Форум » Пресса » Пресса 2015 года » Ответить
Пресса 2015 года
amarillis: Александр Домогаров: «Внешность артиста – это наша работа.» Недавно клинику "Арбат-Эстетик" посетил известный российский актёр Александр Домогаров. Александр Домогаров: «Внешность артиста – это наша работа. Поэтому важно поддерживать организм и сохранять свое лицо!» Александр, Вы редко даете интервью, поэтому мы очень признательны Вам за согласие рассказать о себе на нашем сайте. - Александр, как Вы пришли в профессию? По глупости сначала поступал в Московский автодорожный институт. Естественно, это был заведомый провал. Поэтому на семейном совете было решено, что нужно идти в театральный, хотя бы «попробоваться». И «попробовались». Первые две попытки были неудачные, ну, «наполовину» неудачные. Третья – более удачная, но с пересдачей «двойки» по русскому языку, по «сочинению». Как-то удалось пересдать на «четверку». В результате поступил в Высшее театральное училище имени Щепкина на курс к Виктору Коршунову. - Когда и после каких ролей Вы впервые ощутили популярность? Самый первый «удар» популярности пережил в 1997 году после фильма «Графиня де Монсоро» (А. Домогаров сыграл роль графа Луи де Клермон де Бюсси д`Амбуаз – прим. ред.). Звездная болезнь была очень кратковременной, быстро прошла. Следующий, уже осознанный, без налета «звездной болезни», но уже «многострановый» «удар» случился после фильма «Огнем и мечом» (польский исторический художественный фильм, в котором Александр играл роль полковника Юрко Богуна, вышел в 1999 году – прим. ред.). Популярность уже воспринимал, скорее, как «ношу», которую надо было нести достойно, что было достаточно тяжело, и даже немного напрягало. Надо было«соответствовать» тому,чего по своему характеру делать не умею, поскольку я – такой, какой есть. Действовать «по правилам» для меня тяжело. Иногда иду «против правил». Да, не всегда соблюдаю «нормы» поведения в обществе, которые нужно соблюдать «общественным» людям. (тяжело вздыхает – прим. ред.). - В связи с этим Вашим «откровением», как Вы считаете, чего больше в актёрской профессии, плюсов или минусов? Думаю, равноценно. Плюсы – это то, что ты занимаешься любимым делом, то, что ты любишь и имеешь на данный момент. Профессия каждый день приносит в твою жизнь много нового: ощущения, разочарования, понимание и познание жизни. Например, в 1983 году играешь спектакль в одном «ключе», а в 1993 – соо-верше-енно в другом! Это результат того, что за прошедшие десять лет успел понять, что такое «разочарование», или что такое «любовь», или, что такое «счастье», или«несчастье», или «доброта», или «предательство». И уже по-другому смотришь на мир, на своего персонажа, уже по-другому начинаешь трактовать образ, с бо́льшим «пониманием». - Приходилось ли Вам переживать творческие кризисы? Как Вы с ними справлялись? Да, кризисы были. Но «творческих», (три раза сплевывает – прим. ред.) – не было! Были небольшие «простои». Причем не по моей вине. Иногда перестаешь сниматься из-за того, что идешь работать в театр. Вот как в текущий период времени: в театре есть спектакль, который нужно «выпустить». Естественно, в связи с этим сокращаются все «вольные хлеба». Всем продюсерам всегда намекаю: «трудовая книжка артиста Домогарова лежит в театре Моссовета, поэтому, будьте любезны, прежде всего, учитывать этот фактор, а уже потом будем составлять графики съемок». При этом надо признать, что театр (тьфу, тьфу, тьфу) часто идет мне на уступки: Моссовет всегда предоставлял артисту Домогарову возможность заниматься собственными проектами, иногда даже чуть бо́льшую, чем требуется. Но всегда говорю, что кино и телевидение приносят огромную пользу не только самому актеру, который снимается в кино и на телевидении, но и драматическому театру, в котором он служит. Объясняется это просто: популярность, которую актер зарабатывает на телевидении или в кинотеатре, равноценно распространяется на его театральные роли, т.е. на спектакли, в которых актер занят. Зритель, посмотревший телевизионный фильм или полнометражный фильм в кинотеатре, идет посмотреть на полюбившегося ему актера на сцене. Поэтому существует естественный приток театральных зрителей, которые приходят в театр, чтобы увидеть артиста, которого они видели по телевизору или в кинотеатре, «вживую». И если ты соответствуешь тому уровню хорошей работы, который продемонстрировал на телевидении или в кино, и, особенно, если еще что-то добавляешь к этому «на театре», то честь тебе и хвала! (Недавно на Первом, самом рейтинговом канале телевидения, успешно прошел многосерийный фильм «Господа-товарищи», в котором А. Домогаров сыграл главную роль – прим. ред.) - А какая из Ваших ролей, сыгранных в театре или кино, оставила наиболее значимый след в Вашей жизни? Никогда не отвечаю на этот вопрос: все сыгранные мною роли – это дети! Это рожденные мною дети! Иногда легко, иногда очень сложно, иногда больно, иногда счастливо… Но они рождены мною, поэтому анализировать их – глупо. Самый строгий судья для этих детей – артист Домогаров! Как бы ни судили мою работу посторонние люди, только я знаю, что получилось,что нет! А лучшего и более строгого судьи, поверьте, не может быть! - Какими новыми театральными или кино работами Вы порадуете поклонников в ближайшее время? Сейчас в театре Андрей Сергеевич Кончаловский завершает постановку пьес Чехова. Сначала была «Чайка», потом он поставил в Моссовете «Дядю Ваню» и «Три сестры».Сейчас мы репетируем «Вишневый сад». Репетирую Гаева. Поэтому идем по пути глубочайшего сопротивления! Для меня ни сам образ, ни его трактовка абсолютно не типичны! Гораздо естественней, легче и спокойнее было бы сыграть Лопахина. Но …. Андрей Сергеевич пошел по совершенно другому пути. У Чехова в пьесе есть такая фраза, характеризующая Гаева как героя. «Гаев, Вы - баба!» - говорит ему Лопахин. И вот перед нами стоит сложная задача: сыграть «бабу», т.е. «бесхарактерного», мягкотелого человека, который постоянно переживает, болезненно воспринимает любые жизненные обстоятельства. Играть такого человека мне очень тяжело: гораздо легче «дать в морду», чем без причины страдать и переживать. - Многие актеры – суеверны. Приходилось ли Вам отказываться от роли из-за суеверий? Нет, таких ролей не предлагали. Однако, в историческом фильме Павла Лунгина «Царь» играл жестокого опричника Алексея Басманова. Этот факт говорит сам за себя. Если актер подходит к образу серьезно, читает историческую литературу, то лучше ему за такую роль не браться. И за роль Малюты Скуратова, которого сыграл Юрий Кузнецов, тоже лучше не браться. Но и артист Кузнецов, и артист Домогаров эти отрицательные роли сыграли! А ведь Малюта Скуратов завещал похоронить себя перед мостом, чтобы каждый (КАЖДЫЙ!), идущий через мост, мог пройтись по его могиле и затоптать ее! Представляете, сколько зла он совершил при жизни, если сам пожелал, чтобы каждый прохожий мог топтать его прах! А моего героя Басманова зарезал собственный сын! Худшей смерти ни одному, ни второму пожелать нельзя! - Расскажите, пожалуйста, о Вашем вокально-театральном проекте «Мои времена года». Что Вас вдохновило к нему? Как любой не поющий актер всегда хотел петь. Концертная программа состоит из песен Владимира Высоцкого, Александра Вертинского, Александра Галича и саундтреков к фильмам, в которых снимался. Уже десять лет до этого играл в музыкальном спектакле театра Моссовета под названием «Странная история доктора Джекилла и мистера Хайда», пел со Светланой Борисовной Безродной. Даже в Большом зале консерватории пел! В консерватории! Сам этот факт – нонсенс для драматического актера! А я это делал, причем два раза… И вот пришла идея: создать сольную программу. Воплотили эту идею совместно с оркестром Тимура Ведерникова и танцевальной группой Tadeush-dance. Музыкальная программа длится целых три часа. Из четырех программ самая удачная, за которую совершенно не стыдно, - это концерт,который прошёл в октябре 2014 года в Дубне. Думаю, что ни один драматический артист не смог бы «вывозить» с собой на гастроли такой большой коллектив! Коллектив состоит из 24 человек: музыканты, танцоры, осветители, рабочие сцены и т.д. И вот в Дубне собрал ребят после концерта и сказал им, что только вот этот, четвертый, примерно соответствовал тому уровню, с которого мы должны были начать. В Дубне нам удалось наконец-то «встать» на ту профессиональную ступень, с которой мы должны были бы начинать наш проект. Не говорю, что предыдущие концерты были плохие – нет, все были достойные. Но сначала мы «раскручивались». И только в Дубне концерт соответствовал именно тому уровню, на который я рассчитывал. - У Вас есть музыкально-поэтический цикл, посвященный Александру Вертинскому. Как возникла эта идея? Эту идею вынашивал давно. Как-то записывал передачу для канала «Культура» и спросил одного редактора, почему канал до сих пор не сделал ни одной серьезной передачи, достойной памяти Вертинского. Ровно через два дня после этого позвонили и пригласили встретиться. Спросили, какой проект могу предложить. Была идея сделать картину, наполовину художественную, наполовину документально-публицистическую, в которую бы вошли отрывки из книг, песни, стихи. Это была очень долгая работа. Наверное, полгода жизни на нее ушло. Во время подготовки цикла мы были исключительно придирчивы к качеству записей песен. Аккомпанировали только скрипка и фортепьяно…. Работали буквально на полутонах. Нельзя было скатиться ни в подражание, ни в ерничание. Пытался демонстрировать только личное видение и понимание всего проекта: текста, образа Вертинского, характера, его пластики - движений рук и ног, поворота головы, выражения мыслей и т.д. - Александр, Вы – один из самых известных жильцов знаменитого «Дома на Набережной» (Берсеневской на Болотном острове). Какие примечательные события Вашей жизни связаны с эти легендарным зданием? Какие еще уголки Москвы Вам, как коренному москвичу, наиболее близки? Не хочу быть банальным. У меня есть любимые уголки, но поскольку уже восемь лет – загородный житель, то в Москве бываю только по работе. В «Доме на набережной» квартира осталась, но сейчас в ней не живу. Конечно, это замечательный дом, отдельное государство в государстве. Знаменитый «серый» дом. Но лично мое мнение, что в этом Доме очень тяжелая энергетика. В шутку всегда говорил, что «это какая-то мемориальная доска». На ней написано: «Здесь жил…» и «ушел в таком-то году….» А годы жизни известных жильцов, как правило, определяются печально известным периодом жизни нашей страны. В каждой квартире сменилось по четыре – пять хозяев. И не потому, что они их разменивали по семейным обстоятельствам или меняли на другие квартиры. Когда дом был построен, и люди получали в нем квартиру, то не понимали, что этот факт означает – повышение или приговор? Возможны были только два варианта: либо приговор, либо «поблажка». Сейчас, конечно, все проще. Но, тем не менее, толщина стен – по-прежнему больше двух метров. Об этом Доме могу рассказывать долго, потому что моя соседка по лестничной площадке - бывший комендант Дома. И она мне, ой, как много поведала о нем! Сейчас живу под Истрой. Ново-рижское шоссе - любимое направление Подмосковья, моя любимая «Рига»! Можно ездить в Москву и по старой «Волоколамке», но предпочитаю по «Риге». Вот и сегодня от дома под Истрой до театра Моссовет ехал всего час и пять минут! Живу недалеко от Ново-иерусалимского монастыря, а там совсем другая, светлая энергетика. Это «намоленое» место. Всего в километре от меня находится знаменитая Церковь Троицы Живоначальной XVII века. Кроме того, Истра – это чеховские места. На территории истринской больницы до сих пор сохранилось старое деревянное здание, в котором Чехов работал земским врачом. - Как известно, некоторым большим артистам приходилось до неузнаваемости «менять» свою внешность. Александр Калягин для роли Платонова в «Неоконченной пьесе для механического пианино» Никиты Михалкова похудел на 40 кг. Джордж Клуни для роли агента-шпиона ЦРУ в политическом триллере «Сириана» обзавёлся пышной бородой и лысиной и набрал 15 килограмм лишнего веса. Готовы ли Вы сыграть очень характерную роль в гриме, который бы полностью поменял Вашу внешность? Да, иногда пытался кое-что делать: надо было и худеть, и толстеть… Буквально позавчера мы с Андреем Сергеевичем и гримерами попытались понять образ Гаева в новом спектакле: то ли лысина, то ли парик? Очевидно, придется постоянно то «наращивать», то «состригать» волосы… Понимаю, что это очень вредно для волос. Если бы работал только в театре, то просто бы нарастил волосы и так бы и ходил. Но занят в спектаклях по нескольку раз в месяц, поэтому мне предстоит постоянно травмировать волосы – то наращивать, то «снимать». Вот это и есть составляющая актерской профессии, и это интересно. Ведь нельзя все роли играть «с одни и тем же лицом»! - Любому представителю актерской профессии важно сохранять форму. Актрисы во всем мире тщательно заботятся о своей внешности и рано начинают прибегать к услугам косметолога. А насколько, по Вашему мнению, для актера-мужчины, особенно, обладающего столь красивой внешностью, как Вы или Ален Делон, важно оставаться в прекрасной форме? Ведь о Вас говорят: «чертовски красив и божественно талантлив». Насколько, по вашему мнению, внешность важна для актера-мужчины? Внешность – это наша работа. У большинства востребованных артистов - экстремальный график работы: ненормированный рабочий день, ночные съемки. При таком графике крайне сложно оставаться свежим, молодым, бодрым … Но, дай Бог, будет еще и кино, где придется участвовать в ночных съемках, после которых удается поспать часа три. А после этого надо ехать в театр на репетицию или на спектакль. Такой режим дня никак не способствует сохранению здоровья и молодости. При таком режиме можно быстро потерять и «лицо», и форму. Поэтому необходимо помогать организму справляться с такими нагрузками, ухаживать и за лицом, и за телом. Еще раз подчеркиваю: наше лицо - это наш заработок. Если «потеряешь» свое лицо, то, конечно, у тебя, может быть, будут роли, но уже иные. Другое дело, что, мне кажется, не стоит без необходимости прибегать к пластическим операциям. Смотрю на Аль Пачино, на других западных артистов и на наших великих российских артистов, например, на Евстигнеева, Леонова, и думаю: «А надо ли им что-то делать с внешностью?» А они-то ничего и не делают!. Не знаю, когда Ален Делон выглядел лучше: сейчас или в молодости? Или Бельмондо? Считаю, что каждому артисту необходимо поддерживать, сохранять молодость. Но нельзя «убирать» наши «фирменные» морщины, которые подчеркивают индивидуальность актера. - Что Вы знаете о достижениях современной косметологии и как к ним относитесь? Ну, глядя на популярных артисток, своих коллег, догадываюсь, что российская косметология ничуть не отстает от зарубежной, в частности американской. Знаю, что сегодня существуют не только «радикальные», но и альтернативные, не хирургические, а косметологические методы омоложения и поддержания формы. Однако очень важно выбрать правильного специалиста! - Чем Вас заинтересовала клиника доктора Григорянца? Очень рад, что судьба свела меня с ребятами: Владиславом Григорянцем и Левоном Чахояном. Владислав недавно открыл эту новую, уютную, с большим вкусом оформленную клинику в самом центре Москвы. Она очень удобно расположена. И Владислав, и Левон - высокопрофессиональные специалисты, которые помогают публичным личностям «следить» за своим лицом. Причем не только за лицом, но и просто «за собой». Судя по разнообразным косметологическим процедурам и прекрасному оборудованию клиники, я вполне верю, что в «борьбе с природой они выходят победителями». Они, подобно талантливому скульптору, очень бережно относятся к уникальной внешности каждого пациента. - Что Вы можете сказать о докторе-косметологе Левоне Чахояне? Левон, как я понял, очень серьезный и авторитетный профессионал. Для него главное не только результат, но и то, насколько комфортно чувствует себя пациент во время и после процедуры. Он прекрасно владеет инъекционными методиками, в частности методом объемного моделирования. - Что артист Домогаров может пожелать посетителям сайта клиники«Арбат Эстетик»? Друзья, не стремитесь кардинально поменять внешность: старайтесь сохранять свою индивидуальность до самой старости. Но при этом не забывайте, что именно от вашего желания и усилий выбранных вами профессионалов зависит, как долго вы будете оставаться молодыми и привлекательными! Информация с сайта arbat-esthetic.ru
Ответов - 9
amarillis: Выходит в свет июньский номер журнала «Театрал» - teatral-online.ru «В каждом человеке есть добро и зло» Актер Александр Домогаров Елена Милиенко Не так давно, заинтересовавшись тем, что пишет о нем пресса, Александр Домогаров обнаружил, что картина получается весьма противоречивой: пишут правдиво и не очень, красиво и грубо, с уважением к читателю и с презрением к ведущему актеру Театра имени Моссовета. Мы решили, не слушая чужих мнений, узнать у самого Александра, какой же он на самом деле. О том, почему с детства, будучи «мажором», он не стал снобом, а также о том, как он чуть не разбился в автогонке и обрел верных друзей, Александр ДОМОГАРОВ рассказал «НИ». – Александр, вы сейчас репетируете Гаева в постановке «Вишневый сад» Андрея Кончаловского. Можете рассказать об этой работе или, как многие актеры, суеверны и предпочитаете не говорить о роли до премьеры? – Я суеверный, когда предложение еще только витает в воздухе, а здесь репетиции идут уже полным ходом. Это третья пьеса Чехова, которую Андрей Сергеевич ставит в нашем театре. Сначала был «Дядя Ваня», потом «Три сестры» и вот «Вишневый сад». И Гаев – это очередное испытание для меня. Но, как сказал мэтр, «кроме меня, никто тебе таких заданий больше давать не будет». И это действительно очень интересная, хоть и сложная работа. – В своих интервью Кончаловский утверждает, что ваше дарование может раскрыть не каждый режиссер, а он это делает. Но ваш Вершинин в «Трех сестрах», мягко говоря, несколько странноват. Здесь тоже будет необычное прочтение образа? – Здесь еще страннее. Тут есть несколько фраз, написанных Антоном Павловичем, от которых мы пытаемся отталкиваться, как это было в «Трех сестрах»: «Полюбила с его голосом, его словами, несчастьями, двумя девочками…». Мы тогда начали искать в этом ключе и случайно на репетиции пришли к общему знаменателю: немножко от Виталия Вульфа, немножко от Вертинского. Хотя Вертинский был более жестким в своем грассировании. Это скорее к Вульфу, к его манере, в которой он говорил на любую тему, знал он ее или же не знал. Но все равно «совершенно свободно разговаривал» (говорит, копируя манеру Виталия Вульфа). Здесь мне будет в очередной раз очень--очень-очень тяжело. Потому что я сейчас, как ледокол, разбивая льды, иду против течения. Это против моего характера, против природы, против актерской натуры, против того, к чему я привык. С одной стороны, я начинаю себя ненавидеть во время репетиций, потому что не получается. А с другой стороны, это, наверное, для артиста необходимо – вернуться на второй курс института, почувствовать себя студентом. И это только плюс к профессии. Потому что за 30 лет в театре сыграно уже море ролей, а здесь вдруг понимаешь – ты как «белый лист». Безусловно, наработки есть, но когда тебя вынуждают идти против своей натуры... Хотя Вершинин, который тоже поначалу был мукой, за два года, пока мы играем спектакль, стал мне уже удобен. Кончаловский, образно говоря, мне тогда руки выворачивал. Хотя он это отрицает и говорит, что своего Вершинина я придумал сам. Сейчас история повторяется. И я просто упал на колени, говорю: «Секи голову, я больше не могу». – Может, вы недовольны собою, в то время как режиссеру все нравится в вашей трактовке образа? – Понимаете, Гаев не тот персонаж, который досконально прописан. В третьем акте он вообще произносит только пять предложений: «Вот возьми... Тут анчоусы, керченские сельди... Я сегодня ничего не ел... Столько я выстрадал! Дашь мне, Фирс, переодеться» – всё! Но надо же не просто показать его характер, а протащить это через четыре акта. Потому что за этими несколькими предложениями должна стоять история. И надо сделать эту характерность своей, чтобы она не вызывала у зрителей сомнений – вот это для меня сейчас задача номер один. Но повторюсь, артистам надо иногда идти против своих наработок. В актерской профессии не бывает всё гладко. Есть роли более удачные, есть менее удачные, но они все равно все твои. Как ни крути, они все рождены тобою. Каждая новая роль – это как роды. А роды вообще проходят нелегко, я имею в виду физиологию. Идет время накопления, когда за репетиционный период ты начинаешь жить этим персонажем. Появляется совсем другой опыт, потому что тебя бросало из огня да в полымя. Хотя я сам не раз по своей воле бросался в крайности, потому что очень хотел сыграть такой диапазон – от Сирано до Джекила. – Так и в самой «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» диапазон тоже очень широкий – от гения до злодея. Как у вас хватает сил на такой сложный спектакль? – Он действительно очень тяжелый для меня. Можно, конечно, играть его «с холодным носом», но если отдаешь себе отчет в том, что ты не артист мюзикла, то, конечно, это очень тяжело. Потому что надо заставить себя хоть как-то звучать – это раз. Потом, желательно сыграть, чтобы было понятно, кто есть кто, и почему, и зачем. На многие вопросы я для себя ответил, и эта новелла Стивенсона для меня более-менее ясна. Мне понятно, почему Джекил и что такое Хайд. И что такое в Джекиле Хайд, и Хайд в Джекиле. – В каждом человеке есть и Джекил, и Хайд. – У каждого есть скелеты в шкафу. В каждом человеке есть добро и зло. Другое дело, что в силу воспитания, в силу образования, в силу общественного мнения имеем ли мы право выпустить Хайда наружу? Не дай бог это сделать. Не выпускай, потому что он обратно не войдет. Ты позволил злу выйти. А если зло выпущено, то ой как проблематично загнать его обратно. И с каждым разом зло преобладает. С каждым разом его превращения происходят сами по себе, и вот уже всё – не надо никаких инъекций. Злодей понял, что он всесилен, он всемогущ. Вот об этом наш спектакль. – Многие актеры говорят, что интереснее играть злодеев. Там больше красок. Это так? – Как ни странно, но отрицательные персонажи написаны всегда ярче, точнее и острее. В отрицательном герое гораздо больший спектр чувств. Почему в театральной школе учат: если он добрый, ищи, где он злой. Если он злой – ищи, где он добрый. – А ввод на роль Джекила еще одного актера связан с тем, что в прошлом году вы хотели уйти из театра? – На самом деле я не собирался уходить из театра. Просто меня пригласили участвовать в интересном проекте, и надо было месяца на три-четыре уехать из страны. Я пришел в дирекцию, сказал об этом, а когда мне ответили, что сразу решить вопрос не могут, сдуру написал, что ухожу. Но я хотел приезжать в Москву и играть свои спектакли. Правда, сейчас этот проект заморожен, поэтому и говорить о нем не стоит. – Вы никогда не хотели поменять место работы? Говорят, сам Табаков приглашал вас перейти в МХТ... – Да, но это было очень давно. И я тогда сказал Олегу Павловичу, что не могу оставить Театр имени Моссовета, потому что это мой дом. Я могу уйти на год поработать, но потом должен обязательно вернуться сюда. – В последнее время популярными становятся документальные театральные постановки. Как вы считаете, они могут вытеснить классические спектакли? – Я не уверен, что надо заниматься документальным театром. На это есть документальное кино. Театр должен нести совершенно другие смысловые нагрузки. Зритель приходит сопереживать и переживать, задумываться: «А кто же такой, этот дядя Ваня?» И если зритель после спектакля придет домой, снимет с полки Чехова и перечитает, значит всё – я как артист свою миссию выполнил. Человек пришел и задумался не о пельменях в морозилке, хотя это тоже немаловажно. Но он вдруг, посмотрев, например, «Мой бедный Марат», подумал: «А как мы живем?» Если такие мысли придут после спектакля, значит постановка достигла цели. Я не очень люблю разгадывать ребусы в театре, честно вам скажу. Потому что можно наворочать черта лысого на сцене, заставить людей прыгать вокруг стула, а потом выдать это за то, что «вы ничего не понимаете в искусстве». Конечно, любое искусство имеет право быть. Потому что это выражение художника. Другое дело, что это не мое. Но это не значит, что надо писать жалобы и подавать иски в суд на создателей отдельных спектаклей. Я думаю, это делают те, кому больше нечем заняться. Или люди с недостатком воспитания. А воспитание начинается с дома, пока ты живешь с родителями, которые учат тебя держать вилку, ложку, завязывать шнурки, говорить «спасибо», уступать женщинам место, салфеткой пользоваться. Не с битой к тебе папа приходит. Тебе же всё объясняют. Ты запомнил сначала одно, потом другое. Потом ты запомнил отношения мамы с папой и понимаешь, как они должны складываться. – Ваши родители, судя по фотографиям, были очень красивыми людьми. И чувствуется, что между ними была большая любовь. – Да. Отец обожал мать. Она была моложе его на 12 лет, и я родился, когда папе было уже 49. Он тогда занимал достаточно высокие посты, и нам со старшим братом перепадало кое-что с царского плеча. Характер у отца был строгий, но рядом со строгим папой всегда была мягкая мама. Поэтому я рос избалованным ребенком. Захотел горные лыжи – пожалуйста. А что такое горные лыжи в конце 1970-х? Что такое спортивный велосипед? Это зарплата, которую получала тогда мама. Но у меня все это было. – Это не портило ваших отношений с одноклассниками? Вы не стали заносчивым? – Нет. Мы до сих пор встречаемся классом, хотя после окончания школы прошло уже 35 лет. Мои одноклассники приезжали на мое 50-летие в «Крокус Сити Холл». Мы постоянно общаемся. Нет, я никогда не был заносчивым, а тем более сейчас. Чем потолок-то царапать? – Как чем – короной… – Зубцы у этой короны уже обточились. – А многие считают вас высокомерным. – Я считаю: если у людей есть право со мной так разговаривать, то и у меня есть право так же отвечать. Я достаточно резкий человек, так научили. Опять же в какую социальную среду ты попадаешь. Если в благоприятную, то никогда не будешь хамить. Никогда не будешь рычать. А когда ты попадаешь к гиенам, значит, надо рыкнуть, чтобы поставить их на место. Тогда они встанут на задние лапы и, поджав хвосты, убегают. – Вы часто играете романтичных героев. А вам самому романтика присуща? – Я надеюсь, что-то романтичное осталось. Не все еще желтая пресса вытравила. Поэтому близким моим еще достается иногда романтик. – Вы участвовали в автопробеге. Это тоже довольно романтично. – Это моя шальная молодость. Хотя какая молодость? Мне тогда было 30 с копейками. И эта молодость могла там и закончиться. Потому что была страшнейшая авария – от машины ничего не осталось. Мы разбились очень сильно и как выжили, никто не знает. Даже приехавшие на место сотрудники ДАИ (это было под Днепропетровском), спросили: «Ребята, какому богу молитесь?» Это была моя вторая гонка. А на первой случилась такая поломка в машине, после чего починить ее было уже невозможно. Это произошло во Франции. Я встал в 70 километрах от Лиона, стою, жду эвакуатор. Позвонил товарищам по команде, сообщил, что со мной произошло. А они практически уже доехали до Лиона, скоро финиш. Но все равно развернулись, сделали крюк почти в 100 километров и забрали меня. Пожертвовали выигрышем, но пришли на помощь. И с этого момента между нами возникла настоящая мужская дружба. Мы можем не созваниваться месяц-два, но если вдруг кому-то нужна помощь, то к нему спешит вся команда. – У вас вообще много друзей? – Много друзей не бывает. А вот знакомых, приятелей очень много. Но так практически у всех людей – в телефоне 250 номеров, а звонишь по двум, по трем максимум. При этом и по всем остальным тебе в ответ скажут: «О, привет», но это всё приятели. А друзей, кому можно позвонить и сказать: «Мне плохо», таких очень мало. Хотя, наверное, из 250 номеров 230 тоже откликнутся. Но все равно, ты же сам выбираешь, кому звонить. Потом, дружба – понятие круглосуточное, такое есть мнение. И это правило я выдвигаю в первую очередь по отношению к самому себе: способен ли я прийти кому-то на помощь в любое время дня и ночи. – С предательством тоже встречались? – И не раз. Много всего было в жизни – и потерь, и утрат. Но моя бабушка всегда говорила: «Не спрашивай ЗА ЧТО, спрашивай ЗАЧЕМ?» Если ты ответишь себе на этот вопрос, то считай, что решил какие-то жизненно важные для тебя вопросы. Это касается любого предательства. Если это произошло, значит, я нагрешил в своей жизни, и мне боженька возвращает этот грех бумерангом. Чтобы я подумал, чтобы был готов к какому-то удару. Хотя к ним нельзя подготовиться. Удары, к сожалению, никогда не повторяются, они все время разные. И сила взрывной волны тоже бывает разная. Но в свои почти 52 года уже думаешь: «Ну, значит, так должно быть». – Тем не менее вы счастливый человек. И карьера складывается удачно, и после страшных аварий остаетесь, к счастью, целым и невредимым... – Не могу с вами не согласиться. Честно скажу. Потому что столько было и хорошего, и доброго. Начиная с детства и заканчивая друзьями, приобретенными после аварии. Когда смерть прошла близко, коснулась тебя, но пощадила. А ты после этого обрел еще друзей, которые теперь стали братьями. 25 августа, в день, когда это случилось, мы звоним друг другу, чтобы поздравить с днем рождения. Хотя у каждого есть свой. После каждой потери ты что-то приобретаешь. Я уже не говорю о том, что ты наращиваешь свою внутреннюю силу. Опять-таки почему морщины, почему седые волосы. Это же богатство твое, твой опыт. Я понимаю, что в 60 лет буду совершенно по-другому говорить. И даже в 53 буду рассуждать по-другому. Отношение к жизни с годами меняется. Что-то произойдет – хорошее или плохое. Опять же ты по-другому будешь смотреть на какие-то вещи. На что-то закроешь глаза. Скажешь: «Мне это вообще неинтересно». – Чего вы ждете от жизни? Каких-то перемен, может, любви большой, еще детей… – Я не исключаю никакого варианта. История не нами написана. Я не фаталист, конечно, но все-таки что-то в этом есть. Ты родился, а про тебя все уже известно. Там. Я не загадываю. Наверняка что-то будет происходить. А что, я не знаю. Но очень хочется хорошего. Хочется, чтобы всегда было солнечно и безветренно, а в результате – мокрый снег с дождем. Но ведь это тоже все временно. Потом выходит солнце, и тебе снова хорошо. Так и в жизни. Поэтому загадывать что-то... Посмотрим. Поживем – увидим. www.newizv.ru/culture/2015-05-29
amarillis: Александр Домогаров о том, каким должен быть театр - polit.ru В беседе с «Полит.ру» Александр Домогаров поделился своим мнением о том, каким должен быть театр, и какое воздействие на зрителя он должен оказывать: «Мне сложно оценивать театр изнутри, потому что если бы я в театре не работал, а был бы критиком, то, наверное, тогда я бы оценивал театр как явление. Когда ты находишься внутри и занимаешься этой профессией, то оцениваешь все очень плоско. Какие бы спектакли ты не смотрел, ты все равно примеряешь овчинку на себя. Очень сложно говорить о состоянии современного театра, но мне кажется, что театр в 19 веке был лучше и, наверное, в 70-е годы он тоже был лучше. Опять-таки может быть потому, что посчастливилось работать со стариками и мастодонтами, как я их называю. Когда ты видишь эту махину, которая выходит вместе с тобой на сцену, ты понимаешь, кто ты есть на самом деле. Сейчас он снялся в двух сериалах, и он уже гений, выходит этот гений на сцену и оказывается… Что король-то у нас голый. Я уверен, что есть какие-то выдающиеся спектакли. Я приверженец театра такого: зритель должен прийти и оторваться от спинки стула, сидеть и быть там. Уж насколько артистам удается это сделать, насколько их туда затянуть, сколько надо выкинуть из себя энергетики, сил и здоровья, чтобы люди из расслабленной позы подались вперед. Я за театр энергетический, я за театр переживаний, я за то, чтобы люди плакали, ушли домой и по крайней мере минут пять молчали, думая о том, что они увидели. Попало в них что-то или не попало, но чтобы это не было «ну слава богу закончилось, побежали быстрее» и ушли из театра. Это все не мой театр. Моего театра с каждым разом становится все меньше и меньше, к сожалению. Все-таки западная культура, мы все привыкли размахивать руками, танцевать, но это не имеет отношения к театру. И дело не в Западе, дело в том, что приняли такую театральную манеру, но все это не имеет никакого отношения к «Дальше—тишина» не имеет права быть… Ну выходит Фаина Георгиевна Раневская с Пляттом, не органично до предела! Ну не органично! Но почему же я, сидя на галерке, плачу? Почему я плачу? «Не бросай меня, пожалуйста, я тебя очень прошу… Ты же уедешь… А я ведь останусь… одна». Нигде логики в речи я не вижу, никто тебе речь не выстраивает, указывая на ударное и неударное слова. «Ты, пожалуйста, мне пиши» — где логика? В чем логика? Где педагог по сценической речи? Но это и есть мой театр». Александр Домогаров о дружбе - polit.ru В интервью «Полит.ру» Александр Домогаров рассказал, что для него значит дружба и кого он считает своими друзьями, а кого безусловными авторитетами. «Друзья — это наши ровесники, чуть старше, чуть младше. А Андрей Кончаловский — это авторитет, это уважение. Ты переходишь какие-то возрастные качества и общаешься с человеком, отдавая отчет тому, что он гораздо старше, опытнее и мудрее тебя, он больше знает, у него своя собственная философия, свое собственное видение жизни, свои собственные интересы и дай Бог мне на одну миллионную дотянуться до того, о чем думает Андрей Сергеевич. Дай Бог, если он мне даст такую возможность, тогда мне будет гораздо интереснее жить. Так же было и с Гоффманом, так же было и с Вайдой, так же было со всеми великими, с которыми удавалось поработать. Говорить о дружбе в этом мире… Ну единственный человек, с которым были теплые отношения, это с Гоффманом, который снял «Огнем и мечом». Друзей много не бывает. Дружба — понятие круглосуточное. Я всегда задаю себе вопрос: «Вы, вот вы, способны дружить круглосуточно?» Круглосуточно. В два часа ночи, в три часа ночи, в четыре часа ночи вам позвонят с криком «Мне надо! Срочно!», а у вас маленький ребенок на руках, и вы отвечаете «Я, конечно, согласен, но прямо сейчас не могу, у меня маленький ребенок», это дружба? Или вы ответите «15 минут. Теть Тонь, посидите, пожалуйста, с ребенком, мне надо быстро свалить!» — вот это дружба. Либо ребенка под мышку и летишь. А говорить о том, что друзей может быть много… Нет, их практически нет. Единицы. Да и то надо задавать вопрос самому себе, а способен ли ты на дружбу. Ведь можно считать кого-то своим другом, имея к нему определенное отношение, но при этом знать про себя, что позвонит этот друг, и ты не знаешь, как среагируешь. Вот вопрос дружбы». Выступление Александра Домогарова состоится 19 октября в Центральном Доме журналиста по адресу: м. Арбатская, Никитский бульвар, д. 8а. Начало в 20:30. Билеты можно приобрести на сайтах timepad.ru, bigbilet.ru, ponominalu.ru, kassir.ru.
amarillis: Продолжение интервью... Александр Домогаров о себе и мире - polit.ru 19 октября в Центральном Доме журналиста состоится выступление выдающегося российского актера театра и кино Александра Домогарова. В интервью «Полит.ру» он рассказал о том, как изменились его жизнь и характер за последние годы. Комфортно ли вам в сегодняшней действительности? Если действительность меня не трогает, мне комфортно. Как за последние десятилетия изменилась жизнь вокруг вас? Да как-то изменилась, я на это обращаю внимание только со стороны самого себя. Наверное, я стал более резкий, более жесткий, более непримиримый. Я стал более открыто реагировать на несправедливость, гнусность, гадость. Мне не интересно, что обо мне будут думать. Для меня главное, что я спокоен. Я не буду молчать, и не буду говорить «ты знаешь, брат, ты не очень справедлив», или «вы знаете, вы себя повели не очень корректно в данной ситуации». Я скажу совершенно по-другому. С одной стороны, наверное, это несдержанность характера, и я становлюсь гораздо злее, но к сожалению, так вынуждают жить. По-другому люди не понимают. Они считают, что так должно быть, что так заведено, что так устроен мир: не наступишь ты — наступят на тебя. Это же их закон. И я постепенно начинаю принимать эти законы. Я не хотел их принимать, я до последнего держался, старался как-то отстраниться от всего. Меня вообще это не касается, ничего не касается. Касается только когда трогают меня, а лезть куда-то защищать, отстаивать чье-то мнение, бороться с ветряными мельницами — боже упаси, зачем? Ты не в курсе метаний этих людей. Какое право я имею осуждать кого-то из них? Кто мне дал это право? То есть ваше мироощущение стало результатом отношения мира к вам? Естественно. Как вы считаете, можно ли сказать, что мы наблюдаем изменение общества в худшую сторону? Я бы так не сказал. Оно всегда таким было. Другое дело, что были сдерживающие факторы и не позволялось каких-то вещей, а сейчас есть некая дозволенность, которая у некоторых людей вызывает радость и свободу, у некоторых людей вызывает ненависть и какое-то непонятное ощущение к ближнему, потому что можно. Можно. Выпускают человека, который украл энное количество миллиардов и говорят, что заранее выпускают. Весь мир удивлен: «Ребята, ну это вообще какой-то беспредел! Окститесь, что вы творите?» Так нет, это нормально. А то, что бабушка взяла кусочек масла и ее чуть не убили — это что, тоже нормально? И ведь никто не понес никакого наказания. Это как понимать? У меня, у здорового человека, это не укладывается в голове. Или я говорю так: «Не интересует». Здесь тепло? Тепло. Топится? Топится. Рыбки плавают? Плавают. Собаки сыты? Сыты. Все хорошо? Все хорошо. Тихо здесь, спокойно — все. Ребята, я дверь закрыл. Начинаешь лезть и тебе говорят «Алле!». У меня погиб сын, и я думал, что найду справедливость, я все-таки народный артист этой страны. Я три года пытался ее найти. Нет, нет, нет. Потом я поставил крест и сказал все… Бороться с этим, поверьте мне, поверьте моему опыту, бессмысленно. Так что за эти годы произошло такое количество вещей, которые, наверное, составили новый образ Домогарова — злого драчуна, алкоголика, бабника и так далее. Что может вывести вас из себя? Предательство. Не ложь, ведь ложь бывает разная. Ну солгал, ну пусть даже украл, а вот если предал…. А что вы цените в людях? От некоторых людей исходит свет. Не божественный свет, а просто это светлые люди, легкие. Я не знаю, как это происходит, как природа делит, но у этого человека может быть все очень тяжело, жизнь у него тяжело складывается, но он светлый. И ты знаешь, что у него есть темная комната, где он закрывается, плачет, рыдает… А затем он выходит, и он светлый. Этой темноты в нем не осталось, он оставил ее там, в той комнате. С ним замечательно общаться. Ты ему говоришь, что у тебя проблема, а он тебе «расскажи», при том, что ты знаешь, что у него самого их… И вроде мои проблемы уже не проблемы. Есть такие люди. Что для вас идеальный мир? И что для вас счастье? Сложный вопрос. У каждого счастье свое. Мое счастье… Наверное, спокойствие. Такое спокойствие, что уехал в Болгарию, и мне было две недели спокойно. Я жил один и понимал, что мне настолько спокойно, настолько хорошо. Может быть это от ощущения своего, желанного одиночества, что вот ни-ко-го и ни-че-го. Только горы, я, дом, собака, машина. И я знаю, что там монастырь, сегодня не поеду, поеду завтра. Нет, завтра не поеду, поеду послезавтра. Спокойствие и счастье в том, что ты знаешь, что работа есть, что ты занят, что у тебя есть перспектива, что сейчас есть момент, когда ты можешь себе позволить эти две недели, и примерно путь ясен. Ты свободен, счастлив, ты спокоен. Свобода, счастье и спокойствие близко.
amarillis: Москва. Центральный Дом Журналиста. 19 октября 2015г. ProScience Театр с Александром Домогаровым. Диктофонная запись вечера - Часть 1 и Часть 2 (Между двумя частями не хватает небольшого кусочка - ровно после 1 часа записи диктофон отключился, а я не сразу заметила.) Велась профессиональная съёмка с трёх камер, так что видео, надеюсь будет обязательно! Атмосфера вечера была чудесной, доброжелательной, настроение прекрасным, разговор - и серьезный, и трогательный, и веселый. В общем, вечер удался! И!!! Главный итог (тадаааам!!!) - Джекил БУДЕТ, Зорге БУДЕТ, и Арбенина тоже МОЖНО НАЧИНАТЬ ЖДАТЬ!!!
amarillis: Фоторепортаж ПОЛИТ.РУ - Александр Домогаров в ProScience Театре Ссылку на фотографии и парочку фото размещу в Фоторазделе.
amarillis: Официальное видео от ПОЛИТ.РУ
amarillis: Стенограмма вечера от ПОЛИТ.РУ - polit.ru Александр Домогаров в ProScience Театре Мы публикуем стенограмму постановки ProScience Театра, которая прошла 19 октября в Центральном Доме журналиста. Цикл выступлений продолжил актер театра и кино Александр Домогаров. Вечер вел журналист Никита Белоголовцев. Никита Белоголовцев: – Добрый вечер, дорогие друзья! Меня зовут Никита Белоголовцев, я ведущий сегодняшнего представления ProScience Театра. Отдельное спасибо тем, кто остался на второе представление нашего театра. Приветствуйте Александра Домогарова, рядом с именем которого любой титул и звание немножечко лишние. Александр, вам огромное спасибо, что вы согласились стать героем нашего сегодняшнего ProScience Театра. Можете присаживаться, можете не присаживаться, как вам удобнее. Александр Домогаров: – Пожалуй, я присяду. Никита Белоголовцев: – Пока Александр присел, я по традиции попрошу коллег зачитать некоторую информацию. Наталья Харламова: – Александр Домогаров – звезда театра и кино, народный артист Российской Федерации. Родился в Москве в 1963 году, окончил Высшее театральное училище имени Щепкина. Служил в Малом театре, в Театре Советской Армии, последние 20 лет играет в Театре имени Моссовета. Исполняет первые роли в таких спектаклях, как «Мой бедный Марат», «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». В спектакле «Дядя Ваня» по пьесе Чехова Александр Домогаров играет роль уездного лекаря Астрова, в «Трех сестрах» – подполковника Вершинина. Кинокарьера Александра Домогарова началась в середине 80-х, но настоящая слава пришла к нему только в 1997 году, когда на экраны вышел телесериал «Графиня де Монсоро», где Александр Домогаров исполнил роль графа де Бюсси. Всемирную известность он обрел после съемок в картине польского режиссера пана Ежи Гофмана «Огнем и мечом». За более чем тридцать лет работы в кино Александр Домогаров сыграл в 35 художественных фильмах и в 42 сериалах. Особенно российскому зрителю полюбились такие сериалы с участием Домогарова, как «Бандитский Петербург» и «Марш Турецкого». Никита Белоголовцев: – Вроде все так? Александр Домогаров: – Здрасьте всем. Никита Белоголовцев: – Александр, у меня к вам первый вопрос, вызванный вашим жестом. Александр Домогаров: – Жест знаешь отчего? «Как давно я живу! Еще с прошлого века началось! Никита Белоголовцев: – Как раз спрошу: после какого фильма или после которого по счету фильма вы перестали их считать? Был же у вас период в жизни, когда вы понимали: «А вот это – моя пятая картина»? Александр Домогаров: – После первого же фильма я подумал, что я уже популярный и знаменитый, что я с утра войду в метро и меня разорвут на все мелкие части – и ничего этого не случилось. Я спокойно доехал до театрального училища имени Щепкина и понял, что на меня никто не обращает внимания! Почему же? После этого я перестал считать картины. Никита Белоголовцев: – Сразу после этого? Александр Домогаров: – Сразу после этого. Никита Белоголовцев: – Ну, было еще просто их считать, не требовало никаких усилий. Раз уж мы заговорили об этом ярком впечатлении – первая поездка в метро после первого фильма, – я бы хотел попросить приплюсовать еще четыре, потому что мы всегда стартуем с момента, который называется «Пять воспоминаний», или «Пять событий» или «Пять чего-нибудь», которые сделали вас – вами. Какие «пять кирпичей» Александра Домогарова? Александр Домогаров: – Первый «кирпич» – это рождение, семья, дом на метро «Академическая». Там раньше стояла такая будка-беседка, где ежедневно в шесть утра раздавались мерные удары костяшек – мужики после завода играли в домино. В это время было так удобно заниматься музыкой! Потому что ритм был очень точным. При том что он менялся: от этюда к ноктюрну, потом вальс – видимо, люди думали, какую костяшку поставить, что соответствовало – раз, два, три, раз, два три, раз, два, три… Конечно, это шутка, но это впечатление – стук домино, серая пятиэтажка, безумно мною любимые родители, любимый брат… Второе воспоминание – это мое беспрецедентное поступление в Щепкинское. По всем параметрам я не должен был туда поступить. Я всегда увлекался литературой и русским языком, и вдруг я по литературе получаю «банан»! и меня не берут в училище. Единственное, что мне предлагают – переписать сочинение. Я переписываю, получаю трояк – и прохожу. Это второе яркое впечатление. Никита Белоголовцев: – А почему «Щепка»? Александр Домогаров: – Было поступление и во МХАТ, и в «Щуку», где мне сказали, что надо другую программу подготовить, а «Щепка» – по всем параметрам выходило, что это – старейшее театральное училище с огромной школой великих мастеров, с великим театром, и вообще – это такая Мекка. Никита Белоголовцев: – Что было в программе? Александр Домогаров: – В программе был монолог из «Без вины виноватых», Крылов «Сорока и лисица» и Есенин. Три столпа, на которых я поступил в театральное училище. Никита Белоголовцев: – Знаете, меня всегда интересовал вопрос: что чувствует вполне взрослый человек, когда он читает Крылова, которого все привыкли читать «чуть раньше», классе где-то в третьем? Что чувствует человек, что у него внутри происходит, когда он читает и понимает, что в этот момент решается его судьба? Александр Домогаров: – Может быть, это уже третье воспоминание. Мой однокурсник – Кирилл Михайлович Козаков. И мы, студенты четвертого курса, в филиале Малого театра играем дипломные спектакли, представляя себя уже зрелыми артистами. А Кирилл жил напротив филиала Малого театра, на Ордынке. И он на нас проверял Крылова и говорил, что это, наверное, один из сложнейших авторов, которого надо уметь читать и знать, как читать. Никита Белоголовцев: – А как это происходит в 18 лет? Александр Домогаров: – В 18 лет ты просто читаешь текст. И примерно себе прикидываешь, что автор по фамилии Крылов мог заключить в этот небольшой – небольшой! – текст. «Мораль сей басни такова…» А когда проходит энное количество десятков лет, понимаешь, что, оказывается, что мораль сей басни ТАКОВА… Вот и вся разница. Никита Белоголовцев: – Мы остановились на трех, плюс одно после первого фильма, теперь – пятое воспоминание. Это может быть книга, фильм, песня, танец на дискотеке или еще что-то. Александр Домогаров: – Упаси господи! Но если серьезно говорить, то вся жизнь – это твои воспоминания. Потому что то, что тебя ждет потом, тоже станет твоими воспоминаниями. Вся твоя жизнь за это время – воспоминания. Хорошие, плохие, жестокие, серьезные, радостные, легкие, тяжелые – воспоминания. Я помню, как мой отец ставил «Синюю птицу» в театре Натальи Ильиничны Сац. Это очень яркое впечатление. Я был на четвертом курсе. Он был строгим, тяжелым человеком в этом плане, и мне просто было сказано: «Сегодня вечером ты должен быть на проспекте Вернадского в 18 часов». Я приехал на проспект Вернадского и увидел какие-то непонятные вертолеты, самолеты, людей, военных – и папа в шляпе: «Правее, левее, заноси-ставь!» Эту штуку занесли, поставили вниз, отец снял шляпу, вытер пот и сказал: «Все, моя миссия выполнена». Вот это мое ярчайшее впечатление. Вообще о впечатлениях мы можем целую программу составить. Никита Белоголовцев: – Все-таки я продолжу настаивать и попрошу бонусом назвать какое-то художественное произведение, будь то книга, фильм или песня, которое пришло к вам в какой-то момент жизни и что-то изменило или заставило понять. Александр Домогаров: – Меня в свое время убила картина «Однажды в Америке». Никита Белоголовцев: – Почему? Александр Домогаров: – Я думал, что это о мафии. А потом ты понимаешь, что это – величайший фильм о дружбе. Это лично мое мнение. Фильм о дружбе, которая протянулась с детства до конца жизни, до финала, когда один человек сказал другому: «Я тебя предал. Ты – мой друг, мы прошли вместе огромный период времени, и я тебя предал. Я сам себя за это накажу». На меня эта картина произвела впечатление взрыва ядерной бомбы. Никита Белоголовцев: – Если мы закончим тему воспоминаний – помните ли вы свои роли? Александр Домогаров: – Не помню! Никита Белоголовцев: – Помните ли вы, как они к вам приходили, или это то, что актеру мешает? Александр Домогаров: – Я много раз говорил: нельзя говорить, что эта роль мне нравится, а эта – не нравится. Ведь все равно все это – твои дети. Ты их волей или неволей рождаешь. Как знает половина человечества, роды – тяжелый процесс. Любая роль, удавшаяся или не удавшаяся, это некие роды. Они могут длиться три месяца, два года, три года – в зависимости от режиссера, у нас и такое было, правда, ребенок родился мертвым, но дело не в этом. Это муки – страшные, адовы. И самое страшное – открою секрет – прогон. Ты все знаешь, тебя ночью разбуди – ты пройдешь по сцене, текст знаешь, все знаешь. Но второй прогон – и ты понимаешь, что ты бездарь. Чистой воды. У тебя ничего не выходит! Все то, что было сделано, разрушено. И надо начинать все сначала! Это твое личное мнение. Но в результате на следующий день прогона все опять возвращается. А что же было вчера? А вчера был день провала. А почему? А никто не знает. Есть закон премьеры, где на волне нерва, всеобщего эмоционального подъема все играют – и успех! Зритель встает, аплодирует, все шикарно, все довольны, поздравляют друг друга за кулисами, говорят: «Получилось! Успех! Получилось! Завтра – второй (спектакль)!» И все выходят в этом состоянии на второй – и понимают, что… упс… И все с поникшими головами спрашивают: «А что, собственно говоря, сейчас было?» А был второй спектакль. Это сработал закон второго спектакля, который никто, никогда и нигде не отменял. Потом наступает третий – и он такой же, как и первый! (Смех.) Никита Белоголовцев: – Главное, чтобы четвертый – не как второй. Александр, предлагаю теперь сменить палитру. Александр Домогаров: – До свидания, я пошел. (Смех.) Никита Белоголовцев: – Не настолько радикально! Мы предлагаем нашим героям, и вас я не хотел бы видеть исключением, попробовать пофантазировать. Александр Домогаров: – О, это не ко мне – фантазировать. Никита Белоголовцев: – И к вам тоже! Пофантазировать об идеальном мире. Понятно же, что мы живем не в идеальном мире. Если мы закрываем глаза, мы что-то ретушируем, что-то добавляем, что-то убираем. Что бы вы сделали, вот так закрыв глаза? Александр Домогаров: – Знаете, наверное, это один из самых сложных вопросов, которые я получил, когда мне дали программку этого вечера. Наверное, для меня это был вопрос, на который я искал ответ у «великих мира сего». Отчасти я его получил. Ответ очень жестокий, очень жестокий: «Идеальный мир – это мир без людей». Это сказал один великий человек. Все, что мы имеем – войны, голод, апокалипсис, который происходит – это только человек. Человек – самое страшное существо на планете. Мои друзья ездят на сафари. Так вот, при охоте на одного из «великой африканской пятерки» – леопарда, животного страшного по своей хитрости, ловкости, силе и скорости – охотник без егеря должен выйти из машины и остаться один на один со зверем. И здесь решает скорость, реакция, зрение, слух. Ты находишься один на один с очень серьезным соперником. И это честно. Но у человека – ружье. А у зверя только клыки, когти. И скорость. Никита Белоголовцев: – Но он быстрее. Александр Домогаров: – Да, он быстрее. Никита Белоголовцев: – В связи с этим хочу спросить: многие же убеждены, что человек, когда ищет ответ на что-то, и ищет у великих, часто находит то, что он хочет найти. Или то, на что он сам себя программирует. Как в вас уживается гуманистический склад, потому что любой большой артист – огромный гуманист, как мне кажется, он должен любить людей, чтобы вживаться в них и что-то для них делать, – с довольно жесткой позицией? Александр Домогаров: – Я никогда не считал, что Сирано де Бержерак – добрый человек. Никита Белоголовцев: – Почему? Александр Домогаров: – А сколько за ним смертей? (Пауза.) Просто человек решил сыграть в игру. Он решил другого человека заменить собой. Незримо. Под балконом. Просто поставить «картинку», а говорить за деревом. И человек поверил в это. В результате что получилось? Человек погиб, он сам на 13 лет лишил себя всего, девушку загнал в монастырь. Сколько жизней он погубил этой игрой? Ну и к другим персонажам можно так же подойти. Поэтому я, играя того же Астрова, ищу в нем циника, который понимает проблему и понимает, что дальше дороги нет, он останется лекарем и будет лечить людей, он будет делать добро, но свою жизнь он превращает в ничто, потому что он с каждым днем становится хуже. Он – хороший специалист, хороший врач, но он сам сгорает, сгорает, сгорает. И он сгорит, его не будет. А что такое Арбенин? Где доказательство? Из-за ручки он взял и убил женщину? Он сказал: «Я же две такие ручки дарил, где вторая? Было же две!» – «Да боже мой, эта ручка стоит 35 копеек, я такую в любом магазине куплю!» – «Нет, ты мне ту ручку найди!» Не нашла. «Хочешь попить? На, попей». – «Позови доктора…» – «Не позову!» А мы-то привыкли: ах, Арбенин, он сошел с ума, он отравил свою жену, ай-ай-ай… Оказывается, что не «ай-ай-ай»! Вообще, насколько я знаю, Лермонтов закончил «Маскарад» на третьей части: Арбенин отравил жену. На этом принес «Маскарад» в редакцию. Там ответили, что не пойдет, зло должно быть наказано. В течение недели Михаил Юрьевич написал четвертый акт, где Арбенин сошел с ума. Он получил по заслугам. Зло наказано. Никита Белоголовцев: – Александр, вопрос, видимо, избитый, но после вашего монолога я не могу не задать. Вопрос, о котором иногда говорят режиссеры – те, которые стали изначально пришли в режиссуру, а не те, которые побыли артистами и стали режиссерами. У них прямо или завуалированно проскальзывает мысль: «Знаете, нам проще, когда артисты вообще не думают. Когда они не читают, когда они не задумываются, когда у них нет этой бессмысленной рефлексии. Потому что когда они начинают думать, с ними столько хлопот! У них начинаются вопросы, они начинают думать и спрашивать…» Как это с вашей точки зрения? Александр Домогаров: – Знаете, я никогда таких режиссеров не встречал. Может быть, надо встретить. Чтобы тебя заставили не думать: пойди направо! Стоп, стоп, хорошо, теперь два шага влево! Отлично, отлично, здесь обними! Целуй! Отлично, отлично, а здесь – два шага назад! И ушел со цены! Все, все! Наверное, это было бы идеально. Но весной Андрей Сергеевич Кончаловский пришел на репетицию и сказал: «Я из последних 2080 писем Чехова прочитал 1600. И сделал выписки». И он начал зачитывать. Это называется «думать». После такого выходить на сцену и что-либо из себя корчить – глупо. Дословно сейчас не помню, но Чехов пишет: «В доме – три вещи: я, пианино и журавль. И все молчат». Вот что можно сыграть, скажите, пожалуйста? Чехов написал, а что и как можно сыграть? Да ничего я играть не буду, я лучше уйду. Я обожаю «застольный» период (он длится три-четыре месяца) – это время разговоров, размышлений и «невставания» на ноги, когда можно, сидя за столом, можно фантазировать себе абсолютно любое поведение героя, потому что ты сидишь за столом. Ты не выходишь. Твои ноги тебе не подвластны, они существуют отдельно. Работает у тебя только эта часть – от ног вверх. Голова. И эта часть может фантазировать все: вот здесь он побежал, здесь он сбежал, и вот так, и вот так… А сам сидишь и думаешь: как же, черт возьми, он побежит? Может быть, он и не побежит, а медленно пойдет? И после «застольного» периода, когда ты начинаешь разбирать мотивацию поступка и даешь 10–15 вариантов мотивации, почему этот поступок совершен, может быть, к тому моменту, когда ты встаешь на ноги, у тебя остается всего четыре варианта. Есть такая байка: один из великих стариков МХАТа, как я их называю – «мастодонтов», показывал Немировичу образы. И на восьмом он сказал: «Уф, у меня только два осталось!» То есть у него было 8 таких «железных» заготовок. Восемь показал, и только восьмая понравилась. Он сказал: «Осталось только две». Если бы две запорол, то уже все. Поэтому я обожаю «застольный» период, когда можно думать. Вот тогда это интересно. Никита Белоголовцев: – Предлагаю снова немного переключить тумблер – «5 минут о стране», как мы называем этот формат. И в этот раз мы начинаем его с вопроса: «Особый путь у страны, в которой мы родились, живем и собираемся жить дальше – он есть или нет?» Александр Домогаров: – Безусловно. Я помню слова своего отца, который сказал: «Славен будет тот человек, который напишет истинно кровавый путь этого государства». Что касается пяти минут о стране, я вот что скажу: я люблю свою страну, в которой родился, крестился, учился, женился и получил все, что мог получить. И здесь дело не в березках и не в бескрайних полях. Я зимой снимался у Валерия Тодоровского. Мы были в городе Кировске. Был один день, когда мы должны были из Кировска доехать до Мурманска на машинах, в Мурманске сесть в поезд – сцена снималась в поезде. И мы ехали из Мурманска в Кировск. Я ехал и смотрел на это чудо природы, причем совсем не красочное! Это какие-то серые камни, какая-то бескрайняя вода, редкие низкорослые елочки, что-то такое непонятное, зелень – не зелень, кусточки – не кусточки. И вдруг я понимаю: это все У НАС! Это все НАШЕ! На этот Север надо еще как-то долететь, а потом сесть на поезд и как-то проехать! И думаешь: «Вот это да! Вот это страна!» И вот тут тебя обуревает гордость. Никита Белоголовцев: – Мы чуть-чуть не дотянули «5 минут», но… Александр Домогаров: – Рассказать анекдот? (Смех.) Никита Белоголовцев: – На самом деле здесь важная хронометражная штука была почему? Я не буду скрывать, я очень счастлив, что – я надеюсь! – у нас сейчас получится то, о чем мы договорились совсем недавно, это «главный момент искренности», звонок отсюда. Его время наступило. Кому мы будем звонить? Александр Домогаров: – Давайте мы наберем, а вы услышите и поймете, с кем я буду разговаривать. Я надеюсь, человек возьмет трубку. (Гудки.) – А ведь обещал… Я ведь сейчас сам перезвоню! Странно, я ведь говорил, что в 9.15 – 9.20. (Гудки.) Никита Белоголовцев: – Чтобы у нас получилось 9.20, мы можем приплюсовать к «5 минут о стране» «5 минут о Москве». У вас есть три главных – может быть, даже не любимых, не важных – просто три каких-то особенных для вас места Москвы? Александр Домогаров: – Я не могу сказать, что это – Чистые прудА. Все очень любят говорить, что это у них – Красная площадь, Чистые и еще какое-то место. Я могу сказать, что это – Университет… Никита Белоголовцев: – Почему? Александр Домогаров: – Университет? Ну нравится он мне. (Аплодисменты.) Я могу сказать, что это – Университетский проспект, который идет от Ленинского проспекта к Смотровой площадке, потому что Смотровая площадка – это салют, это мое детство. Мы бегали с метро «Академическая»… По телефону: – Алло! Александр Домогаров: – О! Здрасьте! Здорово! Мы тебя слышим. Притом не только я. Ответ: – Да я понял. Я слышал, как ты что-то говорил, хотел не перебивать, но понял, что это может быть долго. Александр Домогаров: – Это мой сын – объясняю публике. Саня, мы с тобой, наверное, очень мало об этом говорим… Друг мой, ты очень хороший и добрый человек, ты знаешь об этом? Ответ: – Пап, ты уже говорил об этом. Александр Домогаров: – Ну, не так же часто! Я очень горд тем, что ты у меня есть. И я очень тебя люблю. Ответ: – Спасибо, я тебя тоже, пап. Александр Домогаров: – Спасибо, дорогой, можешь отшвартовываться и ехать дальше. Ответ: – И это все? Александр Домогаров: – А ты хочешь еще поговорить, что ли? Ответ: – Нет, раз все, так и все. Александр Домогаров: – Друг мой, здесь просто народу много. Тут же еще вопросы какие-то. А то ты сейчас начнешь говорить – и все, я могу уйти, наверное. Ответ: – Я все понял! (Смех.) Хорошо, звоните. Александр Домогаров: – Вот и сделай милость, позвони. Ответ: – Всем до свидания, пока. Никита Белоголовцев: – Огромное спасибо и Александру, и Александру Александровичу за этот звонок. После такого, конечно, хотелось бы выдохнуть, рассесться в кресле, но – темп обязывает. Александр Домогаров: – Станцевать? Никита Белоголовцев: – Нет, еще два места в Москве. Александр Домогаров: – Ну, так я сказал: Университет, Университетский проспект, Воробьевы горы, потому что я там в свое время учился кататься на горных лыжах. Крылатское. Никита Белоголовцев: – Потому что там тоже катаются на горных лыжах? Александр Домогаров: – Да. И – Мавзолей! Потому что меня там принимали в пионеры. Боже мой, как же долго я живу на свете! А потом меня водили смотреть на Ленина. (Смех.) Никита Белоголовцев: – А каково ваше первое ощущение? Александр Домогаров: – От Ленина? Никита Белоголовцев: – Мне было дико страшно. Александр Домогаров: – Тогда я еще ничего не понимал, сейчас бы мне было страшно. Сейчас один бы я туда не пошел. Никита Белоголовцев: – Если мы заговорили о «темной стороне» – после Мавзолея это самое оно. Есть кино «Быть Джоном Малковичем». Я предлагаю пойти от обратного и дальше. «Не быть Джоном Малковичем» и не быть Александром Домогаровым. Если бы кто-то хотел стать вдруг вами или оказаться в вашей шкуре, почему и каким образом вы бы его от этого отговаривали? Александр Домогаров: – Во-первых, я не очень хороший человек. Во-вторых, что такое быть мной? Никита Белоголовцев: – Да, прямо быть вами. Александр Домогаров: – Не надо, потому что не надо. Не надо ни на кого быть похожим. Я вот всю жизнь хотел быть похожим на Олега Меньшикова, видите, что из этого получилось? Я не то что не похож… (Смех). Никита Белоголовцев: – А вы ему когда-нибудь об этом говорили? Александр Домогаров: – На третьем или на четвертом курсе, но это мне не помогло. Мне кажется, что каждый должен быть самим собой. Постараться в себе сохранить то, что Господь Бог ему дал – руки, ноги, голову, внешность, мысли, попробовать себя совершенствовать, насколько это возможно. И добиться того, насколько это возможно, что Господь Бог тебе дает, насколько у тебя это получается в этой жизни. Насколько ты можешь пойти на компромиссы, насколько ты можешь предать, насколько ты можешь кого-то сдать, как ты можешь добиться своей цели. Идти прямым путем – это сложно и больно, и поэтому надо оставаться самим собой, как мне кажется. Попытаться пройти свой путь, как бы он сложен ни был, каким бы тернистым он ни был. Он устлан не розами – это утопия, он устлан совсем другими вещами, и по ним приходится ходить голыми ногами. Обрезаться, заклеивать эти раны и идти дальше. Поэтому лучше каждому оставаться самим собой, мне так кажется. Никита Белоголовцев: – Вы сказали сейчас в том числе о предательстве, и я вспоминаю, что вы говорили о фильме «Однажды в Америке». Предательство, готовность предать кого-то или что-то – это для вас одна из самых тяжелых и недопустимых вещей в людях, или даже самая недопустимая, насколько я понимаю? Александр Домогаров: – Это, наверное, один из самых больших для меня грехов… Никита Белоголовцев: – Для вас и для Данте. Александр Домогаров: – И для Данте? Никита Белоголовцев: – Вы тут в отличной компании. Александр Домогаров: – Ну, спасибо Данте… Предательство – наверное, самое страшное. Можно простить ложь, она бывает разная, и во спасение бывает. Можно и солгать, наверное, иногда. И в помощь себе можно солгать. Но вот предать – нельзя! Потому что если ты предашь, ты нарушишь… что-то нарушишь. Если ты это раз сделаешь, то ты и второй раз предашь. А если, не дай бог, ты это сделаешь и во второй раз, то конец тебе. Как человеку. Поскольку ты уже не будешь человеком. Никита Белоголовцев: – Контрастный душ – возвращаемся на «светлую сторону». Наверное, это не очень правильно – людей, которые состоялись в жизни, и в частности вас, человека, который добился огромного количества вещей, просить чем-то гордиться. Я не буду спрашивать вас о том, чем вы гордитесь. Вместо этого – за что вам не стыдно в жизни, Александр? За что вам точно никогда и ни при каких обстоятельствах не станет стыдно? Из того, что с вами произошло, из того, что вы делали? Александр Домогаров: – Мне никогда не станет стыдно за то, как я живу. Никита Белоголовцев: – Прямо вообще, целиком? Александр Домогаров: – Я живу той жизнью, которую я выбрал сам. Я живу по тем законам, которые я выбрал сам. Я живу так, как я считаю нужным – я не говорю, что это совершенно правильный путь, может быть, другой человек жил бы по-другому, но мне не стыдно. Конечно, мне стыдно за какие-то вещи. Я не верю, что есть безгрешные люди. Я постарался бы этих вещей больше не допускать, и к своим 52 годам я подошел к мысли, что, в сущности, мне не стыдно. Я живу так, как я живу. Я выбрал свой путь. Я по возможности честно прошел этот путь. Мне не стыдно. Никита Белоголовцев: – Вы на своем пути встречали огромное количество самых разных людей. Если бы сегодня-завтра вы решили бы начать какое-то дело? Кому бы вы набрали, кроме Александра? Александр Домогаров: – Ребят, если хотите «завалить» какой-то бизнес, позовите меня! Я помогу. (Смех). Никита Белоголовцев: – Почему? Александр Домогаров: – Ну потому что я знаю, как разрушить бизнес. Никита Белоголовцев: – Хорошо, тогда задам вопрос с другой стороны. Представим, что есть премия, учредителем которой вы являетесь. Что вы, как Альфред Нобель, заработав денег, решили учредить премию. Премию имени Александра Домогарова. И вы можете использовать ее для чего угодно – для премирования человека, группы людей за любую вещь. Кого и за что? И какой размер вознаграждения? Александр Домогаров: – Значит, так: успокойтесь, такой премии нет! (Смех). Ну а если попытаться сказать чуть серьезнее, то, наверное, столько людей было встречено на пути, что дам этому – обидится этот. Дам тому – обидится этот. Поэтому – не дам никому! Никита Белоголовцев: – Даже никому в первую очередь, а никому – во вторую? Это же всегда выход. «Старик, тебе – в следующий раз!» Александр Домогаров: – Никому! Скажешь, что человек N более достоин, чем человек А, тот обидится и подумает: «Почему это я менее достоин, чем человек N?» И наоборот. Поэтому – никому! В следующий раз кому-нибудь и дам, когда будет не виртуальный миллиард, который ты мне сейчас предложил. Когда заработаю миллиард, тогда скажу: вот есть человек, которому я дам, наверное… наверное… (Смех).
amarillis: Продолжение Никита Белоголовцев: – Хорошо. Мы стремительно приближаемся к моменту, когда вопросы смогу задавать не только я. И пока у нас есть микропауза, пока вас не вынудили говорить на какие-то более немилосердные темы, чем мое довольно осторожное обращение… Александр Домогаров: – Хотел бы я посмотреть на это. Никита Белоголовцев: – …У вас есть уникальная возможность прямой и свободной речи абсолютно на любую, свободную тему. Вы хотите этого? Александр Домогаров: – Честно говоря, я не совсем понимаю… Вообще, я утром проснулся и подумал: «Лучше бы в 19.30 был прогон «Вишневого сада», чем сидеть перед зрителями и что-то пытаться выжать из себя, делая вид, что ты – достаточно образованный, умный и начитанный человек. (Аплодисменты.) Лучше выйти на сцену и сделать то, что ты умеешь. Никита Белоголовцев: – Про выход на сцену и умение: мы тут говорили о мифах про ваше ремесло. Расхожий миф или правда, что артист, прекращающий волноваться перед выступлением, становится хуже или прекращает быть артистом? Александр Домогаров: – На 1000% это правда. Давно-давно, еще работая в Театре Советской Армии, мы играли спектакль по Эрдману. В моих партнерах был Владимир Сошальский, уже достаточно пожилой артист. Каждый спектакль мы с ним проходили текст. И за три минуты до того, как я начинал повторять с ним текст, он говорил: «Твою мать! Ну что за профессия, а?! Столько лет на сцене, и все одно и то же! Я волнуюсь! Ну зачем же я волнуюсь?!» То же самое было со всеми великими. Байка ходит по театру, как Фаина Георгиевна Раневская после первого акта спектакля «Дальше – тишина» шла по коридору в гримерку и причитала: «Как же плохо я играла сегодня, как же плохо!» – «Да, неважнец сегодня, Фаина Георгиевна!» – «Пошел ты на фиг! Как же плохо я играла сегодня…» (Аплодисменты и смех.) Никита Белоголовцев: – В моих бумагах остался последний пункт. Не буду скрывать – мой любимый «Блиц». Это последний момент перед тем, как наши гости начнут задавать вопросы. Суть «Блица» предельно проста: вопрос с двумя вариантами ответов. И нужно обязательно выбрать один из двух. Александр Домогаров: – А поконкретнее можно объяснить? Никита Белоголовцев: – Если хотели спросить, есть ли возможность не ответить – такой возможности нет. Итак: чай или кофе? Александр Домогаров: – Нет. (Смех). Никита Белоголовцев: – Чай или кофе? Александр Домогаров: – Кофе. Никита Белоголовцев: – Вода или вино? Александр Домогаров: – Вода. Никита Белоголовцев: – Штирлиц или Джеймс Бонд? Александр Домогаров: – Джеймс Бонд. Никита Белоголовцев: – Толстой или Достоевский? Александр Домогаров: – Достоевский. Никита Белоголовцев: – Театр или кино? Александр Домогаров: – Театр. Никита Белоголовцев: – На море или на дачу? Александр Домогаров: – На дачу. Никита Белоголовцев: – Я не ожидал! (Аплодисменты и смех.) Никита Белоголовцев: – Борщ или буйабес? Александр Домогаров: – Макароны. Никита Белоголовцев: – Вечная жизнь или вечная слава? Александр Домогаров: – Вечная жизнь. Никита Белоголовцев: – Спасибо! Друзья, я отстрелялся, теперь вы. Пожалуйста, поднимайте руку, задавайте по одному вопросу за раз и в микрофон. Вопрос: – Александр Юрьевич, вы сыграли двух летчиков – гражданской авиации и военной. Какой больше понравился? Александр Домогаров: – Да оба ничего были парни. Да нет, конечно – военный. Вопрос: – Александр Юрьевич, вы помните, что сказали вам ваши родители, когда вы сообщили им, что вы собираетесь стать актером? Александр Домогаров: – Я помню, что мне сказал отец до того, как я стал актером. «Если ты ничего не умеешь, иди в артисты». (Аплодисменты и смех.) Вопрос: – Александр Юрьевич, что вам дают компьютерные сети? Помогают или создают проблемы? Александр Домогаров: – Создают проблемы. Никита Белоголовцев: – Осмелюсь дополнить вопрос: а зачем они вам тогда, если они создают проблемы? Александр Домогаров: – На то они и социальные сети. Вопрос: – К теме предательства: как вы считаете, на сегодняшний день вы научились разбираться в людях или нет? Александр Домогаров: – Сказать честно – нет, не научился. Невозможно понять, чем обернется отношение к человеку. Ты делаешь определенный вывод, можешь сделать себе предпосылку – что возможно, и ты ошибаешься на 1000%, потому что человек ведет себя совсем противоположно тому, как ты подумал. Ты говоришь, что этот человек идеален – и вдруг ты получаешь такое… Наверное, это мой инфантилизм, потому что я в 52 года верю в людей. Продолжение: – Дай вам Бог хороших людей встречать чаще, чем плохих! Александр Домогаров: – Спасибо вам. Реплика: – Я хочу поблагодарить вас за ваши роли в театре и кино. Александр Домогаров: – Спасибо, приходите еще. Вопрос: – Хочу сказать, что ваши роли помогают в трудные моменты. Например, ваши фильмы «Марш Турецкого» и «Бандитский Петербург» я смотрела в достаточно тяжелые моменты жизни, и это помогло мне остаться на плаву. Спасибо вам за это, за ваши роли. А вопрос такой: могли бы вы назвать тех своих героев, кто на вас похож, и тех, кто не похож совсем? Александр Домогаров: – Если вы помните такой сериал «Наследство», то Стас очень похож на меня. Вопрос: – Александр Юрьевич, у вас достаточно много ролей, и обычный стереотип восприятия актера идет от внешности. Но вы достаточно глубокий человек и, в общем, довольно разносторонний. Скажите, пожалуйста, в какой момент пришло примирение или доказательство самому себе, публике: то самое внешнее перестало быть главным для режиссера, для публики, вы почувствовали, что воспринимают именно глубину, а не внешнюю оболочку? Александр Домогаров: – Он еще не наступил. И, дай бог, он не наступит никогда. Я на это очень надеюсь. Никита Белоголовцев: – А почему? Александр Домогаров: – Если он наступит, то закопайте меня где-то за оградкой, «за плинтусом». Если я начну понимать, что не нуждаюсь ни в этом, ни в этом, что я – это Я, Я вышел на сцену… Вопрос (продолжение): – Нет, я не это имела в виду. Я имела в виду: эта внутренняя война, понимание, что «я» – не только фактура, я еще и вот это… Я понимаю, что сцена обнажает… Александр Домогаров: – Посмотрите на меня. Посмотрите на фотографии, которые были. Вопрос (продолжение): – Да я знаю, вы похожи на моего брата, господи помилуй! (Общий смех.) Так что вы меня не удивляете. У меня даже мама иногда вас путает, но это не важно. Александр Домогаров: – Адресочек дайте, пожалуйста. Я заеду. Вопрос (продолжение): – Брата? С удовольствием. Так вот, вы ощутили, что вы – не просто фактура, что вам… Никита Белоголовцев: – Разрешите, я «переведу»? Один из моих любимых артистов Джеки Чан лет пять в интервью говорил: «Я мечтаю сыграть героя-любовника. В фильме, где нет ни одного трюка, ни одного сломанного носа». Когда он сыграл эту роль в каком-то маленьком гонконгском фильме, который видели человек семь кроме него, он сказал: «Все, я состоялся как артист, я всем доволен в своей профессии». Александр Домогаров: – Да, энное количество лет я был заложником того, на что жаловаться грешно, что дали мама с папой, никуда от этого не деться. Но когда это начинает давить на тебя, на твое внутреннее «я», то, конечно, ты стараешься от этого убежать. И первым отрывом от того дара, что мне дали мама с папой, была роль Нижинского, где было совершенное падение, крушение личности – великого художника, превратившегося в тлен; из того великого артиста в результате не осталось ничего. Если за те годы, что мы играли Нижинского, мне удалось донести эту трагедию до зрителя, то это был первый «отскок». Никита Белоголовцев: – Александр, многие ваши коллеги, перечисляя их любимые роли, говорят о театре. А на вопрос: «А кино?» отвечают: «Да что ты, разве это роли – в кино!» И принципиально разделяют роли в театре и кино. Насколько это для вас актуально? Александр Домогаров: – Все-таки от театральных работ остается только дух; и воспоминания. Кино остается на пленке, если ее не уничтожат. Остается твое изображение. Я часто думал: каково все же людям близким и родным тех артистов, кто вдруг уходит из жизни? На пленке-то они остались. Это ж каково близким и родным – несколько раз в год видеть это лицо, походку, ямочки на щеках – а человека уже нет. Вот в чем трагедия кино. Ну, и какая-то память осталась. А театр – есть фотографии, воспоминания. Дух. Вот есть фотографии со спектакля «Дальше – тишина», воспоминания, есть мое личное восприятие этого, когда я сидел на галерке и рыдал, хотя Фаина Георгиевна – совершенно неорганичная по сравнению с нынешними молодыми безумно органичными артистами. Там не было органики, было все странно. (Голосом Фаины Раневской): «Ты меня бросишь? Ты уе-е-е-едешь?» Так ведь люди не разговаривают, но почему я рыдаю? Почему я плачу, что меня так дергает? А я могу об этом только рассказать, ведь этого уже нет, это – мой рассказ, мое воспоминание, это дух, дух театра. Вопрос: – Здравствуйте. Вы сказали: мне не стыдно за то, как я живу. Не совсем понятно: чувство стыда отсутствует совсем или есть что-то, за что каетесь? Александр Домогаров: – Я сказал, что за какие-то вещи мне стыдно. Но мне не стыдно, как я живу. Но давайте я оставлю для себя – за что мне стыдно. Вопрос: – Александр Юрьевич, вопрос про театр. Скажите, вы – за репертуарный театр или за возможные варианты, которых сейчас у нас очень много? Александр Домогаров: – Я не могу сказать конкретно вам сейчас, потому что театр волен существовать так, как он существует. Он может быть репертуарным, антрепризным, площадным, любым – это искусство, которое вполне гибко. Никита Белоголовцев: – А вам самому как артисту в каком комфортно существовать? Александр Домогаров: – Ну, даже если сейчас мы берем антрепризный театр, то все равно верстается график, ты все равно оставляешь себе какую-то зону, как и в репертуарном театре. Но ты прекрасно понимаешь, что этот период длится полгода – год. На полгода – год ты уходишь в театр. Вопрос: – Александр Юрьевич, вы как-то говорили, что Вершинин трусоват. Но ведь надо иметь большую смелость, чтобы сказать «Я люблю, люблю, люблю!» Как вы считаете – можно сказать такие слова и при этом быть трусоватым? Объясните дилемму. Александр Домогаров: – Вы же понимаете, что я имел в виду под словом «трусоват» – IV акт, когда любимая женщина ждет, что он ее заберет с собой, а человек говорит: «Я пришел проститься». Антон Павлович не просто описывает сцену прощания, он что-то в нее вкладывает. Видимо, у человека что-то есть в жизни такое, чем он не может пожертвовать даже ради этой великой и, как ему кажется, последней любви. Поэтому – трусоват. Вопрос: – Александр Юрьевич, скажите, мы вас когда-нибудь увидим еще в «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда»? (Аплодисменты.) Александр Домогаров: – Провокационный вопрос. Судя по аплодисментам, вы понимаете, что это надо сделать? (Возгласы «Да!») Значит, увидите. Вопрос: – Александр Юрьевич, добрый вечер. Почему – «дача»? Александр Домогаров: – Почему не море? Да не люблю я море, я к нему совершенно равнодушен. Я там могу пробыть ну пять, ну шесть дней. А на даче могу пробыть год. Разница есть? На море я могу сказать: «Мне надоело!» – и уехать. А с дачи мне неохота уезжать. Я – сельский житель, восемь лет живу за городом. Хотя я – коренной москвич в пятом поколении. И Пятницкая, и Москва вся моя, и музыкальная школа была на Ордынке. Но уже восемь лет я живу за городом. И могу заставить себя поехать в город только на работу. Особенно это ощущение тебя накрывает, когда ты приезжаешь после театра, за тобой закрывается дверь и ты вдруг понимаешь, что звук выключен, он отсутствует, его нет. Может быть, кому-то нравится, как под окном гудят или воют машины, шумит снегоуборочная техника, мне – нет. Мне хочется проснуться в тишине, заварить себе кофе, выйти на балкон, вдохнуть чистого воздуха и сказать: «Господи, какое счастье, а?!» И главное, что нет соседей! Ни снизу, ни сверху. (Аплодисменты). Вопрос: – Александр Юрьевич, скажите, какое мужское качество, на ваш взгляд, является базовым? Александр Домогаров: – Ну ты дал сейчас! Базовым?! Никита Белоголовцев: – Причем обратите внимание: не «главным», не «основным», а «базовым»! Важный нюанс. Александр Домогаров: – А ты бы как ответил? Вопрос: – Я бы сжульничал. Сказал бы «мужественность». Александр Домогаров: – Мужественность? Мужское базовое? Я затрудняюсь вам ответить, честно скажу. Я про базовое. Про мужественность – согласен. Ответственность – согласен. Порядочность – но это и для женщин, равноценно. Возглас с места: – Надежность! Александр Домогаров: – Ну-у, это вы меня сейчас загрузите! Вы мне такие «кирпичи» понаставите – я отсюда не выйду! Никита Белоголовцев: – Друзья, у нас есть три последних вопроса. Давайте. Александр Домогаров: – Брат, только я прошу – про «базу» не надо. А то я сейчас, не дай бог, ляпну что-нибудь… Вопрос: – Расскажите, пожалуйста, про предков на Ордынке. Из каких социальных слоев они? Вы что-нибудь знаете про них? Александр Домогаров: – Да, папа копал. Уходим мы к Тумановым, к Сумбатовым-Южиным. Дедушка по маминой линии был дирижером – оттуда, наверное, у меня какая-то тяга к музыке, какой-то мало-мальский слух. Папа не закончил ВГИК, снялся в картине «Александр Суворов». В 1941 году сказал: «У меня никого нет. Отец расстрелян, мать сидит, отпустите меня на фронт» – и ушел под Ржев. Подхватил себорею, она была очень распространена. В 1946 пришел к маме и сказал: «Выйдешь за меня замуж? Правда, мне сегодня предложили положить партбилет на стол». Ему оставили орден Красного знамени, но сняли погоны. Но партбилет вернули. Потом он был директором Москонцерта, директором Росконцерта, потом он стал первым управляющим «Союзаттракциона» – это была первая выставка в 1970 году. Она проводилась и в парке Горького, и в Сокольниках, и в Измайлово. Разные страны стояли. Американцы, немцы, итальянцы стояли в парке Горького – наверное, впервые советский народ увидел, что такое боулинг, игральные автоматы, катальные горы и так далее. А закончил свой путь он у Натальи Ильиничны Сац, которая позвонила и сказала: «Юр, помоги мне закончить театр». Он поставил «Синюю птицу» и сказал: «Все, моя миссия выполнена». А мне он говорил: «Как поздно ты у меня родился, как жалко». Вот примерно так. Вопрос: – Я слежу за вашим творчеством, приехала из Самары. Я делаю такие закладочки «Несыгранные роли Александра Домогарова». Это Эйнштейн, Колчак, доктор Зорге. Александр Домогаров: – Что-то не сыграно волею судеб, но не от нас это зависит. Про Зорге я не могу сказать, что эта роль не сыграна. Эта работа пока «заморожена», она стоит в плане, должна быть. Что касается несыгранных ролей – играть сейчас Ромео было бы смешно, хотя, наверное, это одна из упущенных ролей. Пытаться сейчас сыграть Калигулу тоже не по возрасту, хотя, наверное, было бы возможно. Что не сыграно – значит, они не пришли, что-то не сложилось внутри, хотя ролей для моего ценза большое количество. Но если учесть, что на каждую роль уходит по восемь месяцев, то мне немного сталось. Возглас с места: – Арбенина! Александр Домогаров: – Знаете, вы многого хотите. И Джекила, и Арбенина, и Зорге еще? Возглас с места: – Да! И Марата еще! Вопрос: – В продолжение темы театра: Александр Юрьевич, каким вы видите его будущее? Это классические постановки, обращение к дню сегодняшнему или творческие эксперименты? И хотели бы вы выйти на сцену в образе героя XXI века, который живет здесь и сейчас? Александр Домогаров: – Наверное, это было бы интересно, но все-таки я – приверженец классического театра. Когда мы репетировали «Сирано», устроили первую читку, все – профессиональные артисты театра, мы поняли, что мы не умеем читать стихи, как это ни парадоксально звучит! Мы не умеем читать окончания, мы не умеем читать рифму, нам надо заново учиться, хотя нас учили в театральном училище! И мы потратили какое-то время на то, чтобы научиться читать стихи со сцены громко, а уж потом к этому добавлять какие-то нюансы, творить спектакль – плохой или хороший, это вам известно. Но время мы потратили. Поэтому я, наверное, больше классик. Я за то, что люди должны приходить в театр и сидеть не «А ну-ка покажи что-нибудь!», а так, чтобы плакать и смеяться, переживать, прийти домой и часа полтора не есть борщ, а думать о том, что же это было такое, что вас так зацепило? А если еще и достать книжку того же Антона Павловича, чтобы посмотреть, что же это было в третьем акте, – то я буду считать, что моя миссия выполнена. Никита Белоголовцев: – На вас сейчас – большая ответственность, потому что это – последний вопрос вечера. Александр Домогаров: – Ийеес! Я это выдержал! Вопрос: – В свете предыдущих вопросов: как вы считаете, в какой момент стареет мужчина, и в какой момент стареет актер? Александр Домогаров: – Это еще к «мужскому» вопросу. Скажу такую крамолу: человек-мужчина может стареть, человек-артист стареть не может. Никита Белоголовцев: – Александр, спасибо огромное. Александр Домогаров: – Я сделал это! Никита Белоголовцев: – У нас же ProScience Театр, вы, как никто другой, знаете, что театр начинается с вешалки, ProScience-вешалка вам. Александр Домогаров: – Вешалками у вас заканчивается? Никита Белоголовцев: – Это для закольцовки формы, для красивости. Огромное спасибо всем, кто был сегодня, приходите к нам еще. Все эти фотографии, которые были в завершающей части нашего ProScience-выступления – на сайте «Полит.ру», там же и анонсы следующих мероприятий. До новых встреч здесь же через месяц.
Коломбина: Новое интервью Александра Юрьевича в газете "Вечерняя Москва" Сложное доказательство роли. Александр Домогаров: В полтинник начинать новую жизнь тяжко 10 декабря 2015 Анжелика Заозерская ВВ Академическом театре имени Моссовета готовится премьера спектакля Андрея Кончаловского «Вишневый сад». В роли Гаева — Александр Домогаров. В интервью «ВМ» он рассказал о своем прочтении Чехова. Тем временем на сцене Театра Моссовета с успехом уже идут два спектакля, «Дядя Ваня» и «Три сестры», в которых артист играет Астрова и Вершинина. 12 декабря спектакль «Дядя Ваня» идет в 100-й раз. Мы встречаемся в воскресенье – в час дня, а вечером Александр Юрьевич будет играть одного из самых несвободных мужчин в русской литературе – подполковника, командира Вершинина. Подходит ко мне – высокий, стройный. Спрашивает: «Как вас зовут?». Смотрит в глаза. Два с половиной часа беседы не отводит своих глаз в сторону ни на минуту. Среди актерской братии далеко не все взгляд не прячут. Домогаров не прячет. Он доверчив и открыт. Оставляет одну в гримерке, вместе со своими вещами, чтобы сходить купить воды в буфете. И такое бывает не часто с людьми знаменитыми. Вернувшись с двумя пластиковыми бутылками, садится сначала у столика с зеркалом, над которым табличка с печатными буквами «Курить запрещено», а на гвоздике черная маска как у Зеро. Артист, конечно, не курит – даже не пытается. Он пьет из горлышко пластиковой бутылки минеральную воду и на мое предложение: «Поговорить о пьесе «Вишневый сад» искренне отвечает: «Давайте, попробуем, правда, пока я многого не понимаю». В элегантном мужчине с красивыми чертами лица – действительно, красивыми чертами лица, лично я Гаева не вижу. Не то, чтобы Гаев был некрасивым, но влюбиться в него без памяти невозможно. Харизмы нет. Слишком мягкотелый и рыхлый. А чтобы не влюбиться в Александра Домогарова, необходимо взяться за голову причем обеими руками. Домогаров – человек декаданса – утонченный, умный, сложный, безусловно, артистичный и, конечно, загадочный. Рискну предположить, что никто лучше его не сыграл бы Дориана Грея. - Александр, рискну предположить, что новый спектакль по Чехову «Вишневый сад» не стоил вам большего труда. Наверняка вы понимаете Андрея Кончаловского с полуслова? - Если честно, Вершинин дался мне очень тяжело, а на данный момент роль Гаева – самая сложная в моей жизни, как и пьеса Антона Павловича «Вишневый сад» самая трудная для понимания. - Почему трудная пьеса? Ее столько раз ставили во всем мире. - Антон Павлович был тяжело болен, когда писал «Вишневый сад». В письмах к Ольге Книппер-Чеховой он писал: «Пишу тяжело, по две строчки в день». Хотя всех уверял, что «Вишневый сад» - комедия. - А вас уверил, что комедия? - Меня пока не уверил. Хотя мысль написать «Вишневый сад» как комедию мне понятна. У Чехова есть письмо с записью, которое принес на репетицию Андрей Сергеевич: «В доме только трое: я, пианино и журавль, и все молчат» - такое было состояние Чехова, когда он сочинял якобы комедию «Вишневый сад». Известно, что Антон Павлович имел неприятный разговор с Московским Художественным театром после премьеры «Вишневого сада», за то, что «они не поняли его идеи, и не надо в спектакле, чтобы были слезы». Допускаю, что умирать, чтобы все плакали, Чехов не хотел. Ему хотелось уйти так, словно он вышел… - Как вы думаете, Чехов боялся смерти? - За дословность не ручаюсь, но смысл реальной истории такой: когда Чехов приехал за границу и пошел к врачу на прием, то врач сказал ему: «Вы, может быть, хороший писатель, но очень плохой врач». Совершать столь дальнее путешествие при таком состоянии здоровья, какое было у Чехова, по мнению западного врача, было опасно. А может, Чехов торопил смерть, понимая, что она неизбежна? Он был врач и знал, что выздоровления не последует. В Ялте-то было хорошо, очень даже хорошо, и зачем он поехал за границу? И вся пьеса «Вишневый сад» странная. Безусловно, в ней есть юмор – много юмора, и герой Гаева – смешной, и монолог со шкафом, возможно, очень смешной? - Вряд ли совсем нормальные люди разговаривают с неодушевленными предметами, а люди с поэтической душой – очень даже может быть. И в фразе Чехова «В доме трое – я, пианино и журавль», - инструменту отведена роль живого существа? Может пианино в доме Чехова – как шкаф в имении Раневской? - Гаев – философствующий романтик. Хотя дело в не в шкафе, а в том, что сестра моего героя гибнет, а как помочь ей он не знает. Да, и не умеет. И вообще он – дитя. Большое взрослое дитя, которое ничего не понимает вообще. Его метод рассуждения такой: «Что значит на участки? Как на участки? В энциклопедии о нашем Вишневом саде говорится, а вы предлагаете на участки». Кстати, знаете сколько земли было в имении Раневской? Я нашел в эссе журналиста Минкина: «1100 гектаров земли», и это колоссальное количество. А у Гаева дилемма: «Что делать?». - Есть ли между Гаевым и вами общие черты? Или Андрей Кончаловский дал вам роль на сопротивление? - Буду откровенным, я пытался отказался от роли Гаева, как только Андрей Сергеевич произнес фамилию персонажа. Точнее, не отказался – не посмел бы, а сказал: «Я не смогу его сыграть, потому что, как мне кажется, мое «Это - я купил». Возможно, я обманываюсь?! Но вот уже более года Кончаловский убеждает меня в том, что я – и есть Гаев. Он считает, что Гаев – большой ребенок, который тут же умрет, как только придут красноармейцы, умрет или от инфаркта или от страха. Не могу представить себя на его месте в эту секунду. Хотя работать над ролью очень интересно. Но надо себя ломать, а это так тяжело. Мне, Александру Домогарову, так хочется купить Вишневый сад. Думаю: «Вот бы мне сейчас топорик, и я бы вырубил этот Вишневый сад». О том, что мне сложно, я неоднократно говорил Андрею Сергеевичу. - И что он вам отвечал? - «Саша, у тебя на лбу другое написано, крупными буквами, и как ты ни скрывай, оно выжжено». Я не могу не верить Андрею Сергеевичу. К тому же удались два его спектакля, в которых я участвую: «Дядя Ваня» и «Три сестры». Но при этом во мне живет и человек, который заявляет: «Я куплю, куплю, куплю, куплю». - Может, Андрей Сергеевич открывал вашу истинную сущность, увидев в вас черты беспечного, ранимого, интеллигентного, доброго Гаева? Может, все мы заблуждаемся? - Все допускаю. Но мне очень сложно. Недавно Кончаловский вновь устроил читку… Когда просто читаешь слова – ощущение жуткое. Вроде в тексте простые слова, – ребусов и символов нет, но как это играть, как их произносить? - Нет ли в Гаеве черт самого Чехова? Не секрет, что Антон Павлович наделял определенных героев своими качествами, особенно не самыми лучшими? - Скорее всего, есть. Это общее все в той же фразе «В доме только трое: я, пианино и журавль, и все молчат». Замечу, что согласно записям Чехова журавль вскоре сдох, а следовательно, в доме остался только Чехов и пианино. У Чехова жизнь подходила к логическому завершению, и у Гаева к финалу, и он это чувствует. А в середине спектакля его фраза: «Во вторник поеду, еще раз поговорю». А внутри: «Не надо никуда ехать». В ПОЛТИННИК НАЧИНАТЬ НОВУЮ ЖИЗНЬ СЛОЖНО - Ваш герой Вершинин в спектакле «Три сестры» говорит: «Счастья нет, не должно быть и не будет для нас». А вы как думаете? - Надо понять – что есть счастье для тебя? У кого-то счастье, что он живой, дышит, проживает еще день. А для человека, который управляет миром, наверняка, другое счастье? Мое счастье, наверное, есть. Но для этого надо совершать поступки. Может, надо дать всего один концерт? - Что задумали? - Довольно скоро об этом узнаете. - Вы очень серьезный мужчина. - Не люблю долго сидеть на одном стуле. Так у меня было в Театре Российской армии, где я ровно сидел на третьем этаже, где народные артисты СССР, и это было очень удобно. Но мне этого стало мало, и я пришел в Театр Моссовета, в спектакль на Малой сцене «Мой бедный Марат», где началась новая жизнь. - Любите начинать все сначала? - В полтинник начинать новую жизнь сложно, но новых впечатлений, конечно, хочется. Правда, уже одолевают сомнения: «А нужно ли, смогу ли?» - Почему вы говорите о возрасте? Как ощущаете себя сегодня? - Когда в хорошем настроении, все хорошо. А иногда очень даже чувствуется. И родителей давно нет, и поговорить не с кем, и один жить привык, и, говоря словами моего героя Астрова в «Дяде Ване», «все как-то притупилось». - Тяготит одиночество? - Не страдаю от того, что один. Скорее, наоборот – ловлю чувство собственного умиротворения. Не могу сказать, что оно ежедневное или ежеминутное это чувство… Все равно ты несвободен – все равно вынужден общаться – ведь не один в лодке среди океана? Но то, что ты живешь по тем меркам и условиям, которые сам создал, и никто за тебя ничего не решает, а ты решаешь сам, и доля ответственности, которая лежит на тебе распространяется на все, и это радует. Поскольку ты сам выбираешь себе делать, то живешь по другим законам. Жизнь в одиночестве – другая жизнь. Такая жизнь и воспитывает, и разрушает. Люди не могут понять, что как можно одному уехать на две недели, и ни с кем не общаться. А я замечательно провел две недели в абсолютном одиночестве. - Вы стремились к свободе, но выбрали самую несвободную профессию — артиста? - Я выбрал самую свободную профессию. Актер предоставлен сам себе, потому что «работает собой, своим нутром». Мне кажется, что единственная несвобода в этой профессии – ранний подъем (смеется). Мечтал выбрать профессию, чтобы просыпаться поздно. Нередко приходится просыпаться в пять утра, потому что машина на съемку приезжает в 6-7 утра. Несвобода, это когда от звонка до звонка, и за это время надо сделать 33 гайки, и каждый день одно и то же. А когда за 30 лет существования в профессии успеваешь прожить 333 жизни, - это свобода, И в каждой жизни находишь то, что в своей личной жизни никогда не найдешь, и всякий раз удивляешься: «Вот, оно как бывает!». Все равно в каждого персонажа ты вкладываешь самого себя, все равно несешь свое «я». То есть получается, не теряя себя, можно прожить много-много жизней. И роли разные. И все энергетически насыщенные. И с каждой ролью отдаешь себя целиком, не оставляя ничего на запас. Не понимаю, зачем сидеть в театре и разгадывать ребусы? Ребусы можно разгадывать дома или на даче, но зачем для этого в театр ходить? А в театре я хочу, чтобы меня дергало, разрывало, волновало. Я – за театр энергетический, за отдачу, за переживания и сопереживания. Играть с «холодным носом» не умею. БУНТАРЬ СРЕДНЕГО ПОШИБА - Почему говорят, что актер – зависимая профессия? - Целиком и полностью зависимых артистов от устава, порядка, подчинения правилам, скажем так, процентов 50. Но и бунтарей хватает. Правда, бунтари долго не живут. Другое дело, что артист без режиссера и хорошей драматургии не может реализоваться полностью. - Считаете себя бунтарем? - Разве только «среднего пошиба». - А что вам мешает устроить бунт? - Воспитание мешает. Не было бы воспитания, я бы многое перевернул. Воспитывали в чувстве уважения к старшим. - Воспитание, которое дали вам родители и педагоги в Щепкинском театральном училище, мешает вам быть более свободным или все же спасает от безумных поступков? - И мешает, и спасает. Нередко очень хочется сказать то, что считаю нужным, а внутренний голос говорит: «Молчи, это неправильно, это некрасиво, неэтично». И, как правило, этот внутренний голос оказывается прав. А внутренний голос – тот голос, который и разговаривает с детства. Тогда как Саша-взрослый хочет ручонками себе помочь. В каких-то моментах внутренний голос мешает. Иногда сталкиваешься с такой тупостью, с такой наглостью…и хочется, чтобы были развязаны руки. - Вас можно назвать баловнем судьбы: родились в Москве, в хорошей семье, у вас прекрасные внешние данные, и актерские, разумеется… А рядом с вами актеры, которым в прямом смысле пришлось выживать, ночами не спать, доказывая право на профессию? Не было ли у вас желания с помощью дерзких поступков, тех же скандалов усложнить себе жизнь? - Все плюсы, которые вы назвали, на самом деле были минусами. Надо было доказывать, что «ты» не тот, о котором вы говорите. Ибо описанный вами человек – бесконфликтный, замечательный, красивый, не очень далекий, со средними способностями…Но зато милый человек, с которым приятно общаться. Я попытался довести себя до того, что кое-кому стало со мной неприятно общаться, и с каждым годом все неприятнее и неприятнее. Что касается профессии, то опять-таки все плюсы работали в минус, и как следствие – в кино я стал сниматься достаточно поздно. Хотя начни рано, неизвестно чем закончилось бы? И в театре требовалось доказывать, что это твои роли, что должен их сыграть. - Приведите пример сложного доказательства роли. - Сирано де Бержерак в Театре имени Моссовета. Доказывать Хомскому, что я Сирано, было смерти подобно. В распределении ролей напротив моей фамилии должен был находиться Кристиан. А я убеждал и в итоге убедил Павла Осиповича, что Сирано — другой, что он взял и убил четырех человек, не считая тех, на дуэли, и что такого человека я могу попробовать сыграть. - Александр, вы вели войну с желтой прессой, которая что только о вас не писала, в каких грехах не обвиняла. Зачем тратите на эти перепалки силы и время? - Не хочу называть это войной, но закрывать глаза на гнусность, оскорбления, несправедливость некоторых СМИ не буду. Хотя особых сил не трачу. Когда понимаю, что мои действия совсем бесполезные, перестаю отвечать и ухожу в так называемое «подполье». Рассказывать – кто прав, а кто виноват, - глупость. У желтой прессы – своя правда, у меня – своя правда, и мериться – чья правда сильнее – глупо. А доказывать желтушникам, что они публикуют лживую информацию и непроверенные факты, - вовсе бессмысленно. Спорить с ними еще глупее, ибо это значит вставать с ними на еще одну ступень, что ниже моего достоинства. Приведу один из последних примеров, когда я заставил себя пойти на контакт со СМИ. Участвовал на определенном канале в определенной программе, цель которой якобы собрать деньги на лечение моей подруги Ларисы в Австрии. Я согласился принять участие в этой программе только для того, чтобы действительно собрать средства, необходимые для продолжения лечения. Объяснять кому-то, что уже перевел большую сумму денег, - глупо (хотя я сказал, что деньги перевел, не назвав суммы). Вместо того, что программа шла по условленному сценарию помощи больной девушки в течение двух часов меня, народного артиста России, «раздевали» на белом диване, вспоминая всех моих женщин, любовные связи далеко не в самом корректном виде. В конце эфира меня уверили в том, что из записи отставят только то, что касается Ларисы. Надо отдать должное, что передача вышла в эфир в том формате, в котором было обещано. Но то, что я пережил, было крайне неприятно. С того времени убедился в том, что в подобных шоу участвовать не буду и давать интервью прессе тоже отказываюсь. Ларису, к сожалению, спасти не удалось. В октябре ее не стало. - Писали, что вы бросили Ларису в трудной ситуации, когда она впала в кому. - Я не бросал. У меня очень сложные отношения с сестрой Ларисы, и на это есть основания. На той передаче я не пошел на открытый конфликт, едва себя сдержал. Хотя мне задавали провокационные вопросы. Так, одна женщина пытала меня: «А почему вы сейчас не с любимой женщиной Ларисой, в Австрии?». Я ответил, что между любимым человеком и любовницей – большая разница. Между прочим, та женщина задала мне вопрос, когда погиб мой старший сын: «А что вы чувствуете в этот момент»? Не буду повторять, что я чувствовал, когда мне задали этот вопрос. Я не из тех людей, которые поставляют другую щеку. Мой ответ на хамство и на подлость будет незамедлительным. Да, я рос в хорошей интеллигентной семье, но в плохом дворе. И у меня были плохие по тем временам друзья. - Не думали о том, чтобы научиться все терпеть? Говорит же Соня Дяде Ване: «Мы будем жить. Проживем длинный, длинный ряд дней, долгих вечеров: будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба». - Поверьте, я достаточно много терплю. Но однажды все терпение выходит клубами пара. Я находил все доводы, чтобы не реагировать на «желтушников» и на такие телевизионные программы, которые благими целями заманивают артистов, чтобы раздеть их? Но дело в том, что в этой жизни меня уже ничем испугать нельзя. Мне кажется, что все самое страшное я прошел. Потерял сына, потерял маму, папу… - Ничего не боитесь? - Конечно, боюсь. Есть близкие люди, за которых я очень переживаю. - Все-таки ваши отношения с женщинами простыми не назовешь... - У меня есть друг — настоящий друг, которому я могу позвонить и ночью, и утром, и сказать: «Мне плохо, приезжай». И с этим другом — матерью моего младшего сына Александра Ирой — я развелся 24 года назад. Она заставила себя перебороть обиду, стать другом и не врать, на правах бывшей, а могла бы. Ей предлагали 20 тысяч долларов, чтобы она дала интервью обо мне. На что Ира ответила: «Как дешево вы цените моего бывшего мужа». - В фильме Юрия Кары «Звезда эпохи» вы сыграли выдающегося поэта 20 века Константина Симонова. 28 ноября Симонову исполнилось бы 90 лет. Что вы поняли об этом человеке? Он вам симпатичен? - Фильм снимался более 10 лет назад и, признаться, вспоминаю о нем редко. Роли отпускаешь, и я отпустил роль Симонова. Думаю, что поэт он был недурной, но крепкая номенклатура, в которой он состоял, его зависимость от власти, не лучшим образом отразилась на его человеческих качествах. Как творческая личность он состоялся. Да, и трусом никогда не был. ГЕНИАЛЬНЫЙ ЭГОИСТ - Как вы думаете, гений и злодейство — совместимы? - На мой взгляд, совместны. - Гениальный артист может быть плохим человеком? - Думаю, что да. - Почему? - Потому что эгоист. Гений — очень сильный эгоист. Не будь он эгоистом, был бы обыкновенным. - Наверняка вы слушали приговоры в ваш адрес: «Домогаров как артист кончился». - А что говорят такое? Это потому, что два года я ничего не выпускаю? Но я не считаю, что Астров и Вершинин подтверждения моего «конца». Не знаю, что будет с Гаевым? К тому же я ищу такую драматургию, чтобы на сцене произошел маленький атомный взрыв и зритель почувствовал силу ударной волны. И потом - почему кончился, если по большому счету я еще ничего и не сыграл? Были неплохие спектакли: «Мой бедный Марат», «Милый друг», «Сирано де Бержерак», «Странная история доктора Джекилла и мистера Хайда», «Нижинский». Завели речь о постановке «Маскарада». Кончаловский тоже обмолвился о двух героях. - В кино снимаетесь сейчас? - Снимаюсь, но говорить об этом пока не стоит. - С кем из кинорежиссеров хотелось бы поработать? - Есть ряд режиссеров, с которыми бы мне было бы интересно поработать, но опять-таки называть их не буду по разным причинам. Одна из них – никого не хочу обидеть. Мне интересны режиссеры, которые могут «сломать» привычное представление об актере. Иногда из «ломки» возникает настоящее. - Что больше приносит вам удовлетворения — работа в кино или в театре? - Начнем с того, что кино и театр – две разные профессии. В кино – это не «ты», а режиссер. Кино – искусство режиссера. Ты можешь придумать сцену, здорово ее сыграть, а на монтажном столе режиссер решит, что она не нужна, потому что не входит в его концепцию. А ты старался, придумывал… В кино работаешь малым куском – три, пять минут. А потом ждешь 20 минут, пока идет перестановка, опять швырок – на три минуты… и вновь ожидание. А в театре – три с половиной часа с одним антрактом. - В кино легче сниматься? - Не могу сказать легче, хотя хочется. Физически даже тяжелее, чем в театре. День иногда длится 12 часов, и к вечеру уже ничего не разговаривает, не ходит, ничего не хочется. Если хороший материал в кино, и ты получаешься кайф от того, что создаешь образ. А театр – это школа, театр – это профессия, и если ты хороший артист, то каждый раз начинаешь все сначала. Почти каждую роль я начинаю с белого листа. Говорю примерно так: «Я ничего не умею. Не знаю. Учите меня». И научиться должен, причем не используя того, что умеешь. На каждой репетиции Андрей Сергеевич говорит: «Это я у тебя знаю, ты на свой конек не садись, ты вот это мне дай, а не умеешь, да?». - Заготовки использовать не можете? - Кое-что использую, но осторожно. Цирковой артист, к примеру, знает, что он ходит по канату лучше, чем жонглирует, и, естественно, ходит по канату. Но лучше искать, мучиться, а не использовать стандарты. - Пересматриваете ли вы фильмы со своим участием? Не возникает ли у вас мысль: «А вот сейчас я бы сыграл по-другому?» - Со стороны мне сложно судить свои работы. Иногда я смотрю фильмы, но не сериалы, а фильмы со своим участием, но думать о том: чтобы я мог изменить, бессмысленно. В 25 лет я играл так, как чувствовал и думал, что так надо, а в 50 лет думаю по-другому, и играл бы по-другому. Как можно сравнивать себя, 25-летнего, с 50-летним?
полная версия страницы