака, его уродство, дополнительным стимулом взяться за эту роль - мол, наконец-то не красавчик... Александр Домогаров: Да, в театре это вызвало шепоток - мол, с какого боку Домогаров-то? Но за те 11 лет, что шел спектакль, мы сумели доказать, что Сирано не урод, и вообще внешность не имеет никакого отношения к душе и сердцу. Дело, конечно, не в носе, я хотел это играть, потому что для меня не "Ромео и Джульетта", а именно "Сирано де Бержерак" самая великая пьеса о любви, об отношениях мужчины и женщины. Но я считаю Сирано персонажем трагическим и очень жестоким человеком, обрекшим на смерть четырех человек - включая себя. Сирано, Вацлав Нижинский, дядя Ваня из недавнего спектакля Андрона Кончаловского - все люди тонкого, нервного склада. Именно поэтому вам близки эти герои? Александр Домогаров: Меня интересует "химия" человека страдающего. Что такое происходило внутри Нижинского, танцора, которого называли богом, и как надо было "упасть", разбиться, чтобы вообще ничего от личности не осталось... В этом спектакле был настоящий нерв, люди, видевшие меня на сцене, потом спрашивали с участием - сколько же времени мне надо, чтобы "вернуться", восстановиться - полчаса мне, кстати, хватало, и это была физическая усталость. Но за последние 10 лет у меня не было, хочу вам сказать, ни одной роли, с которой было легко, "мол, три часа я здесь побуду, и всё", ни одной! Все - эмоционально и энергетически до предела затратные. Вы всегда "включаете" чувства, выходя на сцену? Александр Домогаров: А с "холодным носом", как говорят актеры, вообще нельзя появляться перед зрителем! У меня нет и не было ни одной роли, где я мог себе это позволить. Если ты приехал "из телевизора", со съемок - ты проверяешься здесь. Театр - лакмусовая бумажка. А в кино были моменты, когда вы соглашались на какие-то роли, зная, что они не потребуют от вас серьезных усилий? Александр Домогаров: Было две работы, когда я просто ошибался в выборе материала. Всего две. Этого врагу не пожелаешь - ходить на работу с ощущением "ну, убейте меня уже"! Больше я такого не хочу. И никаких денег не надо, когда ты понимаешь, что позоришься, нормально играешь эпизод и знаешь, что его порежут и ничего от твоей работы не останется. Однажды вы сказали, что вживаться в шкуру и проживать чужую жизнь - для вас удовольствие. Александр Домогаров: Когда я готовился к роли Нижинского, то такое количество литературы перекопал, что, думаю, диссертацию могу защитить по балетному искусству. Сейчас мы снимаем сериал под названием "Герои". 1919 год, военный коммунизм, человека из царского сыска приглашают помочь организовать МУР. И я знаю теперь столько про криминал того времени - и про "банду культяп", и про Яшу Кошелькова, который поймал Ленина, снял с него шубу, снял с него пальто, отобрал у него браунинг, машину и отпустил, хотя мог повернуть всю историю вспять... Ты увлекаешься материалом, погружаешься в него и уже знаешь, почему и зачем говоришь, а не просто "блаблакаешь" текст. Вот это уже интересно! Есть мнение, что в кино сложнее создать образ, чем в театре: работа идет не по сюжету, эпизоды снимаются вразбивку... Александр Домогаров: Если ты знаешь, что хочешь слепить в результате, если, читая сценарий, ты представляешь человека, который там прописан, и при этом серьезно относишься к профессии, то это все равно - конец мы снимаем, середину или начало, ты уже знаешь, кого "рисуешь". В театре, конечно, отдача гораздо мощнее. В кино ты тратишься на минуту, хорошо, на дубль - и потом полчаса ждешь, пока переставляют свет. А здесь в 19.00 вышел на сцену, и все, нет минут - а есть три часа перед зрителем. Профессия требует от актера, кроме игры, еще массу всего - вы в кино скакали верхом, фехтовали, дрались, в театре сегодня поете... Александр Домогаров: Ну, верхом - это как на велосипеде, раз научившись, уже не забываешь, как это делается. Другое дело, что конь - живое существо, не машина, и с ним нужно находить контакт, приучать к себе. "Железкой", правда, я давно не махал, но думаю, что смогу - пусть и не так красиво, как в "Огнем и мечом". А что касается музыки - до сих пор не могу себе простить, что из-под палки занимался на фортепьяно в музыкальной школе! У нас в театре идет "Странная история доктора Джекила и мистера Хайда" - сложнейший спектакль, где мне надо играть двух людей в одном - с разными речевыми и голосовыми характеристиками, сложнейшими ариями, надо ориентироваться, что и как за каждого из них петь. Мои герои там висят, бегают и прыгают, кочевряжатся... Музыкальный спектакль я вообще приравниваю к разгрузке товарного вагона. А нет ощущения, что с годами кино- и театральное искусство требуют от актера меньше психологизма, меньше проникновения в образ, а больше физических умений? Александр Домогаров: Нет. Существуют разные театры, разные способы самовыражения на сцене. Да, стало больше постановок, построенных на "физике", там много танцев, пластики. Но я хочу приходить в театр и сопереживать, а не думать, как решить ребусы, которые мне задают. Не огорчены, что ваш сын не стал актером? Александр Домогаров: Совершенно не огорчен. Да, он делает клипы, снимает, монтирует, киношный совершенно мальчик, которому нравятся какие-то новые линии кадра, какие-то технические прибамбасы. Он, к счастью, максималист, не умеет делать плохо и если вдруг когда-нибудь займется психологическим кино, я думаю, что это тоже будет достойно. О вас идет слава, как о человеке закрытом, одиночке. Вы эту славу поддерживаете - живете один, в доме в 30 км от Москвы... Александр Домогаров: А я по большей части поддерживаю лишь созданные журналистами мифы о своей закрытости, высокомерии. Мне просто надоело доказывать, что я не осел. Уехал потому, что больше не могу дышать городским воздухом и хочу жить за высоким забором, чтобы ко мне не пришли те, кого я не хочу видеть. Но я всегда открыт для своих друзей, у меня замечательная компания. Вместе нам здорово, весело. click here
полная версия страницы