Актеры и судьбы

Форум » Лавочка » Актеры и судьбы » Ответить

Актеры и судьбы

VA: Сегодня случайно наткнулась по ТВ на фильм с участием артиста Александра Мартынова. Замечательный артист, и его игра мне мне нравилась. Снимался во многих фильмах: "Совесть", "Военно-полевой роман", "Расследование" и многих других. Знаю, что играл в театре им.Маяковского. Но уже много лет о нем ничего слышно. Кто-нибудь знает как сложилась судьба этого артиста? Если кто знает - пожалуйста, подскажите.

Ответов - 15

АЛ: Вера, на этом сайте есть немного об А Мартынове. http://www.kino-teatr.ru/kino/acter/m/ros/2716/bio/

VA: Да, но... Ничего другого о нем не слышно... Краткая биография и всё. А что с ним сейчас - тишина. И странное дело: в разных статьях указано то отчество - Сергеевич, то Евстафьевич.

VA: Долго ожидала каких-либо вестей. И тут случайно, увидев на экране фильм "Псевдоним "Албанец"-2" увидела-таки Александра Мартынова в одной из ролей. Очень приятно было увидеть.

нара: Вот в "Театрале" интервью Алисы Фрейндлих. Очень интересно.Театрал ЖУРНАЛ «ТЕАТРАЛ» Алиса Фрейндлих: «У одних – работа, у иных – судьба» Беседовал Борис ТАРАСОВ Она не нуждается в представлениях, все прекрасные слова, которые можно сказать о ней, уже сказаны и будут сказаны еще не раз. Она к ним не прислушивается, она просто живет и творит чудо. Каждый день. Петербуржцы это хорошо знают, им повезло – она есть у них всегда. Москвичам не повезло – мы видим ее изредка на гастролях или приезжая в Питер. Именно в Питере случилось это интервью. А буквально через две недели она приехала в Москву и вновь покорила ее, еще раз доказав, что ей нет равных. Она – Алиса Фрейндлих. И этим сказано все. – Алиса Бруновна, говорят, что, несмотря на «театральную семью», в детстве вы хотели стать балериной? – Да… Была у меня такая мечта. Когда в Таллине, где мы тогда жили, открылся первый в истории города Дом пионеров, я тут же пошла и записалась во все кружки сразу. И в первую очередь в балетный. Руководительница Александра Федоровна Чернова, бывшая балерина, мне говорила: «Тебе надо в балет идти». Но когда мы вернулись в Ленинград в 1949 году, мне было уже четырнадцать – для балета поздно. – И вы решили пойти по стопам знаменитого папы – актера Александринского театра Бруно Артуровича Фрейндлиха? – Это влияние атмосферы в доме вообще. Бабушка замечательно пела, играла на скрипке. Старшая сестра папы окончила консерваторию и вышла замуж за певца Ираклия Сулханишвили. Мы жили все вместе. Можете себе представить, сколько музыки звучало в доме! И первым спектаклем, который я увидела, была опера «Евгений Онегин» – дипломный спектакль моей тетки. Когда в 1949 году мы с мамой вернулись в Ленинград, я стала снова учиться в своей школе. И там организовался драматический кружок. Это было настоящее пиршество духа! Мы сами ставили спектакли, рисовали и клеили декорации, сооружали костюмы. Руководила драмкружком Мария Александровна Призван-Соколова, актриса БДТ, которую я считаю своей творческой матерью – она мне преподала первые и настоящие уроки театра. У меня был хороший голос, и, что вполне естественно, все родственники советовали мне поступать в консерваторию. А у меня не было даже начального музыкального образования. И когда я сказала папе, что все хотят, чтобы я поступила в консерваторию, он ответил: «Допускаю, но если ты туда пойдешь, то в опере тебе ничего интересного не светит, потому что ты маленькая, а опера требует фактуру. Другое дело, если ты будешь камерной певицей, то реализуешь и свои драматические способности. Но если пойдешь в театральный институт, то на сцене сможешь все – и играть, и петь, и танцевать». Что, кстати говоря, потом мне мой педагог Борис Вольфович Зон и написал в напутствии. Он нам всем подарил свои фотографии с пожеланиями. При этом папа не помогал в моем желании пойти в театральный институт именно потому, что меня не знал (мы с мамой уже давно жили отдельно). Он ведь был человек совестливый. Помню, Мария Александровна говорила ему: «Может, вы замолвите словечко? Девочка мелкая такая, маленькая, худенькая, могут и не заметить. Все-таки первое впечатление – это какая-то фактура, выразительная и яркая внешность. Ведь не заметят, и будет беда». А папа ответил: «Как я могу сказать, Мария Александровна, если никогда ее на сцене не видел и не знаю? Я могу вам верить на слово, но этого недостаточно, чтобы поручиться». И только муж Марии Александровны, Павел Карлович Вейсбрем, который курировал наш кружок, написал в приемную комиссию записочку: «Обратите внимание на эту девочку». Вот и весь текст. И началось самое замечательное время – учеба в институте. – После института вас распределили в Театр имени Комиссаржевской, где вы познакомились с Игорем Владимировым, к которому потом ушли в Театр имени Ленсовета? – Надо сказать, до этого я много играла в театре, в основном девчонок, мальчишек, девушек молоденьких. Но однажды в Театр Комиссаржевской пришел красавец Игорь Петрович Владимиров, его пригласили поставить два спектакля: «Время любить» и «Случайные встречи». Он первый поверил в то, что я могу сыграть лирическую героиню. В общем, я влюбилась в Игоря Петровича. Потом, когда его назначили главным режиссером Театра имени Ленсовета, он меня туда пригласил. Это было в I960 году. А у меня тогда как раз обнаружили туберкулез. Слава Богу, это оказалась не открытая форма, и на полгода меня отправили лечиться в санаторий – четыре месяца я провела под Питером, в Сосновом бору, два месяца – в Крыму. Естественно, что за время лечения я «выпала» из репертуара. Вспомнив о приглашении Владимирова, пришла в Театр имени Ленсовета. И двадцать два года мы с ним проработали вместе. Восемнадцать лет из этих двадцати двух и прожили вместе. – Это было непросто? – Непросто было потом. А тогда… Игорь Петрович был старше меня на шестнадцать лет, и я стала его третьей женой. Когда мы встретились, я была абсолютно белым листом во всех житейских отношениях. Как актриса-то уже сформирована, много играла, будь я незаметным пятнышком, он меня не позвал бы в театр. Он был большой умница, с потрясающим чувством юмора. Мне было интересно – я жадно, как губка, впитывала все, что он знал, умел, мог, чем был богат. И я не боялась выходить за него замуж, потому что мне все в нем было интересно, мне было чему у него поучиться. – Алиса Бруновна, всегда вместе – дома и на работе… Это не создавало проблем? – Знаете, поначалу – нет. Мы оба были так заражены и поглощены театром, в котором вместе работали, что проводили в нем большую часть времени, практически двадцать четыре часа в сутки, и дома разговоры о театре продолжались. Но, как ни странно, мы не уставали друг от друга. Игорь Петрович «строил» театр, собирал труппу, мы оба были одержимы идеей нового театра – он стал нашим общим «ребенком», которого мы вместе пеленали, нянчили, кормили, поили и так далее. Скучно не было. И в это время даже если и случались какие-то грешки со стороны Игоря Петровича, я их просто не замечала. Хотя, что скрывать, он был женолюб. Но тогда нас обоих полностью захватил театр. Игорь Петрович отказывался от очень многих съемок, а его звали в кино. Но он не хотел надолго уезжать, потому что театр в то время был для него всем. И только когда «Ленсовет» о себе заявил, уже в семидесятые годы, и заявил основательно, потому что были очень хорошие спектакли, и труппа состояла из людей «одной группы крови», только тогда Игорь Петрович позволил себе сняться в нескольких картинах. Он и меня не пускал, именно потому, что я была очень и очень плотно занята в репертуаре. Он ревновал к кино. Но ведь и сам отказывался от каких-то вещей именно во имя того, чтобы создать театр... – После развода вы еще пять лет работали вместе… – С Игорем Петровичем мы расстались, потому что он был большой любитель женщин. Да, я его не ревновала до поры до времени, потому что он вел себя очень осторожно. А потом стал сильно выпивать, был у него такой жуткий период. Вы знаете, пьяный человек немножко «сорит» за собой, и все его грехи стали видны. Как только наступил такой период, мне это показалось уже не очень симпатичным, и я стала себя чувствовать более свободной. И тоже пустилась во все тяжкие. Не в прямом, конечно же, смысле, но у меня тоже появились какие-то романы. И у Игоря Петровича, и у меня. Он дал мне, правда, сто очков вперед... Я пыталась его образумить в смысле выпивки. Просила прекратить это дело, потому что театр стал погибать. Но он считал, что ничего особенного не делает: он же не алкоголик, не пьяница. Короче, это стало большой бедой. И мне довольно горестно было его наблюдать в таком виде. Лечиться он не хотел, приводить себя в порядок тоже не хотел. – Это происходило из-за творческой неудовлетворенности? – Да, конечно, и я прекрасно понимала причину его пития – что бы Игорь Петрович ни делал, все оставалось незамеченным. У нас был очень звездный период с 1970-го по 1975-й, театр был так любим и так гремел! И при этом его ни разу не вывозили на гастроли за границу, за исключением одного очень неудачного выезда с политическим спектаклем «Интервью в Буэнос-Айресе». Мы приехали в Париж, в «Театр наций», играть спектакль, а везде были расклеены брежневские карикатуры с жуткими мордами. БДТ ездил все время и всюду, мы не ездили. А все тогда зависело от Министерства культуры, это не продюсерские штучки. Это во-первых. Во-вторых, лучшие спектакли не сняли на пленку – и от того Театра имени Ленсовета почти ничего не осталось! Кто был поумнее, похитрее, что-то сохранил. Тут вот недавно всплыл диск со спектаклем «Укрощение строптивой» – черно-белый. Когда мы были на гастролях в Москве, телевидение сняло его на видеопленку в рекламных целях. Кто-то, видимо, сохранил и реставрировал эту пленку, а теперь она появилась на диске. И то не в продаже, а так, из-под полы. Засняли спектакль «Ковалева из провинции» по пьесе-однодневке Игнатия Дворецкого. Качество записи очень хорошее, но сейчас ведь это никому не нужно, потому что пьеса написана по тем реалиям, которые были в семидесятые годы. Разве только посмотреть, как прилично играет хорошая театральная труппа, больше ничего... В общем, Игоря Петровича обижали, не замечали. В блеске товстоноговского БДТ созданный Владимировым театр оставался практически незамеченным. Поэтому Игорь Петрович стал выпивать. Масло в огонь подливали, между прочим, критики. Однажды мы приехали на гастроли в Москву, привезли чудные спектакли: «Пигмалион», «Ромео и Джульетта», «Таня», «Варшавская мелодия», «Дульсинея Тобосская» – весь репертуар, одним словом. Играли на протяжении месяца. И вдруг выходит статья «Театр одной актрисы». Ну как вы думаете, можно режиссеру такое съесть и не отравиться? Так что причина его состояния понятна. Видит Бог, я потратила много усилий, чтобы удерживать его. Но мне не удалось. И тогда я бежала. – В тот самый БДТ. В котором служите уже двадцать пять лет, а сыграли всего четырнадцать ролей за эти годы. Вы довольны? – Ну актеру никогда не бывает достаточно работы. Аппетит – постоянная единица в актерской трапезе. Другое дело, что со временем прибавилось многое из того, что отвлекает. Если бы можно было заниматься исключительно театром, то мне бы сильно не хватало ролей. Я попадаю в новые спектакли не чаще, чем раз в три-четыре года. Это огромные периоды простоя. Но эти паузы обязательно чем-то заполняются. Играется достаточно большое количество антрепризных спектаклей, разъезжающих по городам и весям. Мы вернулись к тем дореволюционным временам, когда театральные труппы кочевали по стране беспрерывно. Читая мемуары Веры Федоровны Комиссаржевской, удивляешься тому, как много она гастролировала по всей России со своими спектаклями. Так что работа есть. Другое дело, что ее слишком мало в театре. Но таков уж репертуарный театр: труппа большая, все должны получить какую-то работу, чтобы не топтаться на месте. Приходится ждать. И тут необходимо терпение. Конечно, я играю не так много, как прежде. Так сложились обстоятельства, что обойма товстоноговских актеров, которая составляла славу этого театра, уходит, уходит и уходит... Каждый год мы теряем одного, другого, третьего… С их уходом уходят спектакли – они ставились на актеров, а с ними уходят и мои спектакли. Ролей сейчас для актрис моего возрастного регистра не так много, поэтому особенно тут не разбежишься. Но я не очень печалюсь, потому что сейчас уже не так много сил. Спектакли «Калифорнийская сюита», «Квартет», «Оскар и Розовая Дама» востребованы – я много езжу, от этого очень устаю, поэтому мне достаточно. Конечно, всегда хочется что-то новенькое сыграть, не топтаться на месте. Но очень мало материала, которым можно было бы полакомиться, я бы так сказала. А хочется не просто сыграть дежурную роль. Но ни в коем случае нельзя оставлять это время вынужденного бездействия без осуществления своих замыслов. Для меня это антреприза и концерты. Так что времени свободного мало. – И вы всегда все успеваете? – Мне кажется, раньше я все успевала. Единственная моя ошибка: три четверти жизни я думала, что все еще впереди. Сейчас досадую на себя. Потому как понимаю: впереди уже ничего, и о чем-то нужно было подумать раньше. А теперь это бессмысленно. Кому я буду посвящать свое свободное время? Дочь выросла, внуки тоже достаточно взрослые. Для романов уже вроде как поздновато... Знаете, у меня достаточно выраженное чувство юмора, поэтому я понимаю: старушка, выходящая замуж, это смешно. А иметь просто романтические отношения в этом возрасте еще смешнее. Поэтому пока будут силы, я буду работать. – А по кино не скучаете? – Вы знаете, несмотря на то, что я сыграла в кино около двадцати ролей, воспринимаю себя киноактрисой с трудом. Мне, привыкшей к атмосфере театра, длительным репетициям и постепенному постижению роли, в кино трудно. Там зачастую сцены снимаются не в том порядке, в каком они существуют в сценарии, и то состояние, к которому ты должна прийти позже, прожив какой-то кусок жизни своей героини, приходится обретать сейчас, немедленно. Когда режиссер понимает, что в этом немалая трудность для исполнителя, и старается приблизить условия работы в кино к условиям театра, тогда есть надежда – что-то получается. Я знаю, что многие кинорежиссеры вообще не ходят в театр – неинтересно. Им чужда «приподнятая на каблук правда», как они говорят. А есть другие – те любят театр, они догадались, что совокупность возможностей двух искусств может дать поразительные результаты. – Алиса Бруновна, что, на ваш взгляд, сейчас происходит с театром? – Театральная жизнь изменилась, наступила эпоха режиссерского театра. Актер, авторское слово становятся всего лишь поводом для того, чтобы режиссер самоутвердился. Это печально. Я всю жизнь исповедовала и исповедую театр переживания, где зрительный зал является соучастником происходящих на сцене событий, эмоционально в них включается, соприсутствует. В моем внутреннем восприятии театра как такового мало что изменилось. Внешние его метаморфозы куда как многообразнее. И театр, как живой организм, испытывал разные периоды развития. Был момент, когда телевидение его вытесняло из людского сознания, и публика временно перестала в него ходить. Но потребность живого, эмоционального участия и присутствия все равно ее привела в театр вновь. Потом появилась видеопродукция, и она тоже увела зрителя в сторону, лишила интереса к сцене на какое-то время. Но что бы ни происходило, люди все равно хотят дышать вместе с актером в одном зале. Теперь спектакли все чаще носят умозрительный характер. Сопереживание из них уходит, эмоционального потока стало очень мало. Но мне кажется, что зрители все-таки проголосуют за эмоциональный театр, а не за штукарский. – Вы думаете, сегодняшнее актерское поколение может сравниться с теми, кто «владел умами» лет двадцать–тридцать назад? – Думаю, что они такие же разные, какими были и мы. У одних – работа, у иных – судьба. Театр ведь населяют не только Богом отмеченные люди, но люди разные, для некоторых из них актерство носит профессиональный характер. Хорошее владение профессией свидетельствует о достоинстве человека. Случаются люди, которым свыше дано чрезвычайное дарование, но оно, не будучи умноженным на профессионализм, очень быстро угасает. Есть счастливые обладатели и дарования, и того самого достоинства, которые и делают их профессионалами высшей пробы. Если актер понимает, что к таланту, данному ему Богом, нужно прибавить большой труд, то возможно все.

АЛ: Нара, спасибо! Прочитала с удовольствием! И советую посмотреть "Укрощение строптивой", несмотря на неважное качество записи.

нара: АЛ, спасибо. Обязательно посмотрю. Качество - это неважно, главное - возможность увидеть.

нара: Не знала, где разместить, если что, администраторы помогут Александр Голобородько. Уважаю этого актера, и интервью интересное. Кинофестиваль «Созвездие» отметил 20-летие В Твери состоялась церемония награждения победителей 17-го фестиваля актеров кино «Созвездие» В Твери только что завершился юбилейный, двадцатый по счету, фестиваль актеров кино «Созвездие». Тверь, Ржев, Кимры, Торжок, Вышний Волочек, Конаково, Удомля – эти города посетили известные артисты из России, Белоруссии, Украины, Казахстана, Польши... Напомним, что фестиваль, учрежденный Гильдией актеров кино России, зародился в Твери в 1989 году и по праву считается старейшим из ныне действующих российских кинофорумов. Мы встретились с его президентом, народным артистом России, лауреатом Государственной премии Александром Голобородько. А судьи кто? – Александр Александрович, чем ваш фестиваль отличается от других? – Прежде всего тем, что и в отборочной комиссии, и в жюри, и в самом конкурсе принимают участие только актеры кино и театра. Происходит серьезный смотр актерских работ, которые оценивают самые строгие судьи – коллеги. Нам важно знать, кто и как сегодня играет, кто впереди. Фестивалей много, фильмы одни и те же. Сложно придумать что-нибудь новое. При этом наш фестиваль задумывался и как некая отдушина для актерского общения. В это евро-зеленое время, когда все меряется деньгами, хочется сохранить сам дух актерского товарищества, соединить «молодое» и «старое». Мы даем свои призы, как бы сигнализируя, что появилось интересного, достойного. И это важно, ведь все актеры сегодня очень заняты, зарабатывают деньги. А нам нужно, чтобы они приехали на фестиваль, отсмотрели картины. Порой это очень разные люди, трудно сводимые, с точки зрения нашего и молодого мировоззрения. Думаю, со временем форум будет расширяться. У нас на фестивале бывает около 300 актеров – одни уезжают, другие приезжают… И мы стараемся провести все без эксцессов, чтобы город воспринимал нас не как людей пьющих и ругающихся, а как служителей культуры. Смотри и помни – Чем запомнился тверякам нынешний, юбилейный праздник кино? – Он был перенасыщен событиями. Здесь и вечер, посвященный российскому сериальному кино, «День за днем», и традиционный концерт «В кругу друзей», и спектакль «Американские горки» с участием киноактеров, и фотовыставка Николая Гнисюка, запечатлевшая первый фестиваль, и, конечно же, много новых фильмов. Так как фестиваль открылся 22 июня, показали и картины о войне: «Живи и помни» (Россия, реж. Александр Прошкин), «Кадет» (Беларусь, реж. Виталий Дудин), «Завтра пойдем в кино» (Польша, реж. Михаил Квечинский). Конкурсный просмотр открылся режиссерской работой Веры Глаголевой «Одна война». Были в программе и уже нашумевшие картины – «Стиляги» Валерия Тодоровского и «Тарас Бульба» Владимира Бортко. В «Звездной гостиной» московские и тверские журналисты смогли встретиться с плеядой всенародно любимых актеров, среди которых были Лариса Шахворостова и Сергей Маховиков, Юрий Назаров и Людмила Мальцева, Вера Сотникова и Игорь Скляр, Оксана Сташенко и Всеволод Шиловский и другие. Впервые в Тверской области прошли выездные мастер-классы известных актеров и педагогов столичных театральных вузов. Это помогает не только выявить таланты, но и определиться творческой молодежи с правильным выбором дальнейшей профессии. – А кто на этот раз получил награду «За выдающийся вклад в профессию»? – Эта профессиональная премия Гильдии актеров кино России была вручена Василию Лановому, Зинаиде Кириенко и Всеволоду Шиловскому. За двадцать лет существования фестиваля награду получили более 30 выдающихся актеров советского и российского кино, среди которых и лауреаты прошлого года – Юрий Яковлев и Тамара Семина. Странная история в парламенте – Тяжелый актерский труд остается за кадром, успехи и известность всегда на виду… Вот вы – актер редкого героико-романтического склада – на сцене Театра имени Моссовета заняты в музыкальной драме «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», в «Белой гвардии»… – Да, а еще репетирую в пьесе «Смерть Иоанна Грозного» роль боярина Захарьина-Юрьева. В «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» у нас своя, абсолютно оригинальная трактовка, не похожая на американскую. На сцене спектакль идет уже четыре года. В «Джекиле» Саша Домогаров замечательно играет. И прежде всего, конечно, приходят на него. Катя Гусева играет и поет. Да и сама музыка – нечто божественное. «Белую гвардию» зрители тоже хорошо принимают. Сложилась странная ситуация – мы играем пьесу много лет, ее поставили еще при советской власти или где-то на рубеже. Тогда в зале стояла внутренняя торжественность, некий пафос, мы понимали, что вступаем на зыбкую, запретную почву. Вспоминали, как пели белогвардейские песни и романсы на кухне... – Правда, что вы играли спектакль во время путча? – Да, когда господин Ельцин расстреливал парламент, в эту самую ночь. В Москве практически объявили военное положение. Случилось это как раз во время спектакля... В антракте меня вызвали к телефону. Звонил зять: «Александр Александрович, вы, пожалуйста, мимо ТАСС не ходите, там стреляют…» А мне как раз надо было там пройти... Публика по Тверской идет, ларьки работают, спирт «Рояль» продают… По-моему, в антракте людей уже как-то предупредили. Нам было сказано: «Давайте быстрее играть. Надо успеть закончить до 22.00, чтобы зрители успели добраться до дома, а то мало ли чего…» И когда я сказал последнюю фразу: «Салют! Шестидюймовая батарея салютует! Большевики идут…», глядя прямо в зал, почувствовал, как по рядам прошел холодок… Потом на спектакль стали ходить молодые люди – в школе начали изучать Булгакова. Их приводили посмотреть, вроде и читать не надо. Появились поклонницы из старших классов. Караулили у служебного входа, брали автографы. Мы ведь не случайно так долго играем пьесу – высокая драматургия, блистательная литература. За эти годы практически не изменился состав. Мы, конечно, постарели, может, и играем уже Булгакова последний сезон… – А в каких телепроектах вы сегодня заняты? – Снялся в сериале «Бумеранг из прошлого». Одна из последних работ – роль в сериале «Рыжая» на СТС. Интересно было поработать и пообщаться с молодыми режиссерами, актерами, почти детьми. Новое для меня дело. Любопытно было узнать, как существуют актеры, как сохраняют они достоинство профессии в таком несколько легкомысленном деле. Сегодня наша профессия воспринимается так, что быть правдивым, достоверно-естественным уже достаточно, а это в принципе неверно. Капитан, улыбнитесь… – Поймите, мы не любуемся собой на экране. Актер в первую очередь видит свои недостатки, особенно если смотрит давние работы. Мне очень дороги воспоминания – то, что стоит за кадром, – люди, группа… Так, однажды на съемках «Черного капитана» мне пришла телеграмма, что родилась дочка. А потом появился директор картины Раймонд Фельдт. Четверо человек из массовки несли за ним ящик водки и ящик шампанского – отмечать день рождения моей дочурки. Тут же прилетел вертолет с продуктами, мы целую ночь гуляли всем маленьким городком Пыльва – отмечали! После фильма в Эстонии выпустили аперитивы с портретами наших героев, фотографии ставить было нельзя. На одной Габриэль с кинжалом, на другой – Агнесс – актриса Ингрид Андринь. «Агнесс» – послабее, «Габриэль» – покрепче. По словам эстонцев, из них получался неплохой коктейль, что приобретало некий сексуальный оттенок: «Как вы делать коктейль? Надо «Агнесс» снизу, а «Габриэль» сверху…» – наливали сначала «Агнесс», потом «Габриэль», добавляли лед… Когда я приехал в пик своей популярности сниматься в фильме «Цирк зажигает огни», в полной мере вкусил славу. В клубы эстонские заходишь, а там стоит в полный рост твой портрет – национальный герой! В школе изучали Эдуарда Борнхеэ «Последние дни монастыря святой Бригитты, или Князь Гавриил Загорский». Мой Габриэль – сын русского князя и эстонки, и в Эстонию меня звали не раз. Последний – когда фильму было 33 года – 7 лет назад. Редактором фильма у нас был первый президент Эстонии… Справка «ВМ» Александр ГОЛОБОРОДЬКО. Народный артист РСФСР. Окончил Киевский театральный институт им. И. Карпенко-Карого (1960). С 1985 года — актер Театра им. Моссовета. Снялся более чем в 30 кинокартинах, в их числе «Туманность Андромеды», «Последняя реликвия», «Битва за Москву», «Черный капитан», «Цирк зажигает огни», «Любимая женщина механика Гаврилова», телесериалах «Райские яблочки», «Погоня за Ангелом» и др. Президент актерского фестиваля «Созвездие». №118 (25138) от 01.07.2009 Автор: Наталья ТЕНДОРА Ccылка

нара: Интервью в "Театрале" с нашей любимой Ириной Турецкой - Мариной Могилевской. И вот эти слова очень мне близки, и точно знаю, не только мне: мне кажется, главное – чтобы желания были истинными, а мечты – настоящими, и тогда все обязательно сбудется. Марина Могилевская: «Я все время новая» Красивая женщина, успешная актриса, очень приятный собеседник, Марина Могилевская увлекается таким количеством вещей, что не хватит пальцев руки, чтобы все их перечислить: и из глины лепит, и записывает диск на музыку с песнями, и занимается дизайном интерьеров, и увлекается кулинарией почти профессионально, и пишет сценарии… – У вас много времени заняло понять, какая вы? – А я еще ничего не поняла про себя. Я ничего про себя не знаю. И с каждым годом понимаю о себе все меньше и меньше. Выясняется, я вовсе не такая, какой казалась сама себе. Я все время новая: бываю очень хорошая, покладистая, домашняя, тихая, бываю отвратительна сама себе, потому что во мне вдруг возникают качества, мне не свойственные, – а потом куда-то исчезают. К сожалению или к счастью, управлять этим процессов на сто процентов я не умею. И если спросить меня, чем я в жизни руководствуюсь, то, наверное, все-таки эмоциями. Это неправильно и, вероятно, тяжело для людей, которые меня окружают. Конечно, с годами я все-таки научилась больше контролировать себя и чаще включать разум, чем я это делала раньше, но все равно у меня первична эмоция. Но я поняла, что мое внутреннее состояние не зависит ни от обстоятельств, ни от количества денег. Оно зависит только от меня самой. Поэтому я легко отношусь к ситуации, когда у меня нет того, что мне сейчас хочется. Нет, и не надо. А тому, как достичь внутренней гармонии, я учусь, и это очень непросто. – Сколько у вас сейчас проектов в работе? – В кино у меня сейчас нет ничего уже довольно давно, с ноября. Но я отношусь к этому нормально, философски. Значит, видимо, пауза мне была нужна. В силу того, что актерская профессия очень не стабильна и каждое предложение волей-неволей воспринимаешь как последнее, часто я бралась за то, что можно было не играть. Так что сейчас у меня есть прекрасная возможность не отказываться от того, что мне не предлагают. Зато в театре я получаю предложения, о которых может мечтать любая актриса. Я сыграла Леди Гамильтон в спектакле «Леди и Адмирал», роль для меня очень важную и значимую. Теперь я репетирую в «Ателье театральных проектов» с Анатолием Морозовым, удивительно тонким и талантливым режиссером, «Блюз одинокой бабочки» Альдо Николаи, где я играю женщину необыкновенную, неординарную и в то же время абсолютно понятную в своих желаниях и стремлениях. – Начало вашей карьеры похоже на мечту всех девочек, грезящих о кино: шла по улице, меня увидел ассистент режиссера и пригласил на главную роль. А что вы говорите молоденьким девушкам, которые наверняка приходят к вам за кулисы за советом? – Говорю, что, хотим мы или не хотим, происходит так, как происходит. Надеяться и ждать можно. Но лучше при этом еще и действовать. Ведь никогда случай не приходит к человеку, который его не ждет и ничего не делает для того, чтобы он пришел. Конечно, какие-то внутренние желания и позывы к актерству у меня были с детства. Просто я человек по природе своей не смелый, даже в мечтах. Конечно, мне ужасно хотелось стать актрисой, но это был совершенно закрытый для меня мир – я же не из театральной семьи. И я не посмела даже постучаться туда. Однако так случилось, что он сам ко мне пришел. Мне кажется, главное – чтобы желания были истинными, а мечты – настоящими, и тогда все обязательно сбудется. – Это важно для актерского мира – пришли вы из театральной семьи или с улицы? – Это имеет значение прежде всего для самоощущения. А самоощущение – это основа для того, что ты можешь сказать со сцены или с экрана. Мне очень много пришлось потратить времени и сил для того, чтобы убедить себя, что я имею право заниматься этой профессией. Когда это внутренне случилось, жить и работать мне стало значительно легче. А если люди приходят уже с ощущением принадлежности к этой среде и умением в ней ориентироваться, им, конечно, легче, чем тем, кто с улицы приходит. Мне же пришлось потратить много времени, чтобы просто понять, что это за мир. – Вы довольны тем, как складывается ваша жизнь? – Я не ропщу, потому что понимаю, что могло быть намного хуже. Конечно, я уже не сыграла и не сыграю в силу возраста довольно много ролей. Но, значит, так должно быть. Я могу честно сказать, что на сегодняшний день я без фанатизма люблю свою профессию. С ума сходить не буду, если не сыграю то, что мне хочется. Еще пять лет назад, наверное, я бы сошла. Сейчас – нет, потому что какие-то мои внутренние приоритеты изменились. Я теперь знаю, что даже если не будет этой профессии, я смогу найти себя в чем-то другом. – Чем привлекает вас роль, которую вы сейчас репетируете? – Тем, что, во-первых, это очень интересная пьеса, которую я репетирую в хорошей компании. Мои партнеры – молодые, талантливые актеры, что меня очень радует. Серьезное отношение к профессии и к театру среди молодых сегодня нечасто встретишь. Я воспитана на психологическом театре. Я работала в совершенно замечательном театре Русской драмы имени Леси Украинки в Киеве, где играла Островского, Горина, Тургенева… Это и есть моя настоящая школа. Нынешняя работа с Анатолием Морозовым – это чистый психологический театр, классические «петелька-крючочек», то, чему я училась, на чем я воспитывалась, и то, по чему я очень соскучилась. Я получаю удовольствие от того, что не сплю ночами, думая, как сыграть ту или иную сцену. Это история мне очень близка и понятна, потому что она о женщине, которая, пытаясь вписаться в окружающую ее действительность, хочет сохранить себя. – Вы ощущаете себя профессионалом? – Если рассматривать профессионализм как желание идти вперед в профессии и делать свое дело максимально честно, то это у меня есть. А что касается познания своих возможностей, то у меня еще, слава Богу, в этом отношении впереди очень много непокоренных вершин. ссылка

Dalia: Какое хорошее, светлое интервью! Спасибо, Нара!

нара: Новое интервью Олега Басилашвили в "Театрале". Блистательный актер, который всегда старается быть честным!!! Олег Басилашвили – это, безо всяких преувеличений, человек-легенда. У него масса званий, больше сотни сыгранных в театре и в кино ролей, но главное – его на самом деле любят и уважают миллионы людей в нашей стране. Любят – безусловно благодаря его ролям. Уважают – потому что… – Вы один из немногих в театре, кто реально пытался строить новое общество в России. Сейчас, когда прошло уже довольно много лет и можно так или иначе оценивать результат, скажите, вы довольны тем, как наше общество существует сегодня? – Как вам сказать? Мы были наивными тогда. Мы – это небольшая горстка демократических депутатов съезда народных депутатов Российской Федерации – и старались пробудить народ, освободить его от вериг и пут, наложенных коммунистической партией, чтобы он, став свободным, проявил бы весь свой потенциал и стал бы строить новую жизнь в новых политических и экономических условиях. Но произошло совсем не так. Те свободы, которых мы добились вместе с Борисом Николаевичем Ельциным и его правительством, те реформы, которые привели к этим свободам, – ими воспользовались люди, думающие прежде всего о собственной шкуре. И это мне не нравится. Мне нравится только одно: я получаю положительный заряд эмоций, когда понимаю, что все-таки в России, несмотря на все ограничения последнего времени, существует свобода слова – правда, с опаской, но существует. Существует свобода печати. Свобода партий. В общем, какой-то шаг вперед в России сделан. Громадный шаг вперед, на самом деле. Ну а то, что можно было продвинуться намного дальше, а мы не продвинулись, – это, конечно, приводит меня в уныние. Главным образом потому, что неизвестно, когда снова возникнет ситуация, которая заставит наш народ изменить положение дел. – А от чего это зависит? – Смотрите. Чем были недовольны девяносто девять процентов населения при советской власти? Дефицитом товаров, отсутствием частной собственности, невозможностью выехать за рубеж. Кроме того, боялись репрессий. Наша революция 90-х годов все эти требования удовлетворила. Магазины набиты товарами, о которых мы раньше даже не мечтали. Частная собственность введена в конституцию. Свобода слова есть – в конце концов, мы и Путина, и Медведева ругаем – ну да, не до последней черты, но все-таки свой голос из подворотни подаем, не опасаясь быть посаженными в ГУЛАГ. И народ успокоился. Ему хорошо. Так что, к сожалению, пока ему опять не станет плохо относительно чего-то в устройстве общества, ничего с места не сдвинется. Когда народ поймет, что гражданские свободы необходимы, что без этого жить нельзя, как без изобилия в магазинах, когда человек захочет осознать себя в нашей стране свободным хозяином, которого охраняют все институты, включая ФСБ, вот тогда возникнет народ, снова начнет менять общество. Но пока подобные требования им не ведомы. – Почему? – Потому что мы только-только слезли с березы и кое-где в нашей стране еще существует феодализм. Посмотрите, никого из нас – никого! – не коробит, когда многомиллионная Москва стоит несколько часов в пробке только потому, что ждут барина. Все сидят и ждут, не устраивая никаких демонстраций. А в Западной Европе уже четыреста лет назад люди добились того, что барин едет как все и дорогу ему никто не расчищает. Четыреста лет тому назад. А мы еще сейчас готовы падать на колени перед нашими политическими руководителями. О чем это говорит? О крайне низком политическом сознании масс. Вот и все. Чтобы сознание людей изменилось, на это должны работать все социальные институты – и театр прежде всего. Это его первостепенная обязанность – прививать людям добрые гражданские качества. Это необходимо делать. Искусство должно воспитывать людей. А у нас в последнее время искусство занимается бог знает чем, только не этим. – Но для этого должны быть режиссеры, которые будут готовы взять на себя миссию быть учителем. – Можно по пальцам одной руки перечислить режиссеров, которые создают свой театр, которые хотят, чтобы в их театре были актеры-единомышленники. А остальным просто не выгодно взваливать на себя такую обузу, воспитывать актеров, постановочную часть, работать с драматургами – во имя чего? Ради какой-то высокой идеи?! Гораздо проще поставить спектакль там за двадцать тысяч долларов, сям – за пятнадцать, а в Москве – вообще за сорок и быть богатым, гламурным человеком. Когда-то давно, на заре политических реформ, я написал статью о том, что наше театральное искусство должно пройти между Сциллой государственного финансирования и Харибдой свободного рынка – так, чтобы не прибиться ни туда, ни сюда. Но пока мы – российский театр, я имею в виду, – крепко прибились к Харибде финансового обогащения. Другого я не вижу. При этом я убежден, что есть режиссеры, которые могут и готовы взять на себя функцию учительства – только мы о них мало знаем. Потому что, к сожалению, в этой гигантской стране, где очень много хороших театров – Владивосток, Красноярск, Омск, Сургут, – мы зациклились на 15–20 фамилиях драматических режиссеров из Москвы и Петербурга – и все! И это очень плохо. Мы сами себя обедняем. Мы делаем вид, будто театральная жизнь есть в Москве и иногда в Петербурге. Но это же убожество – так думать. – В одном из ваших интервью я прочитала, что должно быть несколько культурных столиц, тогда культурная жизнь всей России будет развиваться нормально. – Да, должна быть определенная политика в отношении культуры. Либо несколько культурных центров, которые щедро финансируются государством и где работают лучшие. Либо программа президентской поддержки – личного выбора президента РФ – мол, люблю Малый и Художественный театры и еще БДТ и плачу им бешеные деньги, чтобы они приглашали к себе самых-самых. Является ли это гарантией того, что это действительно будут лучшие театры? Не знаю. А остальные театры можно было бы отпустить в свободный рынок. Но, прежде чем их отпустить, надо создать поле для возможных пожертвований на театральные нужды. Сейчас многие дают деньги – но они же ничего с этого не имеют! Никакой выгоды! А надо создать такую систему, чтобы жертвовать на театральное или любое другое искусство было бы выгодно жертвователю. И не надо тут изобретать велосипед! Вспомним такие понятия, как почетный гражданин России, почетный гражданин Москвы, потомственный почетный гражданин. Мой дедушка был почетным гражданином города Москвы, за что его чуть не расстреляли при советской власти. Что давало это звание? Уменьшение налогов, возможность приобрести за копейки надел земли и так далее и так далее. Нужно создать такую систему заново. А сейчас люди жертвуют, да, но за «спасибо», им это не выгодно совершенно. – Почему же у нас все никак не решаются эта и другие давно миром решенные социальные проблемы? – Потому что надо, чтобы люди думали не о набитии своих карманов или получении политических дивидендов, а о своей стране. А такие люди все отправлены на тот свет. Начиная от Андрея Дмитриевича Сахарова и заканчивая Анной Политковской и совсем недавно убитой чеченской правозащитницей Натальей Эстемировой. – Значит ли это, что страна обречена? – Мне бы хотелось думать, что это не так. Но, к сожалению, подобные мысли приходят в голову все чаще. Как может продолжать дальше жить страна, если ее народ в свое время отказался от своего Бога и не признал этого грехом! А теперь, когда стало модно ходить в церковь и президенты на Пасху и на Рождество стоят службу в храме, люди стали биться лбом о мраморный пол. Вот как это назвать? Проституцией? – Может быть, это неразвитость? Неспособность думать самостоятельно? – Но за тысячу лет, когда у нас существует христианство, можно было научиться думать самостоятельно?! Это первое. Второе. Страна наша – я тут не открываю никаких истин, об этом много говорят – в очень тяжелом положении, мы занимаем одно из последних мест по ситуации кризиса. А я вот сейчас живу на даче, и – боже мой! – везде салюты, люди пляшут, по телевидению показывают якобы веселые анекдоты, и никто не думает о том, как помочь родине. Хотя – я знаю двух промышленников, они мои соседи по дачному поселку, и вот кто действительно патриоты, так это они. Один из них добился того, что средняя заработная плата у него на предприятии 70 тысяч рублей! С каким азартом он мне показывал свое предприятие! Я был поражен тем, какой там у него порядок и как вообще там все работает! Но он говорит, что больше не может существовать так, как сейчас, – налоговый гнет невероятный. Такое впечатление, что все направлено на то, чтобы порядочных, инициативных людей просто выжить из страны, создавая им невозможные условия работы. Мне приходит в голову только одно сравнение: с нэпом. Тогда ведь что происходило: частников обкладывали налогами, частники сдыхали и государство прибирало к рукам их предприятия. Сейчас, мне кажется, идет тот же процесс. И мы знаем, чем это все кончается – репрессиями, распадом, кровью. – У вас нет страха за себя и за близких? – Нет. Все-таки вокруг нас люди, такие же, как и мы. И вообще со страхом надо бороться. Мы не для того заседали на съезде депутатов Российской Федерации и портили там свое здоровье, чтобы сейчас кого-то бояться. Мы, честно говоря, тогда свое отбоялись. – А вы с самого начала были такой, как сейчас, и не боялись? – С самого начала я, знаете, был верным сталинцем и ходил на первомайские демонстрации в Москве. Все было как полагается, и все было хорошо. Только страшновато было жить, это да. И для того, чтобы не забрали в армию, надо было пойти в какой-нибудь институт. Я пошел в театральный. Потому что театр, мне казалось, напоминает тот мир, который я никогда не видел и в который даже и не мечтал попасть. А в театральном институте педагоги никогда не говорили о политике, но вся их деятельность была направлена на привлечение студента к свободе, к взращиванию в нем самого лучшего. Потом, в Большом драматическом театре, тоже никогда не было никаких политических разговоров, но каждый спектакль, каждая беседа с Георгием Александровичем Товстоноговым – это была попытка найти правду человеческих взаимоотношений. А найти правду человеческих взаимоотношений без понимания правды и неправды окружающей тебя жизни невозможно, поэтому приходилось задумываться над многим и открывать для себя истины, которые другие – Бродский, Шемякин, Высоцкий – открыли раньше меня. А потом я встретил замечательного режиссера Семена Арановича (режиссер фильма «Противостояние», в котором Олег Басилашвили сыграл одну из главных ролей. – Прим. ред.), некоторые фильмы которого просто смыли с пленки, и он мне прямым текстом открывал глаза. А потом я встретил Андрея Дмитриевича Сахарова, и тоже я на очень многое стал совершенно иначе смотреть. Потом стал читать Солженицына, Шаламова. Я многое понял благодаря им. Не только я. Миллионы людей в России. – А как объяснить колоссальный всплеск тоски по Сталину и по Гитлеру очень у многих молодых людей сейчас в России? – У Бертольта Брехта в «Добром человеке из Сезуана» есть такой стишок: «Бараны идут в ряд, // Бьют в барабаны,// Шкуры на них дают // Сами бараны». Людей, которые чтут величайших преступников против человечества Сталина и Гитлера, я могу назвать только баранами. Как только один из них попал бы в ГУЛАГ, он бы тут же переменил свое мнение. Впрочем, может быть, это ему и грозит в самое ближайшее время. – У нас такой политический разговор получился. А давайте про театр немножко: что вы видели хорошего за последнее время? – Мне повезло, к нам в БДТ приезжали артисты театра «Современник», и «Ленком» приезжал, и «Мастерская Петра Фоменко». Так что я видел ряд спектаклей, которые не могу сказать, что меня потрясли, но были высокого уровня и хорошего качества. Предмет для громких дискуссий – «Вишневый сад» Марка Захарова. Об этом спектакле можно спорить, с ним можно соглашаться, можно им восторгаться, можно его проклинать, но это, несомненно, предмет искусства. У того же Захарова я посмотрел интересный спектакль «Женитьба». И впервые на нем понял, почему Подколесин так хочет жениться и почему он убегает в окно. – Почему? – А потому что надо что-то делать. Надо что-то делать. Все плохо. Надо что-то делать. Что я могу сделать? Я могу жениться, наплодить детей, построить дом и посадить дерево, и страна моя станет лучше, богаче и красивее. А потом, когда приходит время жениться, он задумывается и понимает, что лучше не станет, а станет только хуже. Поэтому ни в коем случае не надо жениться! А чтобы не жениться, надо убежать! – А в Питере что вы посоветуете посмотреть? – А в Питере, знаете, я ничего не сморю, я играю спектакли. Говорят, где-то что-то есть. Но пока особых всплесков не видно. Когда приезжаю в Москву и спрашиваю своих московских коллег, какие всплески художественной правды произошли за время моего отсутствия, они стыдливо отводят глаза. Вот сейчас и мне пришло время стыдливо отвести глаза, отвечая на ваш вопрос про Питер. Но вообще сейчас все чаще мне приходят в голову такие мысли: «А зачем мы все существуем? Зачем сам театр сейчас существует?» Ведь понятно, что театр как кафедра, театр, в котором Станиславский искал жизнь человеческого духа, – его нет. Сейчас театр призван просто развлекать публику. Но стоит ли ради этого жертвовать жизнью, как делали многие артисты? Я не думаю. Но я уверен, что то, о чем говорил Станиславский, то, ради чего погиб Вахтангов, то, за что был расстрелян Мейерхольд, – это дело никогда не погибнет. Потому что театр-дом, театр единомышленников – он должен жить в России и должен воспитывать людей. Он должен звать к лучшему и будить в душах то, что связывает их с космосом. К сожалению, сейчас такого театра нет. А те, кто пытается соответствовать тому, о чем я говорю, подвергаются всяческому остракизму, особенно в нашем городе высочайшей культуры Санкт-Петербурге. – Последний вопрос: вы в принципе людей любите? – Вообще людей? – Да. – Ну, знаете, я не та фигура, у которой имеет смысл спрашивать, люблю ли я людей вообще. Я люблю свою семью, своих друзей. А спрашивать о том, стоит ли любить человечество, надо не у меня, а у Заратустры. Ссылка

нара: Алиса Фрейндлих - Дифирамб: К. Ларина К.ЛАРИНА: Так, ну все, рассадка закончена, можно начинать эфир. Программа «Дифирамб» сегодня посвящена Алисе Фрейндлих. Алиса Бруновна здесь в нашей студии. Добрый день, здравствуйте. А.ФРЕЙНДЛИХ: Добрый день. К.ЛАРИНА: Прекрасный повод. Гастроли в Москве. Редко бывает, чтобы такие большие гастроли Большого Драматического театра были, поскольку сейчас время такое тяжелое, с гастролями тяжеловато, но, вот, видите, у нас, все-таки, получается и слава Богу. Я хочу нашим слушателям сказать, что Алиса Фрейндлих отыграла 3 спектакля «Дядюшкин сон», и впереди еще в гастролях еще будет спектакль «Квартет», который вы тоже будете играть. Но! У меня еще есть билеты на сегодня, на сегодняшний спектакль «Власть тьмы». И если кто-то из наших слушателей захочет это сделать, вырваться и пойти вечером на спектакль, то, милости просим, у нас есть «Власть тьмы», начало в 7 часов вечера. А где, на какой сцене вы играете? А.ФРЕЙНДЛИХ: Малой. К.ЛАРИНА: В Малом театре? А.ФРЕЙНДЛИХ: Малый театр. К.ЛАРИНА: Очень много вопросов пришло к вам и, конечно, признание в любви – я думаю, что к этому уж вы точно привыкли за всю свою жизнь. Привыкли, да? А.ФРЕЙНДЛИХ: Ну, этого никогда не бывает много. К.ЛАРИНА: Но я хотела, вот, начать, все-таки, с театра. Вы работаете в БДТ с начала 90-х годов? А.ФРЕЙНДЛИХ: С 1983 года. К.ЛАРИНА: С 1983-го. То есть получается 20?.. А в Ленсовете сколько? А.ФРЕЙНДЛИХ: 22 года. К.ЛАРИНА: То есть пополам практически. А.ФРЕЙНДЛИХ: Ну, сейчас чуть-чуть посчитаем и выяснится, что я 52 года вообще занимаюсь этим безобразием. (все смеются) К.ЛАРИНА: Я почему про это спросила? Цифры, конечно, какие-то чудовищные, не хочется про них говорить. Вы можете сказать: БДТ для вас родной театр стал за эти годы? А.ФРЕЙНДЛИХ: Да, конечно да. Несомненно. К.ЛАРИНА: Это быстро происходит? А.ФРЕЙНДЛИХ: Не так быстро. (смеется) Не так быстро. Сначала я пришла и долго себя ощущала пришельцем, потому что в театре были какие-то уже устоявшиеся связи, хотя я очень многих знала по работе на радио, на телевидении, в кино и с многими была знакома, с некоторыми даже дружна. Но тем не менее, какое-то такое было немножко первое впечатление настороженное. А потом постепенно-постепенно, и вроде как стала своя. К.ЛАРИНА: Традиционно всегда считался БДТ Товстоноговский театр такой мужской. Вот там из таких актрис можно же, конечно, назвать несколько человек, безусловно. И Зинаида Шарко замечательная, и Попова, и Макарова. Но все равно мужчины занимали самые главные места в этом театре. Вы это почувствовали? А вы работали, наоборот, в театре практически женском. (все смеются) А.ФРЕЙНДЛИХ: Нет-нет-нет, у нас тоже была очень хорошая мужская труппа. В основном все были поющие, пластичные, потому что театр испытывал какое-то тяготение к музыкальному жанру, к музыке в спектакле, драматические, но, тем не менее, с каким-то таким, музыкальным нюансом. Ну, я должна вам сказать, что женщины вообще и в театре меньше востребованы всегда. И если много женщин в труппе, то они, бедненькие, обречены дожидаться своих ролей годами, а брачное оперение и юность – она ускользает, потом очень трудно бывает как-то себя впивать в это пространство. Не случайно на курсе театрального вуза любого и в училище всегда девочек меньше, мальчиков больше – именно в силу того, что в театре всегда... Есть такие пьесы как «Дом Бернарды Альбы», где одни сплошные женщины, но, тем не менее, мужчины всегда более востребованы чем женщины, поэтому, видимо, такой баланс, благоразумный. К.ЛАРИНА: Но у вас контакт случился с Товстоноговым сразу? А.ФРЕЙНДЛИХ: Да, представьте себе. Я даже не ожидала. И надо сказать, по его высказываниям... Ну, конечно, и он не ожидал, он сказал. Вот у меня такое ощущение, первая моя работа, встреча с ним это «Киноповесть с одним антрактом» Володина. И он мне говорит: «Вот, вроде мы первый раз встретились в работе, а у меня такое ощущение, что мы с вами работаем уже лет 30». Ну, и я удивилась, что сразу я как-то стала его понимать, и, конечно, я его как режиссера исповедовала, любила, ценила, смотрела спектакли, и театр очень уважала. Но тем не менее, вот так сразу произошел какой-то контакт. Я думаю, что это от того, что, все-таки, Владимиров – ученик Товстоногова, и они исповедуют одну театральную школу, один метод. Ну, есть, безусловно, у каждого в силу своего дарования и склонностей какие-то особенности. Но школа, метод – один. Поэтому мне было не трудно. К.ЛАРИНА: От чего зависят, на ваш взгляд, вот эти взлеты и падения в истории театра? Не в истории одной актерской судьбы, а именно в истории одного конкретного театра? Когда вдруг раз, попадает какой-то звездный период невероятный, театр становится №1. А потом проходит какое-то время, вроде и режиссер тот же, и актеры те же, а такого внимания нету, такой энергетики нету. С чем это связано? А.ФРЕЙНДЛИХ: Ну, разумеется, это в первую очередь связано с лидером. Лидер тоже имеет право уставать. Вот он выпустил энное количество таких спектаклей, что называется, на вылет, сразу всех поразил, один раз, другой раз, третий и на четвертый раз он хочет уже никаким образом не попустить планку ниже, а наоборот пытаться ее поднять. А это не всегда удается, и чем больше стараний в этом направлении, тем меньше, как правило, результат. Это нормально. Вот, проследите любую личность во главе театра, и у всех вот такая амплитуда, такая странная кардиограмма то вверх, то вниз. К.ЛАРИНА: А вы никогда сами не хотели руководить театром? А.ФРЕЙНДЛИХ: Нет. (все смеются) Нет, Боже сохрани. Это очень тяжелая миссия. Это столько судеб в руках. Нет-нет, нет-нет, не хватит моего чувства ответственности. К.ЛАРИНА: Вообще, это удивительно. Столько жить внутри профессии и не уставать от нее, и продолжать удивляться чему-то, и доверять. Вот, если говорить о режиссерах новых, о других поколениях – вы как проверяете человека, что называется, на вкус, на прочность, насколько он вам подходит, насколько он вам интересен? Я вспоминаю замечательную картину про театр «Успех», в которой вы сыграли приму театра, когда сказали «Я не вижу здесь режиссера», встали и ушли из зала. Ну, кто фильм помнит, тот прекрасно знает. А.ФРЕЙНДЛИХ: Ну, резко, резко высказалась дама. К.ЛАРИНА: Да. Вот вы как общаетесь с теми, кого вы не знаете, но вам сталкиваться приходится в работе? А.ФРЕЙНДЛИХ: Ну я, вряд ли, позволила бы себе такую реплику и такой выход с репетиции до тех пор, пока меня бы не оскорбили, разумеется. Так бы я. пожалуй, даже защищалась как-то. Но я чувствую режиссера, в общем-то, с первых репетиций. Если он апеллирует к душе человеческой, я буду говорить очень старомодно, потому что я очень старомодный человек, и исповедую вот это направление в театре, этот путь через человеческую душу самого актера, персонажа, и зрителя, чтобы вот эти пути нащупать, наладить, нарисовать. Вот это для меня очень важно. Другое дело, что у меня всегда интересно, когда есть какой-то такой режиссерский смелый ход. Кто-то мне говорил, Элем Климов, по-моему, говорил, что для творческого человека очень важно исповедовать три «С» - это смелость, совесть и свобода. К.ЛАРИНА: Потрясающе. Это, небось, было сказано когда еще? В советское время? А.ФРЕЙНДЛИХ: Да-да-да К.ЛАРИНА: Когда и то, и другое, и третье практически статьи Уголовного кодекса. (смеется) А.ФРЕЙНДЛИХ: Ну да, ну да. Но тем не менее, те, кто исповедовали три «С» - они сумели сохранить свой статус творческий. К.ЛАРИНА: Вы много таких людей встречали в жизни? А.ФРЕЙНДЛИХ: Ну, встречала. Слава Богу, встречала. Я не могу сейчас перечислять, а то не дай Бог кого-то забуду и буду потом испытывать муки совести, муки одного из «С». (смеется) К.ЛАРИНА: А вот, наоборот, Алиса Бруновна, как вы относитесь к проявлению малодушия человеческого, компромисса, предательства? Вас, когда вы это в человеке обнаруживаете, которого, казалось, вы хорошо знаете. Вас расстраивает это? Вы перестаете с ним общаться? Или что-то другое? Прощаете? А.ФРЕЙНДЛИХ: Ну, в зависимости от того, какие у меня были отношения с этим человеком. Если близкие, то первое, что я сделаю, я скажу ему об этом. А если это не возымеет... Ну, Господи, все это по Евангелию. Что ж я тут? Какую Америку я тут открываю? Скажи о недостатке своего друга, товарища, близкого человека сначала ему, потом скажи ему при ком-то, а потом скажи кому-то прилюдно так, чтобы это возымело действие. К.ЛАРИНА: А вот эти три «С» замечательные, которые вы вспомнили. Они, допустим, были в характере вашего отца? А.ФРЕЙНДЛИХ: Должна сказать, что два «С» уж точно были. Не было третьего «С» – свободы. Потому что он был обижаем многократно в силу своей национальной принадлежности. Еще ему повезло на фоне всех остальных моих родственников. Он не был смел. Он был смел в творчестве, в творчестве – да. Но по жизни не был смел, был осторожен очень и это влияло на творческий какой-то его взгляд. Потому что когда ему вдруг попадалась какая-то излишне смелая роль или опасная, он старался как-то мягко обойти всяческую остроту роли или пьесы. Да, тогда и особенно не ставили таких пьес, особенно Пушкинский театр, особенно в пору руководства Горбачева Игоря Олеговича, который был сам осторожен сверх меры. К.ЛАРИНА: Ну, для тех, кто, может быть, не знает, этого я не сказала, отец Алисы Фрейндлих – легендарный артист ленинградский Пушкинского театра и актер кино Бруно Фрейндлих. Ну здесь, вот, совершенно точно можно говорить об актерской династии, потому что, с одной стороны, актер – отец, выдающийся артист. А с другой стороны, дочка, которую все время штормит – то она возвращается к профессии, то она от нее бежит. А.ФРЕЙНДЛИХ: Точное слово «штормит». (все смеются) К.ЛАРИНА: Да. Я знаю, что вы сейчас играете с ней спектакль вдвоем – что это за работа такая? А.ФРЕЙНДЛИХ: Это, так сказать, ну, что ли, шторм в сторону ее жуткого штиля, который она себе устроила. Потому что ее с институтских времен все время сравнивали, пугали. Она – девочка несмелая и еще была приторможена вот этими самыми бесконечными сравнениями и ожиданиями, которые никогда не раскрепощают, а, наоборот, притормаживают. И вот этот штиль надо было взболтать. И я искала, очень долго искала какую-то пьесу, где мы могли обе сыграть, чтобы я была ей и поддержкой, и, так сказать, ее зеркальцем и так далее. Мы не могли сыскать такой пьесы, и вдруг я была случайно приглашена на репетицию в одну такую труппу, она называется... Ну, такие ребятки собрались, энтузиасты, и сделали труппу, «Крепостной билет» они себя назвали. Они все балетные ребята, прекрасно двигаются, у них балетмейстер Елена Прокопьева, которая закончила Балетмейстерское отделение, она профессионал и она ставила какие-то небольшие спектакли, миниатюры и так далее. Очень талантливая женщина. Я увидела их спектакль и мне жутко понравилось. Я стала вспоминать, что где-то у меня лежит пьеса, присланная мне автором Аслановой, актрисой. К.ЛАРИНА: Валентиной Аслановой. А.ФРЕЙНДЛИХ: Валентина Асланова, актриса Театра армии. Она мне посылала пьесу, но я не знала, что с ней делать. А тут вдруг мне показалось, что вот этот вот тандем может получиться. И мы соединились с этим «Крепостным балетом» и сделали спектакль, который даже никак не называется по жанру – ну, не придумали еще. (смеется) Это не мюзикл, это не балет, это не драматический спектакль, это такое вот какое-то инфернальное пространство, которое осуществляет балет и реальное пространство, в котором существуем мы с Варей. К.ЛАРИНА: А там что, мать и дочь? А.ФРЕЙНДЛИХ: Нет, там не мать и дочь. Там бывшая балерина мюзик-холла, уже стареющая, и ее помощница, которую она вывезла из провинции, Симона, которая помогает ей просто как человеку немолодому и немножко прибалованному в давние времена когда-то, а сейчас в полном забытьи. И вдруг неожиданно возникает звонок, вспомните «Джинджер и Фред», когда собирают бывших. И вот такое в Олимпии делается шоу, где собирают бывших. И вот она как одна из бывших приглашена в это шоу, и начинается подготовка к этому. К.ЛАРИНА: Я почему спросила про этот спектакль? Потому что получила как раз в этой студии совершенно какой-то восторженный отзыв, кто-то из наших слушателей, кто живет в Петербурге, с восторгом мне говорили «Обязательно про этот спектакль спросите у Алисы Бруновны, потому что это невероятное какое-то феерическое зрелище». А.ФРЕЙНДЛИХ: Ну, есть совершенно разные мнения, и, может быть, это нехорошо, когда все единодушно ругают или единодушно хвалят, тоже какой-то опасный. К.ЛАРИНА: А называется-то как это все дело? А.ФРЕЙНДЛИХ: «Уроки танго и любви». К.ЛАРИНА: «Уроки танго и любви». Значит, если захотите показать в Москве, приезжайте, покажите. А.ФРЕЙНДЛИХ: А вот уже планируется в Театре Сатиры, наш продюсер там уже «Квартет» свой, пустил корни. Так что, может быть, вот «Танго» тоже пустит корни там. К.ЛАРИНА: Отлично. У нас сейчас новости, потом продолжим нашу творческую встречу здесь в прямом эфире «Эха Москвы». Напомню, это Алиса Фрейндлих. Если у вас есть вопросы, мы готовы их выслушать. Наш телефон, напомню, 363-3-659, SMS +7 985 970-45-45, и еще много пришло вопросов на наш сайт – там тоже есть симпатичные вещи, которые я обязательно процитирую в эфире. НОВОСТИ К.ЛАРИНА: Продолжаем нашу встречу. Напомню, здесь в студии «Эха Москвы» Алиса Фрейндлих, и я хочу вспомнить еще одну вашу работу, недавнюю – но это уже кино. Я только потом узнала, что этот фильм 10 лет снимался, а когда его видела, конечно... А.ФРЕЙНДЛИХ: Какое? К.ЛАРИНА: «Сентиментальное путешествие на родину, или полторы комнаты», да? То есть работа над ним шла, как признался сам автор Андрей Хржановский, 10 лет. Это, конечно, какая-то невероятная вещь. Очень хорошо, что он так оценивается критиками и фестивалями. Но с другой стороны, прекрасно понимаю, что это не является искусством для масс. Это оценить может человек, который понимает про что это. И вот описать – я даже сейчас не берусь описывать, что это за произведение – как вы сказали про свой спектакль, непонятного жанра – так и здесь это фантазия, в которой режиссер столько всего запихнул, ухитрился и по киножанру. и по каким-то уровням восприятия. Значит, хотела я вот что спросить вас. Я просто скажу нашим слушателям, кто не видел, что речь идет о судьбе Иосифа Бродского, такая вот вольная фантазия на тему, что было бы, если бы он сюда приехал, как он мечтал в своих эссе, в своих стихах, вот, мечтал о своем возвращении. И Алиса Фрейндлих, Сергей Юрский играют родителей Иосифа Бродского, Причем, как с самого начала, когда еще маленький Бродский, и уже, вот, совсем уже до самого финала. А.ФРЕЙНДЛИХ: 5 возрастов Бродского в фильме. К.ЛАРИНА: Скажите. пожалуйста, а вы с ним были знакомы? Вообще, в этот круг входили, вот? Нет? А.ФРЕЙНДЛИХ: Нет-нет. Я не была знакома с Бродским, хотя рвалась было читать его стихи, но поняла, что они очень мужские. Поэтому каждый раз натыкалась на то, что хочется, но не можется. К.ЛАРИНА: А вот когда вы работали над фильмом, что вам помогало эту атмосферу ощутить? Эту близость человеческую с этим поэтом? А.ФРЕЙНДЛИХ: Ну, есть, во-первых, поскольку я с его поэзией знакома, это первое. Второе, сразу же были прочитаны все его эссе маленькие, вот, «Полторы комнаты», как раз сборничек так и называется «Полторы комнаты». И в основу этого сценария эти воспоминания как раз и легли. Кроме того, я знала несколько человек, которые были с ним знакомы, в том числе и его тетушку. Я работала в одном театре с актрисой. в театре Комиссаржевской с актрисой Дорой Вольперт, которая была его родной тетушкой, сестрой его матери Марии Михайловны. Так что где-то какие-то рассказы, какие-то пересечения были. Мы играли спектакль «Гори, гори, моя звезда», были как раз в Америке с этим спектаклем. И в Лос-Анджелесе когда мы вышли на сцену, только начали спектакль, он был о поэзии начала века – там Цветаева, Ахматова, Гумилев, Мандельштам и так далее, вот такой музыкально-поэтический был спектакль. И в конце спектакля был цикл такой небольшой, который назывался «Голоса» - это посвящение поэта поэтам при свечах он шел, очень был дорог этот спектакль. И как раз в этот день умер Бродский. И где-то близко к концу спектакля прибежал наш продюсер, весь взъерошенный и говорит «Умер Бродский». И как раз мы вышли на этот самый цикл «Голоса». И когда цикл прошел, я заначила одно стихотворение «Блоку» и я сказала в зал: «Умер Бродский». И зал сделал так: «А-ах!» Вот прямо всем залом. Я понимала, как он знаком, как он чтим, как он любим. И мы поставили еще одну свечку и я прочитала, вот, посвящение Блоку цветаевское в его, так сказать, память. Поэтому это эмоционально. Я еще не знала, буду ли я сниматься, об этом не было и речи, это был, ну вот, год смерти Бродского – это было уж сколько там? Но эмоционально это жутко запало. Я почему-то почувствовала какую-то такую связь. Потом я прочитала книгу, сейчас боюсь даже солгать, наврать автора. Ну, все кто его любят и знают, они наверняка знают, кого я имею в виду. Просто по числам, по дням вся его жизнь. Где он выступал, что он сказал, что он написал и так далее, и так далее. Потом я прочитала книгу Рейна, где он упоминает свою переписку из ссылки, и пишет Рейну, что «Вот, пришел ко мне некто, приятель их общий и сказал «Тебе твоей земной жизни отмерено 55», так что-то да-да-да-да-да», и поерничал на этот счет. И умер как раз в 55. И вот все, что связано с Бродским, меня безумно интересовало. Когда я получила это приглашение, то, конечно, я тут начала лопатить все, что так или иначе может как-то помочь. К.ЛАРИНА: Что касается темы эмиграции и вообще вот этого разрыва. Здесь в данном случае абсолютный разрыв с сыном – это совсем уж, ближе не бывает. Да? Есть разрыв с близкими людьми, с родственниками и друзьями. Для тех, кто не знает и не помнит, и только по книжкам судит о той эпохи, вот, это слово «Никогда». Значит, каждый отъезд – это навсегда, это прощание навечно. То есть тогда ни одному человеку и в голову не могло прийти, что мы сможем когда-нибудь с ним увидеться, если он уезжает отсюда. Вот вы с этой темой сталкивались в жизни? С кем-то рвались вот так вот связи? А.ФРЕЙНДЛИХ: Нет, многие мои друзья уезжали. Но не было такой ситуации, чтобы это был человек, взятый на поводок у нашей власти. Они могли приезжать и приезжали, и мы общались. И мы уже ездили. Другое дело, что вот тот период, где-то в 70-е, 80-е годы – это был особый, ну, Бродский, так сказать, он позже меня родился, позднее, я раньше родилась, но, тем не менее, это мое время. Мне все это знакомо, любой поворот. Я помню как мы выслушивали, припадали к динамикам, чтобы выслушать. Ведь транслировался процесс суда над Бродским. Все это было в мое время, это все мне безумно знакомо. Так что это все где-то так отложилось в бункере, а потом... К.ЛАРИНА: Ну, еще одна тема, которую тоже вы чуть-чуть коснулись, когда говорили о своем отце – это еврейская семья. Возвращаясь к фильму, опять же, «Полторы комнаты» - мама, папа, сын. И здесь все время возникает эта тема, абсолютной такой чужеродности, инаковости в той системе, в которой приходилось существовать семье. Вот это вам знакомо? Вы это на себе ощущали? А.ФРЕЙНДЛИХ: Нет, не ощущала, потому что мы, в общем-то, хоть и фамилия такая, склонная быть в любую сторону, но отец мой – немец. Поэтому моя половинка немецкая, мама – русская, папа – немец. К.ЛАРИНА: Но этого достаточно? А.ФРЕЙНДЛИХ: Этого достаточно было, особенно в войну и после войны. И я этого не ощущала, потому что была еще маленькая. Думаю, что Бродский пока был мальчиком, тоже не ощущал. У нас в школе полкласса были еврейские девочки, женская школа тогда была, когда я заканчивала. Полкласса. Мы дружили и понятия не имели, вообще, что, как и почему. Это, вот, зрело где-то там во властных каких-то каналах и коридорах. Взрослые знали. Но взрослые были благоразумные, от детей это старались скрыть. Ну, потом, чуть повзрослее, когда я закончила школу, уже умер отец всех народов, поэтому эта проблема как-то стала таять. И только спустя какое-то время она стала возникать заново, где-то в 70-х годах. А так... Была прекрасная пора облегчения, и еврейский вопрос какое-то время даже не стоял. К.ЛАРИНА: Сегодня он тоже не стоит, безусловно, если возвращаясь в сегодняшний день, но сегодня стоит вопрос совсем другой – национальный. И вот это вот колыхание самых таких, низменных чувств человеческих – как вы его объясняете? Я имею в виду вот эти всплески национализма повсюду, связанного с отношением обывателя, ну, к тем, к инородцам? Тут уже не важно, тут совсем, по-моему, в кучу перепутано. Тут у нас и все связанное с кавказскими людьми и с еврейскими, и с черными, и с корейцами, с кем угодно – не наши. Вот это откуда берется? Вы чем это объясняете? А.ФРЕЙНДЛИХ: Я не политик, не знаю, я и не аналитик, плохо понимаю. К.ЛАРИНА: Ну, психолог, как любой хороший артист. А.ФРЕЙНДЛИХ: Я думаю, в тот момент, когда распался Советский Союз, когда распались все связи, началась война амбиций. Вот война амбиций, наверное, не менее тяжелая и чреватая, чем националистическая какая-то война. Вот эти амбиции породили этот национализм. «Твое-мое», по принципу «твое-мое». Как расходится супружеская пара? Если они люди цивилизованные, они расходятся нормально, а если менее цивилизованные, то они начинают драть друг у друга тапочки, начинают вспомнить, кто в какой момент какая мясорубка куплена на чью зарплату. Понимаете? Вот если совсем, так сказать, занизить эту картину, то вот это выглядит примерно так. И очень хочется быть свободным, и очень хочется быть независимым, а на какие шиши и даже не задумывался никто никогда как быть. И вот разрыв этих связей – он, конечно, породил это. А что касается, там, допустим, людей, которые к Советскому Союзу, инородцев, которые к Советскому Союзу не имели вообще никакого отношения, это уже цепная реакция. Это один аспект тащит за собой все, что рядом лежит. К.ЛАРИНА: Ну, вот в этом смысле какую роль вы отводите искусству в целом? И литературе, и театру, и кино? Я имею в виду в воспитании. Оно способно что-то изменить? Или это иллюзии? Человека изменить? А.ФРЕЙНДЛИХ: Ну, я думаю, что да. Если театр апеллирует к душе и если достигает цели, то душа человеческая становится более пластичной. А раз более пластичной, значит, способной и к покаянию, и к прощению, и к здравому смыслу. Все-таки, я имею в виду не только театральные. Потому что в театр приходит, в общем-то, не такая большая аудитория, чтобы верить в то, что может сразу излечить и сделать пластичными все души. А вот этот вот телевизионный экран, который грешит очень сильно, по-моему, по отношению к душе. Иногда кинематограф. Вот вы сами сказали, что «Полторы комнаты» – фильм, который не для всех. Почему не для всех? Ну вот и жалко, что не для всех. Потому что как раз именно такого рода кинематограф может как-то душу заставить работать. А душа должна работать. Я не знаю, какое есть. И в театре тоже всякие, так сказать, крены и чумки, и заболевания всякие, когда режиссер самоутверждается, забыв про то, что только актер может послать свою, так сказать, энергетическую стрелу в душу зрителя. Режиссер тоже может, но, все-таки, очень опосредованно через актера. Ну, есть сейчас режиссерский театр (НЕРАЗБОРЧИВО) – они изощряются друг против друга как могут. К.ЛАРИНА: Ну, я не думаю, что так все. По-разному. А.ФРЕЙНДЛИХ: И я тоже думаю, что это чумка, это пройдет все. К.ЛАРИНА: Вспомните, когда Эфроса тоже в свое время обвиняли, что он все строит режиссерский театр и вообще к актерам это не имеет никакого отношения, уже не говоря о тех, кто был далеко до нас как, там, не знаю, вспомнить того же Мейерхольда или Таирова, да? Все очень по-разному. Мне кажется, что пусть все цветут. Ну, пусть, правда же? Вы вообще как к этому относитесь? Или вы считаете, что нужно что-то такое убрать, запретить? А.ФРЕЙНДЛИХ: Нет-нет-нет, я не против режиссерских, так сказать, фантазий и открытий. Но, все-таки, всякая чумка чревата какими-то. К.ЛАРИНА: Чумка – хорошее определение. (все смеются) А.ФРЕЙНДЛИХ: Чревата осложнениями, да? И если театр слишком увлечен какими-то фантазиями, не имеющими никакого адреса к душе. А он в конечном итоге и потеряется. Мне думается, что, все-таки, истина где-то, наверное, в области души человеческой. К.ЛАРИНА: Возвращаюсь к этим трем «С», замечательной формуле, которую я теперь уже точно никогда не забуду после нашей встречи, - свобода, смелость и совесть. Тут еще, как мне кажется, эти все три «С» невозможны без одного «В» - это вкус, который, по сути, наверное, является таким камертоном, да? Вот к каждому из тех качеств, которые вы перечислили. Его можно воспитать? Или это врожденное качество, на ваш взгляд? А.ФРЕЙНДЛИХ: Ну, счастливы те, у кого оно врожденное, но его можно воспитать. Я уверена, что его можно воспитать. Телевидение сейчас на эту тему не озабочено. К.ЛАРИНА: Не запаривается. А.ФРЕЙНДЛИХ: Не запаривается, да. К.ЛАРИНА: А что, может телевидение воспитать вкус? А.ФРЕЙНДЛИХ: Ну, я называю его, потому что оно наиболее массовое, понимаете? К.ЛАРИНА: Массовое, да-да, в каждом доме. А.ФРЕЙНДЛИХ: Да. К.ЛАРИНА: Оно может... Ну, да, или навязать свой, или воспитать дурновкусие. Но у вас есть в доме или, не знаю, были, когда там Варя была маленькая или сейчас у вас уже и внуки, а еще внук один, насколько я знаю, вообще в театральный институт поступил, в Щукинское училище. То есть еще династия-то продолжится. Вот разговоры на эту тему – они в доме возникали? Вот когда и вас воспитывали? На тему вкуса, на тему совести, на тему свободы? А.ФРЕЙНДЛИХ: Ну, вы знаете, когда это в доме норма, то совершенно не нужны никакие разговоры. Я не припоминаю, чтобы когда я была маленькая, кто-то согрешил против этих «С» плюс «В». Мы с Владимиром тоже на эту тему тоже, вроде, не грешники. Поэтому когда дети воспитываются в атмосфере соблюдения элементарных каких-то евангельских истин, то совсем не нужно для этого специальных душеспасительных бесед. Если они что-то позволяют себе нарушить, ну, вот, Варюшка однажды солгала, что сделала уроки, когда уроки не были сделаны. И когда на следующий день уроки были сделаны, а я ей не поверила, поскольку уже имела место ложь позавчерашняя. К.ЛАРИНА: Ну, какой грех прямо. А.ФРЕЙНДЛИХ: А уроки были сделаны и можете себе представить? Она, конечно, плакала очень долго по этому поводу, но я заставила ее написать плакат и тетрадку всю исписать одной только фразой «Маленькая ложь рождает большое недоверие». Она обиделась на меня, почему я ей не верю. А не верю я, потому что она накануне сказала неправду. Я думаю, что это на нее подействовало. Никаких специальных душеспасительных бесед не велось. К.ЛАРИНА: Не у всех система есть воспитания, раз заставили писать такую фразу. Вы что! Человек запомнил, наверное. Алиса Бруновна, давайте буквально 2 звонка, а то я совершенно монополизировала право разговора с амии. Мне как-то жалко, что наши слушатели очень хотят с вами поговорить, а я им запрещаю. Я не запрещаю, у нас «С» - свобода, два «С» - Свобода Слова. Возьмите, пожалуйста, наушники, чтобы слышать. Наш телефон напомню. 363-36-59, здесь Алиса Фрейндлих, вот 2 звонка, надеюсь, успеем принять. Алло, здравствуйте. СЛУШАТЕЛЬ: Добрый день. К.ЛАРИНА: Да. СЛУШАТЕЛЬ: Это Елена из Москвы. К.ЛАРИНА: Здравствуйте. СЛУШАТЕЛЬ: Вы – очень успешный человек. Скажите, у вас есть ощущение своей реализованности в творчестве? И как это переживается в реальной жизни? Это чувство сладкое или горькое? К.ЛАРИНА: Спасибо за вопрос. А.ФРЕЙНДЛИХ: Есть, да. Мне кажется, что все, что можно было сделать. я сделала. Ну, и не погрешила ни против одного из упомянутых «С». А что касается результатов, так сказать, ну, что ли, осложнений как после всякого заболевания, я думаю, что они есть. Это несет за собой чувство ответственности жуткое. И когда ты понимаешь, что ты не можешь опуститься ниже определенного уровня, это страшно давит. А вот мы как раз тут в предбанничке сидели и вспоминали, что Александр Моисеевич Володин – у него была такая, такой вопль, я бы сказала даже. Он говорил «Не корите успешных, дайте им право на ошибку. Не требуйте от них все время попадания в десятку». Мне кажется, вот это право на ошибку должен иметь вообще каждый, особенно успешный человек. Потому что нельзя все время попадать в десятку – так не бывает, поэтому человек должен быть свободен настолько, чтобы иметь право ошибиться и не дать себе пулю в лоб в результате ошибки. К.ЛАРИНА: Алло, здравствуйте. Алло? СЛУШАТЕЛЬ: Алло, вы меня слышите? К.ЛАРИНА: Да, пожалуйста. СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте. Ну, во-первых, я приветствую великую Алису Фрейндлих в Москве. Один вопрос. Скажите, пожалуйста. вы никогда больше не будете выступать с «Оскаром»? Вот, «Оскар и Розовая дама»? К.ЛАРИНА: Спасибо за вопрос. А.ФРЕЙНДЛИХ: Нет. Я пока что еще продолжаю играть, пока не свалюсь со сцены, наверное. Что спектакль не приезжает в Москву часто, хотя и был, уже раза 3-4 был, и на фестивалях, в ...

нара: ... рамках Чеховского фестиваля был, в рамках Маски был, так что он попадает сюда как-то. Редко, но попадает. И я надеюсь пока еще буду играть там, и сюда тоже как-нибудь сподобимся. К.ЛАРИНА: Алло, здравствуйте. Алло? СЛУШАТЕЛЬ: Добрый день. К.ЛАРИНА: Добрый. СЛУШАТЕЛЬ: Скажите, пожалуйста, вот кем был ваш отец – мы знаем. А кем была ваша мама? Это Светлана из Москвы. К.ЛАРИНА: Спасибо. А.ФРЕЙНДЛИХ: Мама. К.ЛАРИНА: Тоже к театру имела отношение? А.ФРЕЙНДЛИХ: Мама в совсем молодые годы – тоже. Они оба познакомились в ТРАМе. Был такой ТРАМ, который... К.ЛАРИНА: Театр рабочей молодежи. А.ФРЕЙНДЛИХ: Театр рабочей молодежи, куда принимали всех так или иначе способных. Ведь у папы нет специального образования театрального. Но при ТРАМе были студии, и вот они оба учились в студии и играли уже на сцене ТРАМа, ездили по областям, по городам и весям, по Ленинградской области и так далее, и так далее. Ну, перед войной я умудрилась родиться. Мама на какое-то время затормозила свое пребывание в ТРАМе, а тут возьми война да и начнись – уже она не вернулась туда, она закончила Рабфак, была бухгалтером. А папа с ТЮЗом был эвакуирован в Березняки. К.ЛАРИНА: Пермская область, да? А.ФРЕЙНДЛИХ: Да. К.ЛАРИНА: Тоже такое, известное место. И театр там, кстати, неплохой до сих пор. А.ФРЕЙНДЛИХ: Ну, тогда там был ТЮЗ под руководством Брянцева, и Брянцев, в общем, папин спаситель. Потому что папа свои лучшие роли и самые значительные сыграл там во время эвакуации. Потому что это были как раз его звездные годы, там 35 лет мужику – это самый-самый расцвет. И Брянцев его, в общем, вернул в Ленинград, хотя его не хотели пускать. Театр вернулся в Ленинград, а Бруно Артуровича не пускали. И Брянцев ездил специально в Москву, чтобы выхлопотать право вернуться. К.ЛАРИНА: У меня там бабушка работала в театре во время эвакуации. С Малым театром туда они отправились тоже. Алиса Бруновна, а вы помните свой первый успех, свидетелями которого были ваши родители? Вы их позвали? Вот спектакль, который вы сыграли, и они это увидели? А.ФРЕЙНДЛИХ: Ну, мама смотрела все. К.ЛАРИНА: Ну, все понятно. Это первое самое. А.ФРЕЙНДЛИХ: Даже мои школьные. А с папой они были в разводе, вот, поэтому с папой – я не знаю, что папа видел. По-моему, он только в театр Ленсовета попал посмотреть, что-то, не «Пигмалион» ли он попал посмотреть? Вот, я точно не помню. А мама видела все. Она даже сидела, когда Таня была, премьера и принесли унылое синенькое платьице. Мама сказала: «Боже мой, как скучно!» Сейчас же села, взяла нитки, вышила все платье звездочками такими, как снежинками. Утром его привезли с комбината, и к вечеру оно было вышито звездочками до премьеры. (все смеются) Она не покинула гримуборную, пока не закончила. К.ЛАРИНА: Ну что? мы должны заканчивать. Я вас отпускаю. Огромное спасибо, что нашли для нас время. Очень важно, что у нас появились. Я желаю вам удачи, здоровья и новых работ, да и старые работы не забывать. Ну, мы с вами поняли, дорогие друзья, что помимо БДТ есть еще «Оскар и Розовая дама», которую продолжает играть Алиса Фрейндлих. И есть еще «Уроки танго и любви», которые мы в Москве просто обязаны посмотреть – будем с нетерпением ждать. Большой привет всем вашим близким, большой привет Варваре, большой привет вашим внукам и внучкам, Ну, а из нашего юного... Он на первом курсе? А.ФРЕЙНДЛИХ: Да. К.ЛАРИНА: В Щукинском училище. А.ФРЕЙНДЛИХ: На первом. К.ЛАРИНА: Надеемся, вырастит настоящий большой артист. Будет? А.ФРЕЙНДЛИХ: Не знаю. Если хватит воли, может быть. К.ЛАРИНА: Ну вот еще одно «В» появилось в конце разговора. А.ФРЕЙНДЛИХ: Да. К.ЛАРИНА: Спасибо вам большое. Спасибо. А.ФРЕЙНДЛИХ: Спасибо. Дифирамб

полная версия страницы