Форум » Лавочка » Интервью » Ответить
Интервью
нара: Думаю, эта тема нам будет по душе. Интервью А.Кончаловского, меня лично очень зацепило, очень интересные мысли он высказывает. Здорово!!! Андрей Кончаловский: «Улыбка может изменить весь день» В гостях у Олега Пеки на радио Baltkom 93,9 режиссер, актер и писатель Андрей Сергеевич Кончаловский. -Вчера в Рижском театре «Дайлес» была премьера Вашего спектакля «Дядя Ваня». Как Вам рижская публика? Остались ли Вы довольны приемом? -Всегда что-то не совпадает с идеалом, поэтому мы и делаем спектакль, чтобы каждый раз сделать его более эмоциональным и более точным. Поскольку мы живем в мире средств массовой информации, можете назвать меня актуальным. Надеюсь, что и сегодняшний спектакль пройдет успешно. -Вчера на пресс-конференции Александр Филиппенко шутил о чьих-то словах по поводу того, что пьеса «Дядя Ваня» была удачно написана для конгресса в Копенгагене. Вам не кажется, что если говорить о Латвии, много русских людей, которые жили здесь, оказались в положении дяди Вани? Они работали на благо страны, а сейчас испытывают разочарование и не понимают, за что боролись в свое время. -Нет, я думаю, что проблема дяди Вани не в том, что он несчастен, а в том, что он верил не в то, во что надо было верить. К тому же я не знаю, кто из людей приехал сам, а кто принудительно. После окончания советской системы раны ещё долго будут не заживать. Это ведь Латвия, а не Россия, значит надо жить по законам этой страны и пытаться интегрироваться, чтобы быть принятыми. -Часто ли в Ваших произведениях ищут смысл, которого нет? -Это правило критиков – искать некий смысл, связи, выводы. Они за это получают деньги, поэтому нормально, что каждый ищет смысл, согласно своей испорченности. Кто-то из умных людей сказал, что на самом деле ничто не имеет смысла, кроме того смысла, который вы сами вкладываете. Я не ориентируюсь на критиков, когда ставлю спектакли, оперы или фильмы. Я ориентируюсь на свои ощущения, с которыми я хотел бы обратиться к зрителям. Если зритель их разделяет, значит, спектакль получился. Как правило, критики ругают – это легче. Как говорил Чехов, когда хвалишь – легче ошибиться и попасть впросак, а когда ругаешь, ставишь себя выше автора. -Вы говорили, что европейский зритель больше склонен восхищаться и ценить, чем русский зритель и критики? -Нет, европейцы разные. Я говорил об итальянцах, которые не любят ругать, а предпочитают молчать. Англичанам всегда все равно – это очень удобно. Человек получил успех – очень хорошо, человек провалился – никто не радуется. У нас в России существует крестьянская зависть. Это как в старой поговорке – корова у соседа умерла, пустячок, а приятно. Я об этом целую картину снял «Курочка-ряба». -Вам не кажется, что Чехов идеализировал русского человека, если говорить о его попытках предсказать будущее? -Он не пытался ничего предсказать. Это говорит не Антон Павлович, а его герои. Нельзя идентифицировать героя с автором. Я думаю, что если Чехов дожил бы до революции 17ого года, он стал бы таким же антибольшевиком, как и Бунин. -В людях до сих пор сильна тяга к сильной руке. Как в Вашей семье оценивали фигуру Сталина? -Тяга к сильной руке – это довольно огульное выражение. В нашей семье никакой тяги к сильной руке никогда не было. Люди жили в определенной ситуации, и надо было в ней жить. Мой отец в партию вступил в году 62ом, до этого он был беспартийным человеком. -Почему в России не появились картины, которые рассказывали бы о политической истории последнего времени. К примеру, в Голливуде через год после терактов 11ого сентября появился фильм о пассажирах самолета с Николасом Кейджем. В России будто бы табу на событиях с 1991ого года. -Я снял картину о перестройке и развале колхозного строя «Курочка-ряба», об эпохе сталинизма - «Ближний круг», потом был фильм о том, как большие деньги влияют на сознание русского человека. Я считаю, что, когда делаю картины в России, они анализируют серьезные процессы. По-моему, даже мой сын Егор снял картину о террористах. Не помню, как она называется, за его творчеством я слежу издалека. Политические картины могут быть очень современными, но абсолютно неинтересными с точки зрения творчества. Кстати, если говорить об Америке, то их цель заработать денег, а не отвлечься на какие-то вопросы. Это закон Голливуда. Большинство картин, которые говорят о серьезных проблемах американского общества, делают независимые продюсеры. Повезло Муру, который снял фильмы о Буше и системе здравоохранения в США. Сейчас кризис настолько серьезен, что непонятно, в какую сторону двигаться и какое государство строить вообще в мире. Ведь если рассматривать успешные мировые государства, то они не являются образцами демократической системы, к примеру, Китай и Индия. Успехи этих государств доказывают, что не обязательно свобода совпадает с процветанием. -В Ваших книгах встречаются слова о том, что деньги не являются мерилом успеха. Что же это? -Сложный вопрос. Деньги, конечно, очень важны. Художник тоже хочет кушать, но речь о том, что человек считает своим успехом. Если человек хочет сделать массовую картину, то, безусловно, мерило – это то, сколько он заработал. Если же он пытается понять человеческую душу, то это совсем другая профессия. Вы знаете, нет такой профессии – режиссер. Есть режиссер коммерческий, а есть некоммерческий. Так же и с литературой – она может начаться на заборе, а закончится в библиотеке. Сейчас все смешалось – низкое с высоким. Молодые люди привыкли смотреть картины о супергероях, это становится стандартом развлечения, которое они ждут от кинематографа. Люди, которые стояли в очередях на фильмы Тарковского или Антониони, больше в кино не ходят. Это серьезная проблема для всего западного кино. --Получается, что ВГИК готовит гениев авторского кино, а нужны крепкие профессионалы, которые умеют снимать коммерческие фильмы. Не находите ли Вы здесь противоречие? -Я не знаю, что происходит во ВГИКе, я там не преподаю. Гениев вообще приготовить нельзя. Чтобы быть просто автором, надо бороться за свои идеи. Кино - искусство, требующее денег. Проще быть писателем, взял пачку бумаги и написал роман. Русский кинематограф не находит выхода на экраны, потому что американское кино занимает первые места. Молодые люди привыкли к такому освещению, изложению сюжета. После этого авторское кино с другой эстетикой кажется скучным. Особенно это касается Вашей страны, популяция маленькая, картине сложно себя окупить. Русским, казалось бы легче, потому что рынок огромен, но это только видимость, потому что американцы диктуют вкус, а поколение любителей кино – это люди от 14 до 25 лет. -Есть ли будущее у кинематографа маленьких стран? Нужно ли уезжать тем, кто хочет снимать кино, на запад или в Россию? -Делать люди должны, что хочется, а потом за это отвечать. Если человек хочет снимать национальное кино, то он должен снимать его в Латвии, тем более на латышском языке. Сегодня меняется вся структура масс-медиа. Уже умирает формат ДВД, слишком много пиратов. Думаю, что будут огромные картины аватары, которые будут занимать центральные экраны. Независимые авторы должны найти новые медии, это может быть телевидение. Ведь с точки зрения техники, сейчас кино стало снимать легче. Будущее обязательно будет, но в другой форме. -Вам не кажется это профанацией, когда человек снимает кино, не имея знаний режиссера, актера, сценариста? -Профанация всегда существовала. Как правило, посредственностей больше, чем талантов. Талант сразу виден по тому, заставляет ли картина думать. Большинство людей, которые занимаются той или иной формой искусства, они посредственности. -Вам довелось работать с голливудскими и российскими актерами в диапазоне от Смоктуновского до Сталлоне. Чем отличаются актеры? Считается, что школа Михаила Чехова, которая была преподнесена Стеллой Адлер, воспитала целую плеяду голливудских звезд. -Артист везде артист. Он должен раздеваться эмоционально, должен иметь технические навыки. На сегодняшний день я не думаю, что школы Адлер или Чехова, Таирова или Вахтангова имеют какой-либо смысл, потому что телевидение, в котором актеры зарабатывают деньги, не требует высокого профессионализма. Высокий профессионализм – это театр, а их мало. Телевидение и массовое производство чего-либо требуют массового исполнителя, а он должен делать простые вещи. Это как гамбургер, который не может быть таким же, как фалограмма. Это разные понятия. -Вы, как супруг, популярной телеведущей и автора кулинарных изысков, любите ли вкусно поесть, побыть в непринужденной обстановке? -Я понимаю, что такое принужденная обстановка, а вот что такое непринужденная – не понимаю. Юля очень хорошо готовит, но мы предпочитаем простую еду и как можно меньше её в жизни. Мы живем в определенном режиме. Когда-то раньше я любил много поесть, но если мы природой принуждены есть, то хорошо бы есть хорошо. -Все восхищаются, как спортивно и подтянуто Вы выглядите. Есть ли у Вас секреты? -Я не знаю, кто восхищается, но приятно, что Вы используете такие комплиментарные термины. На самом деле все очень просто, надо думать, что ешь, что пьешь и чем дышишь, и пропотеть раз в день. Люди, которые работают, имеют гораздо больше энергии, чем те, которые лежат на диване. Человек легко становится животным, особенно, если у него есть благоприятные условия. Развитие экономики на экваторе очень низкое, потому что там жарко, люди не могут работать, а на севере люди работают, потому что холодно. Относительно неблагоприятные условия создают производственное состояние человека. -Значит, избыток либерализма вредит политической системе? -Ну, Вы сразу такие философские параллели проводите. Посмотрим, я не знаю, сколько ещё нужно прожить, чтобы понять, что либеральные идеи не работают. Хотя уже видно, что они не работают. Формула американцев – what works, а двигаются они в сторону марксизма, просто они еще этого не могут признать открыто. Кстати, я считаю, что Маркс был великим ученым, который во многом определил развитие человека в отношении денег. Идея Маркса отчуждения человека от продукта его труда и от денег в действии постоянно. -Скоро Рождество и Новый год, что бы Вы могли пожелать рижанам. Хотелось бы теплых слов, потому что мы слышим очень грустные прогнозы от политиков. -Я считаю, что лучше пусть политик говорит правду, чем оптимистичные вещи. Обычно политики как раз говорят то, что люди хотят слышать. Что касается оптимизма и пессимизма, люди везде люди и все равно они надеются. Без надежды жизни нет. Ведь сейчас не просто кризис, а у латышей болезнь отделения и приобретения статуса, который был потерян в течение нескольких десятилетий. Латвия была буржуазной страной, а Советская власть уничтожила буржуазию. Чтобы создать её снова нужно поколение, а без буржуазии не может быть настоящего самосознания. Мне кажется, латыши не мечтатели, а довольно прагматичные люди, намного более прагматичные, чем русские. Они не будут сидеть на лавочке или на печке и ждать, когда на них колбаса упадет. Никто Вашу жизнь не построит, кроме Вас самих. Кончится кризис, у людей снова возникнет возможность трудиться и продавать свой труд по той цене, по которой они хотят. Что касается счастья, то это не богатство. Счастье – это хотеть то, что имеешь. Я видел очень счастливых людей в Восточной Азии, у которых ничего нет, но они улыбаются. Представление, что жизнь уникальна, что каждый день – это первый день остатка твоей жизни – это очень важно. Я хотел бы пожелать, чтобы люди понимали, что улыбка может изменить весь день! Ссылка
Ответов - 28
ta_ro: Ой, нара, как здорово, что вы открыли эту тему! Как раз сижу и думаю: размещать-не размещать, будет ли кому-нибудь интересно Посмотреть кусочек этого интервью Андрея Кончаловского на радио Балтком можно на портале Mixnews Андрей Кончаловский о секрете хорошего здоровья, о лени и счастье Конечно, первую часть интервью послушать было бы интереснее, но, что есть - то есть.
lavanda: Пожалуйста,можно попросить ссылочку скачать этот кусочек, на youtube я не нашла, ооочень хочется!
ta_ro: lavanda пишет: можно попросить ссылочку скачать этот кусочек К сожалению, я не умею скачивать видео Надеюсь, что вам уже кто-нибудь помог. На сайте Андрея Сергеевича Кончаловского разместили его интервью периода итальянских гастролей. Мой Чехов – подлинный: пронизан юмором и тишиной Мариэлла Радаэлли, Милан Чехов, пронизанный черным юмором, - вот новая театральная работа московского режиссера Андрея Кончаловского, который возвращается к своему давнему увлечению творчеством великого писателя 19 века, обращающегося к людским тревогам своего времени. Это событие совпадает с празднованием 150-летия со дня рождения писателя. Кончаловский (среди работ которого «Возлюбленные Марии», «Дом дураков»), спустя 30 лет после выхода его киношедевра «Дядя Ваня», высоко оцененного Вуди Алленом, сделал театральную постановку великой чеховской пьесы. Мировая предпремьера спектакля «Дядя Ваня. Сцены из деревенской жизни» состоится завтра. Режиссер выбрал театр Франко Паренти в Милане (до конца недели). Затем единственное представление в Тренто (24), в Реджио Эмилии с 27 по 29 (Театр Ариосто), в Венеции (Театр Гольдони) 1и 2 декабря. Спектакль, с итальянскими субтитрами, исполняет труппа Государственного Академического Театра им. Моссовета. На сцене – четвертая жена режиссера, Юлия Высоцкая. Говорят, что в Вашей нынешней театральной версии «Дяди Вани» присутствует юмор более черный и более злой, нежели в Вашем фильме, снятом 30 лет назад. «Потому что теперь я наконец-то понял Чехова. Тогда мне было 40 лет, и я еще был очень глуп. Не всем дано быть такими, как Чехов. Он умер в 43 года, но уже к этому возрасту обрел мудрость. Его очень расстраивало то, как трактуют его пьесы, всегда в драматической тональности. Он писал об этом в письмах. Я попытался сделать то, что понравилось бы Чехову, попытался показать всем его юмор». Что нравится Вам больше всего в его пьесах? «Я обожаю его эстетику тишины. В его творчестве паузы зачастую важнее слов. Пастернак сказал: «Самое лучшее, что я написал, - это тишина». Чехов писал для того, чтобы сделать обыденную скуку интересной. Но он никогда не давал ответы на жизненно важные вопросы. Настоящие мастера не предлагают готовых рецептов. Если Толстой и Достоевский были Дон Кихотами русской литературы, то Чехов был ее Гамлетом. Первый автор, ответами которого было отсутствие ответов. Он понял, что может просто заставить людей плакать или смеяться, это самое важное. Чехов – это симфония жизни. Не той жизни, которая наполнена трагическими событиями, а обычной, «серой, мещанской», как он сам говорил. Человек не в состоянии смотреть на дерево и видеть, как желтеют его листья. Чехов показывает нам дерево, которое желтеет на наших глазах, благодаря его уникальному отношению к времени… Нам не дано смотреть на жизнь и видеть, как она ведет к смерти. Он же, напротив, был способен видеть жизнь как никто другой. Он не любил героев, он предпочитал людей посредственных, даже глупцов и мошенников. Он любил женщин и клоунов. Во всех его пьесах всегда есть клоун, который ходит по кладбищу между могилами». Что интересует Вас больше всего как режиссера? «Поведение действующих лиц. Каждый думает, будто знает, что хорошо, а что плохо, но, в конце концов, как и в жизни, всегда ошибается. Мир изменили шестеро евреев. Моисей, Соломон, Иисус, Фрейд, Маркс: каждый принес свою истину. Потом появился Эйнштейн, который сказал, что всё относительно». Как Вы сегодня воспринимаете кино? Оно стало всё больше предназначаться для тех людей, которые не умеют читать. Они только считают деньги, по американской формуле. В театр, напротив, люди идут потому, что помимо умения читать, они хотят научиться думать». Ваш новый фильм? «Выходит в следующем году. Работа, вдохновленная «Щелкунчиком»». Ваш сегодняшний взгляд на Россию? «Все шире становится пропасть между народом и государством. Такая отчужденность характерна только для африканских стран. Российское государство далеко от людей. Поэтому их охватывает апатия. Люди предпочитают скорее умереть, чем сделать что-то, чтобы изменить существующее положение вещей».
VA: Каждый раз, видя или слыша интервью А.Житинкина, поражаюсь, насколько он разносторонний человек, прекрасный режиссер, тонко чувствующий атмосферу, зрителя и своих артистов. Интервью с Андреем Житинкиным Полный текст интервью не привести не могу: СЕРГЕЙ КОРЗУН: Всем привет, Сергей Корзун – это я, а мой сегодняшний гость Андрей Житинкин. Андрей, добрый вечер. АНДРЕЙ ЖИТИНКИН: Добрый вечер. С. КОРЗУН: "Плэйбой московской сцены", который просил представить его народным артистом России. Это тоже правда. А Вам так важно вот это – народный артист России? А. ЖИТИНКИН: Нет, абсолютно. Просто, к сожалению, сейчас, когда размывается все, я даже настаиваю, поскольку, например, наших отечественных артистов, вообще, как Вы понимаете, невозможно никак отблагодарить. И я, например, настаиваю в программках, когда у меня Людмила Гурченко сказала, ну, зачем, и так все знают, давайте… Я говорю: нет, мы напечатаем и народная СССР, и лауреат Госпремии СССР. И лауреат Госпремии РСФСР, и лауреат Госпремии России и т.д. Это был знаменитый спектакль "Поле битвы после победы принадлежит мародерам", где они с Александром Анатольевичем Ширвиндтом как бы убегали от советского прошлого. Играли такую пару очень известную, партийную, как бы номенклатурную Михалев и Михалева. И я сказал – тем более мы напечатаем все звания, потому что Вы жизнь прожили в этом времени. И Ваши звания абсолютно заслужены и достойны. Люся сначала очень удивилась, а потом поняла, тем более, что мы этим спектаклем, это пьеса Радзинского, это как бы парафраз "Спортивных сцен", помните, была такая пьеса, попрощались с советской эпохой. И нам действительно казалось, что мы попрощались. Ан, нет. Не попрощались. С. КОРЗУН: А вот она нас и догнала. Андрей Житинкин в программе "Без дураков" на "Эхе Москвы". Мы уже до эфира тут выяснили, что я к стыду своему ни разу не был на спектаклях Андрея Житинкина. А. ЖИТИНКИН: Вау. С. КОРЗУН: Андрей, видимо, к стыду своему, но я могу только предположить, никогда не слышал программу "Без дураков" на радио "Эхо Москвы". Так что в этом, Андрей, мы, наверное, квиты. А. ЖИТИНКИН: Согласен. С. КОРЗУН: Вообще, я должен сказать, что я Вас начитался сегодня. Там какие-то вопросы будут у меня глупые. Но я попросил одного умного человека, одну очаровательную барышню, которую зовут Ксения Ларина, которую я знаю миллион лет, все-таки что-то рассказать о Вас. И вот что она рассказала. КСЕНИЯ ЛАРИНА: У Андрея Житинкина репутация человека гламурного, богемного и успешного. Он никогда и ни на что и ни на кого не жалуется. И даже кажется, что он особо ни на что и не затрачивается. Так порхает, как мотылек. Его всегда зовут, когда нужен аншлаг. Он гарантия успеха, гарантия полного зала. Но это почти всегда прохладные отношения критиков. В этом противоречии феномен Житинкина. Когда его решили с должности главного режиссера театра на Малой Бронной убрать, то он спросил: как же ведь я вернул Вам зрителя. А директор театра высокомерно поморщился, и ответил: это не наш зритель. Так может быть, Житинкин не наш режиссер, думаю я. Он умеет из любого материала высекать любовную искру. Его спектакли предельно чувственны, бесстыдны. В порыве любовного экстаза он всегда останавливается за миллиметр от пошлости. Но эту грань он чувствует всегда и никогда не ошибается. За безупречный вкус его высоко ценят большие артисты, а еще чаще большие актрисы, которых он никогда не обманывает и над которыми никогда не смеется. Из больших артистов он каким-то непостижимым образом умеет вытаскивать нечто потаенное. То, что никогда раньше он не демонстрировали. Может быть, даже не догадывались, что на такое способны. Я ценю в Андрее независимость дарования, самоиронию, хорошее воспитание, хорошее образование, лукавый ум, отсутствие зависти, а значит, отсутствие комплексов, а значит, и абсолютную свободу самовыражения. С. КОРЗУН: Ксения Ларина об Андрее Житинкине. И вот Андрей здесь прямо. Ну, как Вам статья в малой российской энциклопедии? А. ЖИТИНКИН: Тьфу, тьфу, самое поразительное, что все правда. Потому что иногда бывает, знаете как, расскажу историю, новеллу, только фамилии не назову. Ингода бывает так, что, конечно, наша критика часто необъективна. Но я абсолютно действительно никому никогда не завидую, и свободен, когда столкнулся с поразительной вещью. Сейчас время сложное. Все хотят зарабатывать. Я вдруг специально не называю фамилию этого критика, я вдруг увидел такую историю. Он пишет на мои спектакли рецензии под своей фамилией. Разгромную рецензию на Житинкина и получает деньги под псевдонимом Панегирик и тоже получает деньги. Один человек. Поэтому вот Вам нравы наших критиков, и я их не осуждаю. Потому что у него маленькие дети, у этого критика, и ему надо зарабатывать. А сейчас Вы понимаете, что очень многие, и это не секрет, уже обслуживают и даже по контрактам наши критики обслуживают как бы некоторые компании, театры и занимаются пиаром абсолютно за деньги. С. КОРЗУН: Т.е. Вы зуба на критиков не имеете. Ни на одного. Почитываете то, что они пишут. Или отмахиваетесь? А. ЖИТИНКИН: Почитываю. Но я, как правило, смеюсь. И складываю, собираю вещи, которые хорошо написаны. Вот Вы помните, была замечательная Наталия Крымова, жена Анатолия Васильевича Эфроса, так вот я не могу не вспомнить, скажем, она блистательней критик. Уже многие ушли. Я всегда читал Рудницкого, Крымову, Аникста, сейчас читаю Вишневскую и т.д. Т.е. людей с огромной культурой. Так вот она могла блистательно, скажем так, размазать спектакль. Но я помню, как Янковский Олег Иванович после "Гамлета", она просто разнесла спектакль. Он стоял у доски, я помню это мизансцену, и так шептал, перечитывая все строчки, потому что они были так написаны замечательно. Так здорово были написаны. И вот это стиль, это остается. А когда простите, я всегда страдаю, когда обижают актеров. Пожалуйста, пишите о режиссерах, все-таки режиссер, он придумал этот концерт. Он увлек группу. А когда я читаю, скажем, обидные строчки, унижающие актеров, а тем более, когда критик переходит на личность , ну, вот скажем, цитата дословно. У меня есть спектакль "Признание авантюриста Феликса Круля", где я считаю, замечательно Круля играет Сережа Безруков. И вот я читаю: "Крест болтался на пузе Безрукова". Ну, ребят, во-первых, он в хорошей форме, у него нет даже физически этого всего. Во-вторых, все-таки вопросы веры конфессий, ну, не надо так вот обижать. Ведь актер запоминает ерунду. Вот он запомнит эту фразу, конечно, пойдет в тренажерный зал, конечно, не поспит ночь, но он эмоциональный. Кстати, настоящие актеры без кожи. И он меня замучил этой фразой. Он говорит: где же это… Я говорю: нигде, это просто человеку захотелось обидеть, ну, обидел. Ну, и что. С. КОРЗУН: Ну, ну для Вас, для самого, как для режиссера табу не так и много. Много вспомнить и шумную премьеру насыщенную ненормативной лексикой, мягко говоря. Это это еще 93 год, если я не ошибаюсь. А. ЖИТИНКИН: Совершенно верно. И Вы знаете, я Вам скажу так. Этот период был, когда я закрывал всякие разные темы. Скажем, у меня очень много спектаклей провокационных. "Ночь трибад - ночь лесбиянок" Энквиста. Это серьезнейшая пьеса. Она о Стриндберге, которого, кстати, играл наш замечательный народный артист Георгий Тараторкин. И там такая странная, сложная запутанная история, когда жена Стриндберга ушла с актрисой и увела троих детей. Вы представляете, что такое со Стиндбергом было, почему я говорю кишки по проводам. Вот такая его странная проза. Я впервые поставил в Советском Союзе тогда еще "Калигулу" Камю. Потом у меня была еще и другая редакция. И вообще уже потом Камю ставили все, кому не лень, и т.д. Я закрывал скандальные темы. И когда вдруг в какой-то момент перестройки стало очень модно одно, два слова употреблять из ненормативной лексики, я был внутреннее, сейчас я Вам открою секрет, возмущен. Это ведь только кажется, что, скажем, Житинкин он провоцирует, и он эпатирует в чем-то. Нет, я даже помню спектакль "Соборяне" по Лескову. Михаил Александрович Ульянов выходил на авансцену и говорил сакраментально, естественно сейчас мы с Вами пропускаем это слово эвфемизм, поворачиваясь в зал, говорит: Вы все м… Почему он так зрителей называл. Да еще он был, извините, в соответствующем костюме. Мне это очень не понравилось. Актеры всегда зажимаются, краснеют. Потеют, выдавливают это слово. И я взял пьесу нашего эмигранта парижского Михаила Волохова, который о вохровцах. Вот они сидят в морге, два вохровца. И естественно это прилагаемые обстоятельства пьесы. Они по-другому не разговаривают. Там в каждой фразе эта ненормативная, или как мы говорим абсцентная как бы лексика. Почему? Потому что они по-другому просто не разговаривают, у них нет другого языка. Выпивают, потому что там очень холодно. Это тоже предлагаемые обстоятельства, иначе просто замерзнешь в морге, а если не выражаться, не общаться на этом языке, тебя твои коллеги уничтожат, сотрут, раздавят. Это были блистательные ленкомовские актеры Андрей Соколов, Сергей Чонишвили. Это был спектакль абсолютно экспериментальный, т.е. это не в большом формате, а на экспериментальной площадке. И зритель, поверьте, поскольку это была как бы до абсолютно доведенная формула Константина Сергеевича Станиславского о правде жизни. Он на 12й минуте забывал об этом. С. КОРЗУН: Кстати, Андрей, аналогичная история была, может, даже чуть раньше, 91 или 92 год, начало ночного эфира "Эхо Москвы". Тогда у нас спектакль в "Землянке" в радиопостановке шел. Ровно то же самое, поскольку другой лексикой в той самой землянке говорить было невозможно. А. ЖИТИНКИН: Совершенно верно. С. КОРЗУН: Поэтому нескольких слушателей, которые обратили на это внимание. Ну, в общем, мы помнили тоже. В общем, те, кто слушал, те слушали. А. ЖИТИНКИН: Тут ведь очень важно. У меня потом ни в одно спектакле ничего подобного не было. Тем более, что я ненавижу, когда это мелькает одно слово. Тут именно важно как бы сделать какую-то как бы пограничную линию… С. КОРЗУН: Не ругаться матом, а говорить матом. А. ЖИТИНКИН: Совершенно верно. Пограничные линии, потому что это да, это язык культуры. И эта часть культуры. С. КОРЗУН: Субкультуры. А. ЖИТИНКИН: Совершенно верно. Потому что если Вы знаете, что как бы в пра пра пра истории значили эти слова. Ведь почему они стали бранными? Если Вы начнете там тысячу раз повторять слово стул, стул, стул, оно же тоже обессмыслится, не поймешь, про что ты говоришь. Дело в том, что в момент нашествия вы помните, хорошо, вспомните фильм Тарковского "Андрей Рублев". Вот летели татаромонголы, они сжигали храмы, насиловали и вот эти слова русский народ с кровью, со всякими пум, пум, пум, не будем с чем. Вот в этот ужас погружаясь, он запомнил эти татарские слова. А они ничего не значили. Они были вперед, быстрей, давай. И все. Но это вошло в генетический код, и они стали бранными, грязными. С. КОРЗУН: Ну, это одна из версий, строго говоря… А. ЖИТИНКИН: Совершено верно. Но я почему-то совершенно в это как-то верю, тем более что когда момент какого-то энергетического взрыва. Если Вы думаете, что наши солдаты бежали, да, кто-то кричал "За Сталина". Но это был мат перемат, когда они особенно их, а штрафников гнали штрафбаты. Когда они гнали брать высоты, более того, поразительная вещь, Ролан Антонович Быков, мы сегодня вспоминаем великих актеров, мне это приятно, что как бы я их знал. И вот Ролан Антонович Быков он рассказал мне, что когда Тарковский его позвал играть шута в "Андрее Рублеве", он ему дал какие-то там стихи. И Быков сказал: подожди, я скоморох, я должен там танцевать. Все. Он говорит, там да. Потом тебе язык твой вырвут скверный. Подожди, а что же мне язык вырвут. Это вот эти стихи я должен. Подожди, я пойду в Ленинку. И действительно Ролан Антонович, нашел тексты этих скоморохов, это мат пермат, они действительно поливали власть, которая их притесняла. И тогда действительно не было никакой свободы слова совершенно. Потому что князья уничтожали все, что могли. Любое свободомыслие выжигалось. И это Быков и принес на площадку. И Тарковский, если Вы помните, там так бьет бубен. И так он танцует, что не понятно даже, что Быков говорит. Потому что немножечко так смазали фонограмму. Потому что Быков действительно все сделал, что увидел в Ленинке. Но тогда, конечно, это было невозможно. С. КОРЗУН: Худсовет не пропустил бы. Я не случайно сказал слово "Субкультура", потому что есть такое ощущение, что общение с помощью матерной лексики становится культурой уже. Выплыло наружу. Т.е. вокруг Вы же слышите от девчонок молоденьких, до вполне себе серьезных дядей в костюмах, в смокингах, что люди разговаривают матом. А. ЖИТИНКИН: Вот это ужасно. С. КОРЗУН: Вы с актерами никогда не общаетесь? А. ЖИТИНКИН: Никогда в жизни. В смокингах нельзя ни за что. И даже не в этом дело. Ну, хорошо. Скажу. Дело в том, что те, кто со мной репетируют, это выдающиеся актеры, очень многие. И тем более, Ксения, спасибо ей. Замечательную сделала как бы аннотацию о том с кем я работал и т.д. Даже из последних премьер, это "Любовный круг" в Малом театре с Элиной Абрмовной Быстрицкой, пьеса Сомерсета Моэма "Школа любви" с Людмилой Ивановной Касаткиной в театре Армии. Последняя премьера в театре сатиры "Идеальное убийство" с Ольгой Александровной Аросевой и т.д. Гурченко, Терехова, Дробышева, Талызина и т.д. Как Вы себе представляете, есть, конечно, режиссеры, которые кричат и добиваются нужного эффекта, истерики или я не знаю, слез, актрисы выдающиеся, они могут позволить себе что-то ужасное. Я репетирую. Вот все актеры замечательные. Не только актрисы, но и актеры потрясающие наши мастера и мужчины, потому что и Казаков у меня играл в "Венецианском купце", и Смоктуновский, у меня был с ним один проект, Юрий Васильевич Яковлев в "Веселых парнях" в театре Вахтангова. Последний спектакль я поставил нашему патриарху Георгию Степановичу Жженому "Он пришел" в театре Моссовета и т.д. Это люди очень большой культуры и т.д. Даже если кто-то себе может позволить анекдот, где скажем, из песни слово не выкинешь, то это только где-то в курилке, только блистательно рассказанный, именно актерский. Когда это опять-таки уже трюк, а не собственно словесный мусор или грязь и т.д. Мои репетиции, они несколько такие, знаете, немножко медитативные, потому что я стараюсь внушить актеру то, что мне нужно, и у меня… С. КОРЗУН: В транс его водите. Двумя парами очков, которые сейчас на носу вижу. А. ЖИТИНКИН: Совершенно верно. И у меня атмосферные очень репетиции, такие, знаете, добрые, потому что актеры – люди очень зависимые. Это только кажется, что они звезды. Но никто не знает. Насколько они закомплексованы. Я Вам даже больше скажу, чем крупнее актер, тем больше комплексов. И это правда. С. КОРЗУН: Андрей Житинкин в программе "Без дураков" на "Эхе Москвы". Ну, Вы как-то там про актеров сказали, режиссеров можно ругать, актеров нет. Т.е. Карабаса Барабаса можно ругать, а Мальвину или Пьеро в общем нельзя совеем? Ну, актеры, они вроде как взрослые люди. Или Вы считаете, как режиссер, что… Ну, я понимаю, что Вы исповедуете такой режиссерский театр, во многом, ну, глина, их которой можно лепить, что угодно? А. ЖИТИНКИН: Почему у меня такая атмосфера на на репетициях. Так у меня даже есть свой афоризм, который, вы правильно говорите, есть в моей книжке "Плейбой московской сцены". Кстати, почему я смеюсь, потому что это редакторское название. Чтобы ушли тиражи. Тиражи действительно ушли. Книгу уже невозможно достать. Но опять-таки, если (НЕ РАЗБОРЧИВО) пиар. Ну, на самом деле я ироничен, я понимаю, что редактору это было нужно. Но у меня там даже есть…. Я так приоткрываю немножко кухню режиссерскую, у меня есть, например, такой афоризм, что репетировать надо легко. А вот играть, мучиться. Потому что потом актер будет умирать на сцене, страдать, плакать, смеяться по заказу как бы зрителей, драматурга. Я буду режиссер, сидеть в темном углу, кусать локти. Но ничего не смогу изменить. И вот тут он должен самый страшный кусок, даже если это трагедия, если это истерика, слезы, выходить на него легко. И вот он вспоминает, вот у них поразительная в этом смысле память психофизическая. Он вспоминает именно атмосферу репетиции. Он не будет бояться страшного, или какого-то ужасного или серьезного, тяжелого куска. С. КОРЗУН: Андрей Житинкин в программе "Без дураков" на "Эхе" вернемся в студию после новостей. НОВОСТИ С. КОРЗУН: И я напомню, что мой сегодняшний гость режиссер Андрей Житинкин. Андрей, Вы знаете, Вы один из немногих, если, вообще, не единственный за последнее время моих гостей, кто вот до эфира не сделал несколько телефонных звонков по своему мобильному телефону. Читал я, что одно время, лет 5 назад Вы и Ваши друзья и даже актеры выбрасывали мобильные телефоны просто чуть ли не в унитаз. У Вас нет мобильного телефона? А. ЖИТИНКИН: Вы знаете. Абсолютно откровенно говорю, конечно, есть. Но я не с ним и никогда не репетирую. Сейчас я пришел со спектакля. Он у меня есть, если мне надо на гастролях или где-то связаться, что-то сказать, он у меня лежит в столе, я его включаю по мере необходимости. Но все актеры знают, что я на репетиции без телефона и им подаю этим пример. Потому что наше дело очень хрупкое, тонкое, в момент начинает звонить телефон, все. Все рассыпается. Можно заново репетировать. Я, конечно, не выбрасываю актерские телефоны. Я просто прошу их оставлять или в гримерке, или закрывать под ключ. Это неважно, но все-таки репетировать без телефонов. Потому что я знаю, что бывают обстоятельства, ну, скажем, какие-то сложные, семейные и т.д., но все-таки, когда что-то случается, но я лучше прошу помрежу связаться, потом тихонечко подойти, что-то сказать мне на ухо. И я актера отпущу, безусловно, если что-то случилось дома, не дай Бог и т.д. С. КОРЗУН: Кстати, да, про Вас говорят, что Вы даете прогуливать своим актерам, в общем, спокойно в этом смысле. А. ЖИТИНКИН: Не прогуливать. Я никогда не кричу на актеров. Потому что все равно они только от этого еще больше зажимаются. Если он, скажем, опоздал, в пробке. Почему? Потому что мне важен кайф актерский. Его комфортное внутреннее состояние. Если он прибегает весь взмыленный, опоздал, трясется, он все равно не будет репетировать. Надо все равно дать ему возможность минут 40 прийти в себя. Поэтому я его отпускаю в буфет. Сразу говорю: ты мне такой не нужен. Иди, пожалуйста, выпей чаю, кофе, все, что угодно. Хочешь, пожалуйста, если кому-то надо выкурить сигаретку. Но потом приди на площадку как бы вот моим, а не тем, каким ты вошел, или влетел с улицы. С. КОРЗУН: Вы сами себе не противоречите? Цитирую: мне интересен эмоциональный актер с тараканами в голове. Ваши слова? А. ЖИТИНКИН: Совершенно верно. А почему… С. КОРЗУН: И при этом спокойные, приходящие на репетицию, или просто отрешенные от других. А. ЖИТИНКИН: Тараканы тараканам рознь. Однажды я Саше Домогарову, когда мы репетировали Нижинского, я сказал: до сумасшествия надо дослужиться, потому что ведь тараканы актерские внутренние, они сложнее, чем ну, подумаешь, опоздал, или еще что-то в пробку попал. Это как раз не те или, скажем, какой-то момент, когда он что-либо не понимает. Или у него, знаете, ступор у актера. Я его должен вывести. Или зажим. Или, извините, за выражение, но есть такое выражение. Когда перед премьерой начинается актерский понос, или мандраж. Ему кажется, что он не выучил текст, или у него все вылетит. Я должен вывести его, наоборот, из этого ступора. А вот тараканы, скажем… С. КОРЗУН: Каких Вы любите? А. ЖИТИНКИН: Люблю тараканов высочайшего полета. Смешно говорю. Но, тем не менее, скажем, понять вот что сейчас скажу поток сознания Иннокентия Михайловича Смоктуновского, его тараканы, вот это было интересно. Я за ним наблюдал, как он, скажем, готовился к выходу на сцену. Я просто подсматривал, потому что мне это было интересно, вот эти это магическое "если бы" по Станиславскому. Когда он вот он. А он вот вышел, и он уже не он, а Иванов, скажем. Вот где это? Я вижу, он подходит, абсолютно физический метод. Т.е. он подходит и очень долго, знаете, как старый портной мнет кусочек занавеса. Я думаю, что ж такое. Он проверяет что ли ткань. Пропитка что ли антипожарная, что он делает. Оказывается, это он так настраивался. Вот буквально эти несколько секунд или минут, когда он, отрешаясь от мира, от Москвы, от проблем, от семьи, бог знает, что у него всегда было, от в сяких съемок и всего того, что было там, он в театре погружался, он входил в эту совершенно другую стихию, атмосферу. И вот это и есть магическое "если бы". Да, Смоктуновский, но уже не он. Другой поток создания. Поток создания чеховского Иванова. И вот эта магия, она завораживала. Например, перед моим спектаклем "Милый друг" я как-то смотрю, никак не могу понять. Знаете, темнота там, свет ставят, ругаются монтировщики, что-то упало, летит, т.е. ставят декорации, и танцует в темноте, не важно, никто ее не видит, кто-то ее задевает, Рита Терехова. Танцует. Я думаю, что такое. Какое-то сумасшествие. Оказывается, это она так настраивается. Она просто по своим точкам мизансценическим ходит и тихонечко шепчет текст. Не обращая внимания ни на кого, ни на реквизиторов, ни на гримеров, ни на монтировщиков, ни на кого. Она вспоминала спектакль, очень быстро. Буквально она проходила весь большой спектакль по точкам за какие-то там 15-20 минут в танце. Очень быстро и легко. И думаю, какая молодец. Т.е. она уже настроилась на Мопассана, у нее уже внутренний колокольчик этот звенит. И все, она сейчас раз, только чтобы ее никто не сбил, никто не рассказал никакую сплетню, не подошел какой-нибудь профсоюз со взносами, она в гримерку, загримировалась, и все. И она мопассановская героиня. С. КОРЗУН: Сразу несколько вопросов возникло, но я вернусь к ткани. Вспомнил, что Вы не носите синтетических тканей, и связано это, возможно, с работой Ваших родителей химиков, которые… А. ЖИТИНКИН: Совершенно верно. С. КОРЗУН: Синтетические ткани… Засекреченные были совершено родители, которые готовили синтетику для обивки или обшивки ракет. А. ЖИТИНКИН: Сейчас я, может быть, скажу какие-то сложные слова. Но я скажу. Потому что я обожаю своих родителей. Конечно, тогда очень много было таких секретных вещей, сейчас уже можно говорить, что они работали в системе пенополиуретана. Это синтетический материал совершенно не горючий. И вот, кстати, и космическая обшивка внутренняя космических кораблей была во многом из этих пенополиуретанов. Все сгорит, останется одна обшивка, как шутили мои родители. Но, тем не менее, они действительно ученые. Есть даже такой, например, материал, синтетический изолан. Он никому ничего не говорит, говорит только мне. Я когда читаю где-то на этой этикеточке, у меня так наворачиваются слезы. Потому что изолан. Вот последнее "ан" – это начало имени моей мамы Анастасия. Она просто так закодировала свое имя. Это ее изобретение. И поэтому я и они тоже сейчас в силу того, что тогда время было сложное и надо было обязательно нашу страну продвигать и в этом направлении. И конкурировать с Западом. И надо было действительно очень много такого внести. Но у них сейчас, естественно, как у настоящих ученых, которые были в этих лабораториях, аллергические реакции на все. Вот это профессиональное заболевание. У меня такое же осталось и в памяти, и тоже в генетической. Поэтому я даже актеров всех одеваю только в натуральные ткани. Вот мой постоянный соратник, Андрей Шаров наш очень известный кутюрье. Он уже знает. Это будет очень дорого. Дирекция будет ворчать, если не сказать жестче. Это будут дополнительные деньги. Но здоровье актера дороже всего. Ведь вот Вы понимаете, настоящий актер, этого же зритель не видит, он затрачивается так, что, скажем. Ну, хорошо, давайте не из себя пример приведу, например, Андрей Александрович Миронов, вот эта бабочка бяг-бяг, порхал, танцевал замечательно все. Все легко. 12 рубашек он менял за спектакль "Фигаро". 12. Т.е. вот эта легкость, как она дается, чем. Это, конечно, как я говорю, наше дело очень жесткое. Это пот, кровь и слезы. Вот настоящие актерские. С. КОРЗУН: У Вас по-прежнему и поместье экологически чистое… А. ЖИТИНКИН: Все чистое. С. КОРЗУН: Построенное из сосны или из дуба. А. ЖИТИНКИН: Все абсолютно. С. КОРЗУН: Под Суздалем, по-моему. А. ЖИТИНКИН: Есть такая река Нерли чудесная, чистейшая, там еще такая луковичка наша стоит, помните, церковь Покрова на Нерли. Я вообще очень люблю старые русские храмы, даже не грандиозные большие, ну, Москва – это особая любовь. И даже не Владимирские большие, Успенский, Дмитровский собор. Вы помните, там снимал Тарковский "Рублева". А вот маленькие. Даже не Суздаль, который сейчас уже стал, знаете, такой немножко сувенирный… С. КОРЗУН: Матрешечный. А. ЖИТИНКИН: Да, для туристов. А я вот люблю маленькие храмы 12го как раз века, Кидекша, Боголюбово, очень простенькие, беленькие, с одной луковичкой. Даже не 5 главок, а скажем, а одна. И вот когда зелень абсолютная. Вот хорошо ранней весной, утро, парят луга, идет естественно туман от реки. И вот эта беленькая маленькая с луковичкой одинокая церквушка, это что-то. Это космос, это та вертикаль, от которой, кстати, с ума сходили всегда все русские поэты, художники. И там, кстати, завяз и Тарковский, почему он и снимал там. С. КОРЗУН: Где у Вас время на это насладиться? И вообще человек, как бы урбанистический, городской. Родители из Питера. Сами в Москве так завязли. Понятно почему. А. ЖИТИНКИН: Вы знаете, родители сейчас живут во Владимире. Я приезжаю хотя бы два, три раза в год туда обязательно. Просто а) выспаться, увидеть их и как ни странно помечтать. Для того, чтобы мечтать, нужна какая-то особая ситуация. Мы действительно все зашорены. Мы действительно несемся, гастроли, перелеты, невозможно вот почему я как бы исповедую некий медитативный театр. Кстати, Ксения Ларина замечательно сказала, я ненавижу просто так эпатировать публику. Я очень уважительно отношусь к публике. Я ненавижу насилия над публикой. Я ненавижу, знаете, современные такие вещи, когда вдруг актеры бегают по залу, взбираются на кресло, хватают зрителей. Это неправильно. Зритель должен сам постепенно войти в тот мир, который ты предлагаешь. Вот на уровне медитации, чтобы возник вот этот энергетический мост между залом и сценой. А когда это разрушает, скажем, актер, или когда некоторые режиссеры, я опять не буду называть фамилии, они как бы ставят все с ног на голову и разрушают внешний канон. Переписывают текст, переносят места действия и т.д. Нет, вот Вы докажите мне свою оригинальность мышления и своего потока сознания, скажем, так. Вот докажите мне. Я ведь поверю Вам в Вашем концепте, сломав канон внутренний. Сместите акцент, убедите меня, в чем-то неожиданном, в том, что есть, но извините, не разрушая примат драматургии и т.д. Вот в этом искусство. А так, возьми и напиши сам себе что-нибудь. С. КОРЗУН: Андрей, актерская работа – чистое искусство, или ремесло? Я поясню свой вопрос. Когда-то когда, ну, все мы учились в школе, и мы с Вами еще и в советской школе учились. Тогда было модно – покажи приемник, как получается. Вот есть у Вас свои приемчки? Или все, что Вы делаете с актерами, это ну заново приходит на базе того, что Вы пережили? А. ЖИТИНКИН: Ремесло во взаимоотношениях, в репетиционном периоде, в организации пространства. А вот придумать спектакль, сочинить, удивить зрителя сейчас очень сложно. Более того, сначала надо удивить самого себя, тогда у тебя будет вот тот драйв, и тот внутренний птурс, как я называю, когда тебя будут все равно толкать, толкать, ведь спектакль, это я много раз говорил, что это как, знаете, червяк дождевой. Вот он выползает и ползет, и не известно даже иногда куда и зачем. Вот ни в коем случае, надо точно знать куда. И ты один должен вести этот огромный корабль. С. КОРЗУН: До сих пор удается себя удивлять? А. ЖИТИНКИН: Удается все реже и реже. Но если я потеряю вот это ощущение, я, может быть, буду продолжать писать или снимать кино, что я уже попробую и т.д. Может быть, заниматься даже и чем-то параллельным. Но ни в коем случае нельзя потерять это ощущение неожиданности. Вы помните, это, кстати, Марк Анатольевич Захаров, обожаемый мной, он как бы тоже все время начинал репетицию с того, чем будем удивлять. Хотя это придумал Алексей Денисович Дикий, вот он приходил в театр Вахтангова на репетицию, брал паузу и говорил: ну, чем будем удивлять? И вроде бы актеры так сразу настораживались. Но в этом был очень точный, интеллектуальный, эмоциональный, какой хотите посыл. Потому что сейчас уже очень сложно, когда век массмедиа, у нас бешеная конкуренция со всеми ТВ и т.д., с масскультом, остановить внимание зрителя, заставить его 2-3 часа времени посвятить живому театру, а не сидеть у ящика, или у компьютера, или у экрана. Вот это сегодня самое сложное для режиссера. И тут действительно уже надо вдохновенно придумать. Возможно от замысла до воплощения дистанция огромного размера. Не все сумеешь воплотить. И, кстати, в той же моей книжке "Плэйбой московской сцены", есть целая глава "Разбор полетов" что я делаю после премьеры. Если В ...
VA: ... ы думаете, что я счастлив, отнюдь, даже если это аншлаг, даже если зрители тебе в темноте отдавили ноги, пробираясь к своему креслу, не понимая, что ты стоишь за зановесочкой и переживаешь, и т.д. Даже если полный успех, я ночью все равно анализирую, что случилось, я для себя просчитываю какие-то балы. Вот где из того, что придумано. Из замысла, что удалось воплотить, что нет. Если есть 2-3 супер мои мизансцены, которые никто не сможет ну повторить можно, увести. Но придумал это я первый, вот я счастлив. Вот эта ночь моя бессонная, она моя. С. КОРЗУН: Андрей Житинкин. И Роман Виктюк. РОМАН ВИКТЮК: Беспечность его спектаклей, какая-то необязательность, легкость, как бы играя, он их сочиняет. Кажется, он не тратит много сил, здоровья. Ему все так просто. И на небе нет никаких облачков, а все время сияет солнце. Это детскость восприятия жизни. И его спектакли никогда не говорят миру – нет. Потому что ребенок всегда говорит миру – да. И этим его спектакли очень проникновенные, теплые и по-детски искренние. С. КОРЗУН: Вот Роман Виктюк в Вас ребенка увидел. Сами в себе видите? А. ЖИТИНКИН: Спасибо. Ну, Вы знаете, расскажу новеллу. Конечно, детскость – это качество любого, наверное, художника. Потому что мой учитель в режиссуре Евгений Рубенович Симонов. Ну, так случилось, что я закончил его последний курс. Он меня, в общем-то, и выдрал из актеров, хотя я уже работал актером. И заставил заняться режиссурой. И он говорил, что это его последний курс. Но, видимо, мастера что-то предчувствуют, потому что так и случилось. Более того, я уже много раз говорил, что я еще и как-то оказался последним учеником, потому что нас пять лет учили 5 человек. Режиссура - профессия штучная, и все разлетелись по миру. Один в Канаде, естественно прибалт уехал в Прибалтику. Один в Америке. Один в Израиле и т.д. В Москве не осталось этого курса. Я – один. Так вот я оказался последним учеником, и я помню, как Евгений Рубенович, он говорил, что вот детскость и наив, это то, что в художнике должно быть обязательно. Я помню, как он показывал папу, который пришел. Рубен Николаевич Симонов, глыба, который после Вахтангова, собственно, и взял Вахтанговский театр. И больше 30 лет им руководил. Он пришел и сказал на кухню, кричал. Евгений Рубенович проснулся, не понимал, что папа, что происходит? Все! Театр Вахтангова кончился! Он говорит: почему, папа? Они не смогли! Они меня предали! Он говорит: что случилось? Они не смогли проскакать на палочках! Он говорит: на каких палочках? Он ставил сказку Маршака, и вместо лошадок дал народным артистам палочки. Ну, чтобы проскакать. Ну, понимаете, что они покрутили пальцем у виска и сказали: Рубен Николаевич впал в детство, он спятил. А Рубен Николаевич был возмущен и всю ночь скакал на этой палочки вокруг круглого стола в огромной гостиной Евгения Рубеновича и показывал, как он это им все замечательно придумал. Потом уже и Евгений Рубенович стал скакать. Это что не дурдом? Дурдом. Но это высочайшего опять-таки, извините, повторяюсь, полета. Потому что вот эта искренность, и вот этот момент, когда ты вдруг приподнимаешься на несколько сантиметров над землей. Тебя повело вдохновение. Это тоже только может быть в детстве от каких-то абсолютно незамыленных глаз. Ведь все в итоге упирается в вахтанговское понимание импровизации. И, кстати, Юрий Васильевич Яковлев, я считаю, он один из блистательных импровизаторов, вот он на сцене мог абсолютно даже в другую степь увести спектакль. Но это было вдохновенно, и я ему все разрешал. Потому что как сказал другой гений, Анатолий Васильевич Эфрос, понятие только одно, как бы живой спектакль, и неживой. Живой – это актер импровизирует, когда он внутри работает по вдохновению. А когда сегодня… Это не камень в их огород. Я понимаю, жизнь сложная. Он прилетает, или прибегает из сериала. Не успевает даже не то, что загримироваться. Влетает с холодным носом, барабанит текст так же, как только что на телевидении, на сцене. Я его беру в антракте за ручку, никогда не делаю публично, не обижаю при коллегах, и как Николай Васильевич Гоголь, это он меня научил этому. Увожу в темный уголок, и на ухо ему начинаю шептать. И он начинает вдруг останавливаться, покраснел, побледнел и понял. Все. Он уже не с холодным носом. Я ему говорю некоторые слова, которые заставляют его все-таки вспомнить, ради чего он пришел в эту профессию. С. КОРЗУН: В программе "Без дураков" Андрей Житинкин. И Марина Райкина. МАРИНА РАЙКИНА: Андрей Житинкин – режиссер и человек весьма любопытный. Я бы даже сказала, что это режиссер – провокатор в хорошем смысле слова. Он любит контрасты, он любит яркие цвета. Он один из первых, кто вывел на сцену в перестроечные времена, жесткую пьесу, жесткую правду. Первый заставил артистов ругаться матом согласно пьесе Волохова "Жмурики", что произвело определенный шок, но было весьма органично. Т.е. другим языком эти герои не могли разговаривать. И первым ввел на нашу сцену такое понятие, как гламур. С. КОРЗУН: Вот на гламуре если остановиться. И более того, наше в "Коммерсанте" по-моему, определение тому, что Вы пытаетесь вписаться в струю интеллектуального бульвара. Вот такое выражение. А. ЖИТИНКИН: Ну, Вы знаете, это очень интересно, но если вспомнить с чего начинал Константин Сергеевич Станиславский. Вы знаете, что он любил и начинал с водевилей. Почему у него такие замечательные ученики с очень острой формой – Мейерхольд. С потрясающим изысканным чувством, и я даже думаю, что это и был первый гламур – Таиров. А Вахтангов, который соединил и яркую форму, и интеллектуальное проникновение внутрь, он вообще был любимый. Я уж не говорю про Михаила Чехова, который эмигрировал. Но ладно, это как бы история потом расставила все акценты. С. КОРЗУН: Т.е. для Вас нет отрицательной конатации слова "гламур". А. ЖИТИНКИН: Да. Ничего страшного, если это отрывает от быта. Потому что гламур не есть синоним пошлости. Более того сочинить на сегодняшний день очень красивую скажем, изысканную и не банальную эротическую сцену очень сложно. Потому что любой сейчас протянет руку и дома снимет Бертолуччи, Пазолини, Антониони, все теперь есть. Все доступно. И в театре сделать что-то очень неожиданное. Очень красивое, очень эстетское безумно сложно. Очень сложно сегодня возвращать культуру, хорошо, даже через гламур, я ставлю Оскара Уайльда. Разучились носить фраки. Не помнят, как пользоваться веером. Не помнят даже, что такое глагол бенберировать. Не помнят, как открыть табакерку… С. КОРЗУН: А что это, кстати говоря? А. ЖИТИНКИН: Бенберировать? Вести остроумный диалог, подхватывая на лету собеседника. Причем без паузы. Если человек задумался, все, проиграл. А вот это я иногда шучу, называю интеллектуальный секс. Вот это гениально. Это мало кот из актеров может. Потому что обычно актер, знаете, он моет быть темпераментный. А вот темперамент мысли, это очень редкое качество, не многие могут. И пожалуйста, хорошо, пусть будет через фраки. Пусть будет через вот даже некоторую педаль в этом изысканном и красивом. Пусть это будет. Но это остается в памяти у зрителей. Он уже не будет, скажем, крахмальный платок оставлять на столе, на котором разлили вино и т.д. Он уже не будет громко ложечкой мешать в кофейной чашечке. Это очень тонкие вещи. И я Вам скажу, что я иногда злю своих критиков вот специально. Скажем "Портрет Дориана Грея" финал, падает Дориан, у него кровавая на белой сорочке стекает, по белой сорочке кровавая растекается пятно, и сверху огромный просто тысячи, тысячи лепестков роз. Засыпана вся сцена. Конечно, наверное, кому-то кажется, что это гламурный финал. Но если вспомнить, что Уайльд сходил с ума от того, насколько органична красота и скажем, в природе повторить красоту розы, или повторить красоту хризантемы, там любимые его бутоньерки, невозможно. Он просто искал тоже эквиваленты сценические. И он боготворил красоту. Он был в этом религиозен. И, кстати, его нельзя упрекнуть, потому что Вы помните, сколько с ним было всяких процессов. И всего. Но он тоже был ребенок, потому что если Вы помните, он на суде говорил о красоте, а его обвинили совершено в другом. И он сам, по сути, на себя и дал эти показания. И его в зале суда просто арестовали и т.д. Хотя он проходил, как свидетель. Ну, это мы сейчас отвлекаемся. Но, тем не менее, я сейчас еще раз говорю, что в гламуре нет ничего страшного, если это как бы не пошло. А ведь что такое гламур? Это кто-то один раз придумал красиво. А это вывели в тираж. Растиражированная красота. Вот и все. И глянец, который как бы цепляет глаз, действительно он кому-то рассказывает о красивой жизни. Но, тем не менее, все это листают. И Вы знаете, пусть листают. Пусть покупают. Потому что когда в советское время эти журналы, или все это привозилось из-за границы, и мы говорили: ой, ой, ой. И нам рассказывали эти безумные сказки про загнивающий Запад, а мы-то все знали и просто мечтали, когда же рухнет этот железный занавес и можно будет ставить и Камю, и Ануе, и моего любимого Теннеси Уильямса, которого я поставил все его поздние пьесы, и Мопассана, и т.д. Потому что они все входили в список запрещенных авторов Министерства культуры СССР. И вот, наконец, все рухнуло. И мы могли уже ставить, об этом говорить спокойно. И выяснилось, что их проблемы – это и наши проблемы. И действительно в каждой стране во все эпохи люди страдали, мучились, предавали и т.д. Если нам чего-то раньше было непонятно, то сейчас все проблемы этого как бы буржуазного мира, они абсолютно наши, все эти закладные, проценты, банки и т.д. С. КОРЗУН: Заболтались мы с Вами. Чуть больше минуты осталось, а несколько вопросов еще было, между прочим, по интернету. А. ЖИТИНКИН: Давайте. С. КОРЗУН: Из Сан-Франциско. Быстро отвечаем, да? А. ЖИТИНКИН: Очень быстро. С. КОРЗУН: "Недавно посмотрел телеверсию спектакля "Псих", спасибо большое. Все время не отпускало ощущение, что это как бы русская версия "Пролетая над гнедом кукушки". Просто интересно, так ли это на самом деле, или мне показалось?" А. ЖИТИНКИН: Совершенно верно, мы. Действительно, когда придумали этот спектакль с актерами Табакерки, с Сережей Безруковым мы говорили об этом, но наша психушка еще более выморочная, как все в России. И поэтому это был очень жесткий спектакль, но очень светлый в финале. С. КОРЗУН: Еще один вопрос из Штатов: "Очень люблю Ваши спектакли с Александром Домогаровым, "Нижинский", "Мой бедный Марат", не планируете ли Вы новую работу с участием этого замечательного актера?" А. ЖИТИНКИН: Да. У нас есть, как ни странно, проект "Распутин". Естественно, вы понимаете, о каком Распутине идет речь. И мы нервничаем, потому что вроде бы все складывается, потом рассыпается. Но возрастно мы не ушли от этого. И Домогаров это сыграет. Почему? Потому что он все больше и больше приближается по возрасту к Григорию Распутину, и для нас это фигура трагическая. С. КОРЗУН: Третий, последний вопрос. Меньше минуты остается: "Андрей, у Вас нету ощущения, что мы проиграли, пропили и проплясали демократию в стране?" Наташа из России. А. ЖИТИНКИН: Это потрясающий вопрос. Я всем своим творчеством, и вот последние мои спектакли, я всем пытаюсь подарить надежду. Что еще все в наших силах, и я бы был, наверное, законченным пессимистом, но я ставлю, ставлю и ставлю. Вот если бы я перестал ставить, я бы согласился с тем, что Вы говорите. Но я ставлю. Все-таки надежда умирает последней. С. КОРЗУН Андрей Житинкин. Спасибо, Андрей, огромное за то, что пришли… А. ЖИТИНКИН: Спасибо Вам. С. КОРЗУН: И отвечали на наши вопросы. Всего доброго Вам. А. ЖИТИНКИН: Спасибо. Спасибо Вам, Андрей, за Ваши прекрасную работу. Вы - Мастер. Вы - настоящий Мастер и именно так: Мастер (с большой буквы)
ta_ro: Вера, спасибо огромное-преогромное! Очень интересно было почитать, вроде и некогда, а оторваться не смогла. VA пишет: Да. У нас есть, как ни странно, проект "Распутин". Естественно, вы понимаете, о каком Распутине идет речь. И мы нервничаем, потому что вроде бы все складывается, потом рассыпается. Но возрастно мы не ушли от этого. И Домогаров это сыграет. Почему? Потому что он все больше и больше приближается по возрасту к Григорию Распутину, и для нас это фигура трагическая. Распутин? Интересно-интересно.
нара: Вера, спасибо большое, очень-очень интересно!!!
МК: ta_ro пишет: Очень интересно было почитать, вроде и некогда, а оторваться не смогла. Аналогично. И интервью телевизионное недавно смотрела. Оторваться от экрана не было сил. Умница каких мало.
Амели: Павел Деревянко: «Впадать в депрессию некогда» "Литовский Курьер", №52 (774) 24 Декабря Автор Надежда Грихачева Павел Деревянко хоть и молодой, но весьма успешный актер. Известность пришла к нему в 2001 году после фильма «Ехали два шофера». Затем последовали небольшие, но ярко сыгранные роли в телевизионных сериалах, благодаря которым он и запомнился зрителям, стал узнаваем. В спектакле "Дядя Ваня" он играет заглавную роль – самого дядю Ваню – Ивана Петровича Войницкого. Так получилось, что в Литве Павел Деревянко ни разу не был, хотя его однокурсница по ГИТИСу Живиле Мотвилайте родом из Вильнюса, и частенько приглашала его в гости. Зато теперь литовские морозы актер запомнит надолго. «Очень холодно – говорит он. Хочется погулять, посмотреть город, но понимаешь, что вечером спектакль, надо беречь голос». Стать актером Павел Деревянко с детства не мечтал. - Все получилось само собой. Жизнь так повела,- рассказывает он «Литовскому курьеру». – Прежде, чем стать актером, вы пробовали себя в разных профессиях? – Как только не пробовал найти себя в жизни. Поступал и в медицинское училище, учился в кулинарном, был учеником женского мастера в парикмахерской, неделю учился в вечерней школе, пробовал себя в бодибилдинге. – И куда в итоге привел вас жизненный поиск? – В итоге оказался в Москве. В 20 лет я поступил в ГИТИС. А уже на втором курсе понял, что нашел то дело, которым не скучно заниматься очень продолжительное время. И вот до сих пор я не скучаю. – Вы «прикреплены» к конкретному театру или играете на разных сценах? – Сейчас уже прикреплен. Раньше никогда не любил называть себя актером какого-либо театра, а теперь мое отношение поменялось. Думаю, что это в связи с нашим новым спектаклем «Дядей Ваней» и с Андреем Сергеевичем Кончаловским. Так что я актер Театра им. Моссовета. – Вы знали, какую роль вам предложит Кончаловский? – На самом деле не знал, что мне предложит Кончаловский. Даже не знал, для чего он меня позвал на беседу. Думал, что откажусь, потому что не хотел в театре ничего делать нового. Но когда Кончаловский сказал, что Чехов, «Дядя Ваня», я испугался. Чехов – это тот писатель, о котором я мечтал и мечтаю до сих пор, и навряд ли меня кто-нибудь пригласит в ближайшие два-три года, потому что я до Чехова еще не дорос. Все это я и сказал ему. Кончаловский ответил: либо ты делаешь вещи и идешь вперед, либо стоишь на месте и не делаешь ничего и качество идет назад. Понятно, что тут уговаривать уже не нужно было. Мы приступили к работе, чему я очень рад. Когда я читал «Дядю Ваню» в институте, он показался мне достаточно скучным. Но нет. Совсем не скучно. У Андрея Сергеевича есть большие планы поставить три спектакля Чехова, и я буду счастлив участвовать в их осуществлении. – Вы больше играете в спектаклях, поставленных по классике? - Сейчас да. У меня четыре спектакля: «Портрет» и «Вий» по Гоголю, «Крошка Цахес» Гофмана и «Дядя Ваня» Чехова. – И все равно следует признать, что известность вам принесли фильмы? - Безусловно. У меня более 50 фильмов и телевизионных сериалов, в которых я снялся. Но, пожалуй, большую известность я получил благодаря сериалам: «Участок», «Штрафбат», «Девять жизней Нестора Махно». Во многих из них есть и моя частица. Кстати, увидев меня в фильме Павла Лунгина «Дело о мертвых душах», Андрей Сергеевич Кончаловский собственно и подумал, что я смогу сыграть дядю Ваню. А театр все это время развивался параллельно. – Что вам ближе – театр или кино? – Я не стал бы так однозначно говорить, потому что это абсолютно разные вещи. Театр существует для внутреннего творческого роста, для развития твоих внутренних человеческих качеств. Кино для меня, по крайней мере на этом этапе, служит для удовлетворения каких-то личных амбиций. Кино – это слава, деньги. Как это грубо не звучит, но это присутствует в кино. – Поклонницы не достают? – Всякое бывает. Нормально, главное – без истерик. – Вам 33 года. Как воспринимаете свой возраст? – У меня переоценка возраста была, начиная с 30 лет. Долгое время я понимал, что что-то не так. Впервые, отмечая свое 33-летие, я провел его очень скромно. И был счастлив. Хотя очень люблю проводить пышные вечеринки для друзей. В этом году вдруг навалилось очень много работы, некогда было впадать в депрессию, в комплексы. Надо было просто работать. – Значит, кризис вас не коснулся. Предложений много? – Да все нормально. Так получилось, что параллельно я выпускал сразу два спектакля. Я никогда больше на такое не пойду: одновременно репетировать и выпускать два спектакля. Днем я репетировал «Дядю Ваню», а вечером «Портрет» Гоголя. Я был в очень сложном физическом состоянии. До сих пор не могу вернуть свой голос. Он в постоянном напряжении, постоянно срывается, а я постоянно за ним ухаживаю: полощу, ем какие-то конфеты, мало разговариваю, берегу его всячески. – Вы по жизни оптимист? – Ну а как по-другому? Фаталист-оптимист. Все как бы предначертано, но все равно ты делаешь свою судьбу сам. Здесь и сейчас. Главное, не бояться жить. Постараться делать это на полную катушку. По-моему, только так можно познать себя. В нас сидит очень много запретов, комплексов. Многое мы не можем сделать, потому что это противоречит каким-то устоям. Самое лучшее, что есть, – это середина, она наиболее близка к объективности. Но как ты узнаешь середину, не познав края? – Любовь помогает познать себя? – Без любви никак. Без любви во вселенском масштабе. Без любви к себе, к близким. В первую очередь, к себе. Я постоянно говорю, что нужно себя понять, принять и полюбить, и постоянно пытаюсь это сделать. Бывает, получается, бывает, нет. Я достаточно сомневающийся и комплексующий человек. Как Чехов сказал, в человеке все рядом – великое с ужасным, высокое с низким. Были и поступки, о которых жалел. Но, к счастью, их было немного. Были и такие, после которых могла серьезно измениться жизнь. Но бог, наверное, любит меня, потому что несколько раз давал мне шанс. Ты потом все анализируешь, делаешь выводы и идешь вперед. Поэтому все хорошо складывается. Такое ощущение, что жизнь, небеса, бог как Абсолют, ангел-хранитель любят меня. Но прежде всего надо самому себя любить. Не будешь любить – никто тебя не полюбит, я так думаю.
Татьяна: Беседа Татьяны Москвиной с Виталием Вульфом в свежем номере еженедельника "Аргументы недели" (№52(190) от 30 декабря 2009) Искусство в эпоху терроризма и эгоцентризма Наш собеседник - автор и ведущий теле- и радиопрограммы «Мой серебряный шар», главный редактор «Радио России-Культура» Виталий Яковлевич Вульф. На днях Виталий Яковлевич приступил и к участию в управлении телеканалом «Культура» (он назначен первым заместителем). Обычно люди с годами работают все меньше, а у Виталия Яковлевича получается наоборот. Театр уходит? - Я знаю, Виталий Яковлевич, что вы сторонник культурной памяти, для вас культура без памяти невозможна, наступает варварство. Чем по этой части вас обрадовал или огорчил уходящий 2009 год? - Самое большое мое огорчение - это то, что искусство, культура на моих глазах как-то медленно сходят с авансцены общественной жизни. Театр не имеет уже того значения, как раньше, во времена моей молодости. Сейчас он упорно превращается в часть шоу-бизнеса. Если самый модный спектакль в МХТ сегодня - «Примадонны», с переодетыми в женщин Дюжевым и Трухиным, разве это не так? Есть и другие примеры. На спектакле «Дядя Ваня» режиссера Римаса Туминаса в театре имени Вахтангова аншлаг, и на «Дяде Ване» Кончаловского в театре имени Моссовета - тоже, я сейчас говорю не о качестве исполнения, а о том, что, значит, есть интерес и к этой пьесе, и к новым ее трактовкам. Театральная жизнь вот и колеблется между этими двумя течениями - развлекательностью и тоской по высокой культуре. Высокой литературе. Высокому театру. Это колебание в 2009 году было очень заметно, а больших событий, настоящих побед было мало. Сегодня я узнаю, что талантливые актеры отказываются от крупных ролей в театре из-за работы в кино, и не только из-за этого. Способнейший актер Даниил Спиваковский (театр имени Маяковского) отказался от роли Тузенбаха в «Трех сестрах». Почему? А потому что пьеса называется не «Тузенбах», а «Три сестры». - То есть многие актеры, получающие свой глоток славы, уже хотят все время быть на авансцене, им тесно в ансамбле? - Да, а для исполнения классических пьес обязательно нужен именно ансамбль. Я изредка хожу на антрепризные спектакли, и мне все время нужна воля, чтоб это выдержать. Потрясающая актриса - Татьяна Васильева! Но ее работы в антрепризах это часто такое шаляй-валяй, без режиссуры, без качественного литературного материала. Многие дарования ушли в кино, в телешоу, потому что жизнь стала определяться новыми ценностями, и главная из них - деньги. В России патриотизма нет - В этом году я много читала о Большом театре, не о творческих проблемах, а о ремонте, о скандалах, о кадровых перестановках... Большой театр - громкое имя, бренд, но определяет ли он в самом деле «погоду в мире» и даже «погоду в доме»? Не становится ли он в творческом отношении второстепенным театром? - Нет, позволю себе с вами не согласиться. Оперу я знаю хуже и не могу судить, но балетная труппа Большого - одна из сильнейших в мире. Очень хороши молодые танцовщики. Пример тому - сенсационный успех «Спартака» Григоровича на гастролях в Испании. «Спартак» идет 40 лет, и на него всегда аншлаг, сегодня в нем танцуют молодые люди 23-24 лет - великолепно! Павел Дмитриченко, Александр Волчков, Иван Васильев - это блеск. Балетов такого класса на Западе нет, там мода на одноактные балеты, уложенные в 15-20 минут. Такие балеты ставил и Алексей Ратманский, которого обожала балетная критика и писала о нем как о Бежаре. А труппа его не любила. А Григорович, которого критика не жаловала, тем временем вытаскивал из кордебалета молодых танцовщиков, которые канделябры носили, делал с ними партии, и они становились открытием Большого! Ни один человек не выслушал о себе столько гадостей, сколько Григорович, и что? Его авторитет в профессиональной среде огромен. Леонид Десятников, нынешний музыкальный руководитель Большого, сказал как-то, что Большой театр должен стать таким, как все, и я с ним согласиться не могу. Это ошибка. Большой театр не такой, как все, и таким, как все, быть не должен. - Я не хотела никак обижать балет Большого, но как зритель вижу, что если ходят «на имена» в балете, то в опере этого нет. И, например, рядом существующий Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, по-моему, работает куда интереснее Большого. Но о «Стасике» всерьез почему-то не принято говорить - опять предрассудки, предубеждения! И театральная критика совсем перестала открывать таланты, а занимается раздачей оценок с прокурорским видом... - А вы заметьте, что в России ведь нет патриотизма. Он есть в Америке, он есть во Франции, в Италии, в Испании, да много где. В России его нет. Тут главное - лягать своих и получать от этого удовольствие. Эта «школа злословия» распространилась массово, и чем талантливее человек - тем сильнее его травят. Довольно трудно жить этой горстке людей, которые еще что-то могут, - ставить спектакли, играть на сцене. - И, например, некоторые виды творческой деятельности вообще исчезают. Героини в театре где? - Они исчезли! Как будто улетели куда-то! - А ведь могли развиться в хороших руках и Чулпан Хаматова, и Ольга Дроздова... - Да, что-то не получилось, но ведь еще может получиться. Несмотря ни на что, дух старого «Современника» остался, Галина Волчек хочет привить его и молодым. Пора менять школу - Где же взять новых режиссеров для новых «cовременников»? - Надо изменить театральную школу. - А, вот где корни проблемы! - Конечно. Когда-то, например, Школа-студия МХАТ была школой номер один, из нее вышел почти весь «Современник», там были замечательные педагоги. Кто сегодня там преподает, я не знаю, но только ощущаю по разговорам, что никто туда особо не стремится попасть. Время великих режиссеров - Любимова, Эфроса, Товстоногова - было и временем их обучавших великих педагогов, одного без другого не бывает! А потом нужна настоящая энергия. Я помню, как в течение 14 лет Ефремов каждый год создавал свой театр. - А мне кажется, люди масштаба Олега Ефремова сегодня не пойдут в театральную режиссуру. В его время театр был страшно важным государственным делом, и он был страшно нужным государственным человеком. Он был на передовой! А сейчас стоят на обочине какие-то полузамершие театрально-подобные организмы, разве человек с темпераментом полководца туда пойдет? Как опять соблазнить волевых людей театром, непонятно! Таланты - всегда редкость - Тем более режиссерский талант - такая редкость во всем мире. Их и в Париже нет, великих режиссеров. За всю жизнь я видел в Лондоне только один великий спектакль - по русской классике, «Дачники» Горького. Кстати, на Западе в солидных театрах никто не переиначивает классических пьес, не искажает текст. - Так если на афише стоит имя автора, то этого и нельзя делать, иначе потребитель вводится в заблуждение. Если внесены значительные изменения в пьесу, то следует это указать прямо в афише. Это у нас так глаз замылен, что бог весть что идет под именем Чехова или Островского. - Марк Захаров в своем новом спектакле «Вишневый сад» указал, что это «по мотивам». Захаров - умный и талантливый человек, но у него есть такое качество - ему не хочется отстать от времени. Я ему все говорю, а он не соглашается, - от какого времени? От его шумных второсортных признаков? Кто делает это время? Мы сами. Мы делаем время. А он хочет соответствовать времени тем, что убирает из своего «Вишневого сада» роль Епиходова вообще. У Кончаловского в спектакле «Дядя Ваня» очень интересно играет Домогаров доктора Астрова. А дядю Ваню играет Павел Деревянко, ему 33 года, и на сцене мальчик, который закидывает головку и машет ручками. Деревянко - талантливый и действительно современный актер. Но к этой роли он не имеет отношения... Захаров и Кончаловский - заметные фигуры, имена, таланты. А сплошь и рядом идут спектакли очень самоуверенных людей без всяких признаков таланта. Вообще крайняя самоуверенность стала очень распространенным явлением в эпоху терроризма и эгоцентризма. Я так определяю нашу эпоху этими двумя словами. Агрессия и невероятный эгоцентризм... - Что бы вы пожелали, Виталий Яковлевич, в новом году всем тем, кто любит искусство и всерьез им интересуется? - Пожелаю в первую очередь избавиться от недоброжелательства, которое очень глубоко засело внутри общества. И еще - терпимости. В конце концов это искусство! Что ж из-за этого вызывать друг друга на дуэль и бить рапирами? Мне бы хотелось, чтоб 2010 год стал более спокойным, более талантливым, чтобы родились новые имена. Чтобы мы могли назвать новых звезд в кино. В театре же не должно быть звезд, это понятие массовой культуры. А мы и без того погружены в массовую культуру. Вот и хочется освободиться от нее! Чтобы у нас была пусть и узкая, но своя дорожка к настоящей культуре! Она в России была всегда. - Итак, больше талантов, больше событий, больше доброжелательности! И, как я люблю приговаривать, должен быть какой-то формат и для неформата!
ta_ro: Не столько интервью, сколько пара цитат от английского биографа Антона Чехова профессора Дональда Рейфилда. Ольга Бугрова, "Посвящение Антону Чехову" 5.01.2010 "Голос России" Наступивший год пройдет под знаком крупного юбилея всемирно известного русского писателя-классика. 29 января исполняется 150 лет со дня рождения Антона Чехова. Волна культурных событий, связанных с юбилеем Антона Чехова, уже поднялась, и теперь, судя по всему, будет лишь разрастаться, причем не только в России, но и в мире. Центральным событием, безусловно, станет IX международный Чеховский фестиваль в Москве. Он пройдет в течение двух летних месяцев и обещает сногсшибательные впечатления. Свое понимание Чехова на московских сценах представят драматические театры и хореографические труппы из 14-и стран мира, в том числе Германии и Канады, Швеции и Японии, Аргентины и Франции, Испании и Тайваня. О том, насколько разнообразно и смело мир переосмысливает сегодня чеховское наследие, можно судить по словам английского биографа Антона Чехова профессора Дональда Рейфилда. В конце ноября он приезжал из Лондона в Москву для работы в жюри международного Чеховского телефестиваля, ставшего, кстати, первой ласточкой торжеств в честь юбилея писателя. Дональд Рейфилд рассказывал о том, как "работают" с чеховскими текстами англоязычные театральные деятели. Но нечто похожее происходит и в других языковых средах. "Английские режиссеры, - говорит ученый, - занимаются переводом не только языка, но и переводом-переосмыслением всего действия чеховских пьес. Эти адаптации, вообще, очень интересны, они - как будто новое творчество. Например, "Дядю Ваню" можно играть в Австралии и на шотландских островах, показывая, что все ещё здравствует некий профессор Серебряков, который в какой-то момент возвращается в родные пенаты и портит всем жизнь. Я встречал таких профессоров - я сам до недавнего времени был профессором университета. То же можно сказать о "Вишневом саде": в Ирландии, в американских горах Аппалачи сохранились никому не нужные усадьбы с садами, и там тоже появляются какие-то свои лопахины, трофимовы. На эту чеховскую тему существуют ирландский "Вишневый сад", американская пьеса "Огонь" - кстати, приспособленная к современности, она имеет большой успех". "В Великобритании сегодня есть талантливые чеховеды, - продолжает Дональд Рейфилд. - Среди них знаменитый драматург Майкл Фрейн, который выучил русский язык, и является прекрасным переводчиком Чехова. Есть романисты, которые тоже очень любят Чехова и переосмысливают его в своем творчестве. Один из лучших среди них - Уильям Бойд написал пьесу "Тоска". В ней персонажи чеховского рассказа "Моя жизнь" в определенный момент... приходят к вишневому саду и начинают красить крышу усадебного дома. Но еще больше, чем в театре, влияние Чехова заметно в британских школах литературного творчества, похожих на московский Литературный институт: там молодых английских писателей воспитывают именно на чеховской прозе - учат тому, как писать рассказы без излишней многословности. У Чехова есть валентность, его можно совершенно по-новому понимать, и думаю, что в юбилейном году появятся довольно интересные "гибриды" на основе чеховского творчества. Так что Чехов жив, даже если и принимает всё новые формы". Российская программа Года Чехова открывается в конце января (26-31.01) международным театральным фестивалем "Дни Чехова в Москве". Он представит работы, пожалуй, наиболее радикально мыслящих режиссеров. В их числе, например, российский изобретатель театрального жанра "саундрама" Владимир Панков и его швейцарский коллега Даниэле Финци Паска - "по совместительству" литератор и клоун, придумавший "театр-цирк". Судя по всему, Антон Чехов, написавший когда-то о себе - "Мой девиз: мне ничего не нужно", - остается самым необходимым и самым вдохновляющим автором.
ta_ro: Душа и голос Валентина Талызина - о тайнах вдохновения Вита Рамм Сегодня народной артистке России Валентине Талызиной исполняется 75 лет. В ее творческой биографии 110 фильмов, в том числе - "Зигзаг удачи", "Иванов катер", "Перевод с английского", "Большая перемена", "Женитьба", "О бедном гусаре замолвите слово", "Культпоход в театр", "Гений"... Плюс 51 год службы в Театре им. Моссовета. известия: Какие у вас красивые кошки. И все четыре рыжие! валентина талызина: На креслах лежат мама Зина, дочка Ася и сын Пацанчик. А Нюрино место в углу, рядом с батареей. Все кошки не только красавицы, но и большие умницы. Особенно Нюрочка. У меня в детстве была кошка - серая. Заступница. Когда я дралась, могла прыгнуть на моего обидчика и покусать. Моя мама не любила кошек. И дочь тоже не любит. Но как только Ксения ушла устраивать свою семейную жизнь, у меня сразу стали жить кошки. А внучка Настя в меня. Обожает кошек. Ей десять лет, занимается балетом. и: И не жалко ребенка? талызина: Галина Сергеевна Уланова правильно сказала: "Балет - это каторга в кружевах". Да, это труд - лучшее средство от уличных и прочих порочных соблазнов. В творческих школах еще остались педагоги, которые отдают себя воспитанию талантов. Они не глядят, образно говоря, "в руки родителей", а только лишь на способности ребенка. и: Как вы думаете, в чем причина, что сегодня педагоги стали смотреть "в руки родителей"? талызина: Наше общество очень быстро разделилось на денежных и безденежных. Миром стали править деньги. Именно российским миром. Это ужасно. У нас ведь всегда была интеллигенция, которая стояла выше денег. Были идеи, загибы, богема - все что угодно, но деньги никогда не были на первом месте. А теперь даже средние школы стали коммерческими. Конечно, я понимаю, что учителю, да еще в таком дорогом городе, как Москва, на официальную зарплату прожить невозможно. Но ведь и само отношение к образованию в нашей стране изменилось. и: Вам самой не чуждо просветительское подвижничество. В середине 1990-х на телевидении вы занимались "Серебряным веком"... талызина: Готовясь к телепрограммам о Гиппиус, Апухтине, Бунине, о "Русских сезонах" Сергея Дягилева, я открывала для себя новые пласты нашей культуры и сожалела, что мы были так долго их лишены. И так было радостно, когда в Пушкинском Доме порой находила некие факты, которые подтверждали мои догадки. А еще я в те годы выучила много стихов. И во время творческих встреч обязательно их читаю. Хотя вообще-то к стихам пришла поздно. Вначале зачитывалась прозой. В школьные годы просто проглатывала книги. Первый поэт, которого я по-новому открыла для себя, - Марина Ивановна Цветаева. А в документальном фильме "Я - Талызина" читаю стихи Натальи Николенко. Она живет в Барнауле, трудится санитаркой в детской больнице. Книжку своих стихов передала мне во время шукшинского фестиваля. Я просто влюбилась в ее талант. и: В фильме "Я - Талызина" ваша дочь Ксения говорит, что быть Талызиной - это путь. Вы согласны? талызина: Я путь не выбирала. Все случилось так, как случилось. Ну, кто же знал, например, что, когда уйдет от меня муж, я попаду в нервную клинику и пролежу там сорок дней? Каждого человека порой мотает-шатает в разные стороны. И со мной случалось многое. В этом фильме Марина Неелова произносит важную мысль: "Настоящий артист - мученик". Мы действительно мучаемся своей профессией. Мною ведь что-то двигало. Я поступала и на исторический, и в сельхозакадемию, а в итоге пришла в ГИТИС. Я сейчас с таким сожалением смотрю на девочек в телесериалах... Их невозможно запомнить ни в лицо, ни по фамилиям. Они не верят, что надо учиться, надо работать, а хотят успеха. Быстрого. и: Давайте в нашей газете "разыграем" несколько созданных вами театральных и кинообразов. Что скажете, например, о Екатерине Второй в "Царской охоте"? талызина: Директор Театра Моссовета Лосев не хотел, чтобы я была Екатериной, но Роман Виктюк и Маргарита Терехова настояли. Императрица обладала большой волей и была очень умна. Она была сексуальной, но головы из-за высоких своих гренадеров никогда не теряла. Мне кажется, она смотрела на нашу страну как на ступень более низкую, чем ее родная Германия. И она сумела много сделать для России. Не зря ее называют Великой. и: Памятен эпизод из "Стариков-разбойников", где ваша героиня-секретарша говорит: "На пенсию надо уходить с 18 до 35 лет"... талызина: Фраза запомнилась, а мне не хватило чего-то в этой роли. Фаина Георгиевна Раневская как-то мне сказала: "Для комедии, деточка, нужен кураж". Я не кокетничаю - знаю, какие из своих ста десяти ролей сделала не очень. А вот учительницу химии Нину Петровну из "Большой перемены" люблю. Как и маму Насти из "Гения". Моего мужа там играл Анатолий Кузнецов. Партнер легкий, восприимчивый. С ходу ловили все нюансы. и: Вашим голосом говорит не только Барбара Брыльска в "Иронии судьбы", о чем знают, кажется, все зрители России. Но, например, и латышка Марта в телефильме Алоиза Бренча "Долгая дорога в дюнах". талызина: Мне этот телефильм напомнил о моем детстве. В совхоз, где мы с мамой жили, в 1947 году привезли ссыльных латышей. Помню, как их выгружали из открытого грузовика, как упала в грязь старуха, как их расселяли, как по воскресеньям они собирались в заброшенном клубе... Кто-то из них повесился... Я перед началом работы сказала режиссеру: "Только не мешайте. Я вам сделаю женщину, которую полюбит весь Советский Союз". И Алоиз Бренч мне поверил. Когда я говорила, что тот или иной крупный план Лилиты Озолини слишком суровый, что с такой Мартой мой голос вступит в противоречие, он даже корректировал монтаж фильма. и: Если продолжить тему голоса, то для огромной аудитории вы - мама дяди Федора из мультфильмов о Простоквашине. С 1978 года страна в новогодние дни радуется ее остроумию: "От этой картины на стене очень большая польза: она дырку на обоях загораживает!". талызина: Я сначала записала роль. Маму рисовали уже под мой голос. Интересная деталь: художники меня не видели, но нарисовали маму в очках. И в жизни я ношу очки. и: Ваш голос - это результат тренинга? талызина: Во время учебы его слегка поправили, но тембр мой, от природы. Ведь что такое голос? Звук души. Нет в мире одинаковых голосов, каждый индивидуален. Я всю жизнь голос берегу. Никогда не ела мороженого, не курила. Однажды мне рассказали притчу о старике, которого спросили: "Для чего рождается человек? Для продолжения потомства?" - "Нет". - "Для борьбы за справедливость?" - "Нет". - "Для утверждения доброты?" - "Нет". Вот вы, Вита, как считаете, для чего рождается человек? и: Для работы. талызина: Нет. и: Тогда я уточню, что самой сложной работы в мире - для молитвы. талызина: Правильно. Старик сказал: "Человек рождается, чтобы петь молитву во славу Господа Бога". Это лишь кажется, что если нет слуха, значит, петь невозможно. У всех есть свой внутренний голос, внутренний слух. Главное, чтобы молитва звучала искренне. и: Кто вас учил работе как служению? талызина: Меня лепили, шлифовали три женщины. Светлой памяти педагог по вокалу Галина Петровна Рождественская, Варвара Алексеевна Вронская - мой педагог по мастерству - и Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф. Многие вещи, явления, ситуации я воспринимала их глазами. Была благодатной почвой, куда упали зерна их труда. Еще один важный урок на съемках фильма "Иванов катер" мне дал Марк Осипьян. Я тогда была в восторге, что отпустили из театра, что у меня такая роль, что в партнерах Петр Вельяминов и Юра Орлов, а вокруг замечательная природа и река Унжа - словом, сплошной адреналин. И начала много говорить о фильме, о роли, об отношениях персонажей. А Марк Данилович все мрачнел и мрачнел. И я поняла, что надо заткнуться. Сейчас и на всю оставшуюся съемку. И эту ситуацию запомнила на всю жизнь. и: С высоты своего опыта можете сказать, что для женщины-актрисы главное? талызина: Скажу я так. Актриса должна быть монахиней. Тогда что-то получится. и: Михаил Пудовкин показывал тетрадки, в которых он даже малюсенькую роль переписывал от руки, придумывал биографию своим персонажам. талызина: Да, и я так делаю. Надо серьезно готовиться, но не играть, а жить жизнью своего героя. И тогда зритель не сможет глаз отвести. Я помню спектакль по «Игрокам» Гоголя. В каждой роли – потрясающие, именитые артисты! Играли все прекрасно, но вышел на сцену Евгений Александрович Евстигнеев и сразу взлетел к Николаю Васильевичу! Я смотрела только за ним. И имела неосторожность об этом сказать режиссеру спектакля. Прошли годы, и мои слова мне аукнулись сегодня. и: Как это?! талызина: Мне 75 лет. В театре Моссовета я прожила 51 год. Я попросила, чтобы мне дали творческий вечер. Дирекция театра мне отказала. и: Но это же в традициях русского театра – бенефис заслуженного человека… Театр должен был сам вам предложить. талызина: А я, получается, не заслужила…При этом, театру не нужно было бы ничего делать. Продюсер и режиссер фестиваля «Амурская осень» Сергей Новожилов сделал бы все сам. Даже випов в театр обещал пригласить. Поэтому на следующий день после дня рождения, 23 января я со спектаклем «Госпожа министерша»улетаю в Хабаровск.
ta_ro: Интервью от 25 декабря 2009 г. в журнале "Театрал" с Виктором Сухоруковым «Умей терять и не жалеть об этом» Вопросы задавала Катерина АНТОНОВА Почти проповедник, почти юродивый, клоун, лицедей, свой в доску в любой булочной и желанный гость на любом высокосветском приеме, любимец женщин Виктор Сухоруков – гений общения. Пока поднимались в гримерку из зала Театра им. Моссовета, где только что закончился прогон первого акта нового спектакля Юрия Еремина «Царство отца и сына», в котором Сухоруков играет роль Федора Иоанновича, к нему раз десять обратились служащие театра: «Как дела?», «Как прошел прогон?», «Как настроение?» К нему хочется обратиться, что-то у него спросить просто так – только для того, чтобы он улыбнулся и ответил: «Все хорошо!» Потому что такой у него дар – помимо актерского приносить радость. – Вы постоянно окружены народной любовью. Неужели так всю жизнь было? – Сегодня, когда мне 57 лет, и у меня за плечами большая жизнь, я все равно помню, как мне, мальчишке, сказал на консультации профессор Школы-студии МХАТ Манюков: «Вы никогда не будете актером». Это вместо того, чтобы поддержать, подбодрить, обмануть, чтобы оставить какой-то шанс… На всю жизнь ведь ранил! А сейчас я сыграл уже 56 ролей в кино, среди них – это с моим-то амплуа! – больше десяти главных ролей, среди которых царь Павел Первый. И сегодня причина нашего разговора – еще один царь, еще одна моя главная роль – Федор Иоаннович. – Вы до сих пор воспринимаете слова того профессора как травму? – Да я это как вчера помню! Он не имел на это права. Они меня изначально обманули, написав, что это «консультации», и я шел на консультацию, а не на вынесение мне приговора. И он был – не мессия, чтобы предсказывать в масштабах всей моей жизни. Это был тот самый случай, когда обмануть было правильнее, чем сказать правду, как он ее понимал. Можно было сказать: «Не тот репертуар, еще надо набраться опыта». Но не выносить мне приговор на всю жизнь. – У вас тогда какое чувство возникло, когда вы это услышали, – что от противного все равно стану актером? – Да нет. Я был в своей мечте очень укреплен, и мои устремления стать актером были так сильны, что я и готовился к большому, трудному, долгому пути. Я понимал, что меня в первый год не примут. Я понимал, чтобы поступить в московский театральный институт, надо было иметь либо семь пядей во лбу, либо семь пудов блата. Я был хитрый, и уже в детстве бегал на «Мосфильм», чтобы попасть в кино. Я понимал, что через кино мне в театр пробраться будет легче. Я читал, и знал, что если сняться в пионерском галстуке, то в возьмут в театральный. Я же мальчик из очень простой среды. Из Орехова-Зуева. Я фабричный был ребенок. И, конечно, мать говорила мне: «Куда ты лезешь, там все по блату». Но я все равно использовал свой шанс до конца. Говорил себе: «Я могу поступать до 25 лет, как написано в правилах приемах. Я буду поступать каждый год до 25 лет, пока не возьмут». Я точно знал, что свой ресурс поступления я отработаю до конца. Меня часто потом спрашивали, почему именно в московский вуз я так рвался… – Да, а почему? Почему не в Ярославль, например? Там же прекрасное театральное училище? – А потому не в Ярославль, что туда билеты были 10 рублей в один конец, и еще жить где-то надо, и что-то есть. Нужно было минимум сто рублей на одну поездку. У меня таких денег, даже когда я уже начал работать, просто не было и быть не могло. А чтобы поступить в Москву, надо было в этом смысле – зайцем на электричке, 10 копеек на метро и 15 копеек на пончики и стакан чаю. Это я мог себе позволить. – Вы даже сейчас помните это ощущение, что нет денег? – Конечно. Даже в позиции сегодняшнего моего благополучия. Я помню все до мелочей, до запаха. Может, потому, что это были времена поиска моего счастья, когда я искал ту дверь, за которой было мое замечательное великое будущее. Очень хорошо все помню – и свои собственные ощущения, и какой мир был вокруг меня. Помню, как я шел по улице после того, как меня приняли в ГИТИС. Все люди мне казались такими красивыми, как будто они все собрались на свадьбу. Я выпросил в деканате справку, что меня приняли, чтобы показать родителям, и особенно моей матери. Помню, она взяла ее и не читая сказала: «Ну слава Богу! Твою мать наконец-то! Сколько же можно!» И заплакала. Она рано умерла, в 52 года, и не застала ни моей удачи, ни моей популярности… Когда меня на приеме в ГИТИСе спросили про мое хобби, я сказал: «Наблюдать за людьми». Я действительно любил подсматривать в окна, наблюдать за веселыми, пьяными, гуляющими, дерущимися людьми. Все активно существующие на земле люди были мне очень интересны. Не как будущему актеру, а как человеку мне это было интересно. У нас в детстве была такая игра: мы делали «секретики» из цветных фантиков – со стеклышками, потом эти «секретики» надо было искать. Я любил игры, где была заложена тайна, некая иллюзия, загадка, – и открытие. Я любил калейдоскопы. Любил заглядывать за экран в кинотеатре. Я ломал много игрушек только для того, чтобы посмотреть, что там внутри. И зная, что Дед Мороз – это игрушка, я все равно распарывал его кафтан, чтобы посмотреть, какой он там и что лежит у него в мешке. – Неужели в Деда Мороза верили? – Я и сейчас верю. Очень простая причина: я привык верить. Даже если я точно знаю, что Дедом Морозом нарядилась тетя Люся, я все равно в него верю. Мне часто говорят, что я молодо выгляжу. Но я ведь ем то же, что и другие, умываюсь той же водой, ну есть у меня какой-то определенный крем после бритья, ну так он же есть у миллионов. Я думаю, что молодость сохраняется и выходит из человека наружу посредством чувства, которое называется «удивление». Я удивляюсь совершенно по-детски тому, к чему давно можно было бы привыкнуть. Может, это и есть эликсир молодости – когда человек не застывает, не костенеет, не превращается в сноба, когда цинизм и ехидство не искривляют его лица в отторжении и неприятии того, что происходит вокруг. Ведь морщины, складки на лице – они формируются отношением к миру. Поэтому не за лицом надо следить, а за настроением, за своим внутренним содержанием. Ведь все эти складки изнутри выталкиваются из обратной стороны пупка. – Вам тоже, как и другим, нужно работать над своим мироощущением или вам просто дано такое вот потрясающее мудрое, светлое ощущение жизни? – Что вы! Ничего не бывает просто так, и мироощущение тоже просто так, ниоткуда не возникает. Любовь моя к жизни взрощена на темной стороне жизни. То есть от усталости я стал резвый. Будучи во мраке, я полюбил свет. Я очень долго был нищим, и сегодня мне хочется быть чистым, богатым, здоровым, с приятным запахом, хочется вкусно есть. Но! Главная моя ценность – это понимание того, что все проходит, ничто не вечно, все остается людям. Почему-то эти принципы, эти мысли начинают меня формировать, и я по-другому начинаю жизнь, по-другому воспринимаю то, что со мной происходит. То есть нынешний Сухоруков, желающий добра, улыбающийся, считающий себя талантливым актером, – это все формировалось там и тогда, когда я разрушался. Это же одно из чудес моей жизни. Я часто пытался понять, почему я тогда не умер, почему я не закончился совсем тогда, а вместо этого открыл глаза и понял: «Я есть. Я живой». И не сначала все начал, а просто заново родился. Второй раз. Нет этому ответа, я сам удивляюсь, что так случилось. И радуюсь каждую секунду. Вот посмотрите, у меня на гримерном столике стоит банка меда – это мне подарили тут, в Театре Моссовета, куда я пришел год назад, и ко мне здесь так хорошо отнеслись, что мне работается и живется среди этих людей очень радостно и комфортно. Мне с ними интересно – как с актерами, как с личностями, как с партнерами. Целую Катю Гусеву, обожаю Валеру Еременко, Кланяюсь Яцко. За что такое доброе здесь ко мне отношение? Я его здесь еще не заслужил. И, конечно, Еремин Юрий Иванович. Слишком давно, очень давно я не встречал такого художника, который, как он, до великого возвращения в детство увлечен своей профессией. А как он актеров любит! До наивной стыдливости! Сам иногда стесняется своей любви. Жалко, что мы не встретились раньше. Прекрасно, что мы встретились сейчас. Мы делаем великолепную историю под названием «Царство отца и сына». Я верю в успех, потому что Еремин заставил меня своей режиссурой, своими мыслями, собой заставил жить этим спектаклем не только на репетициях, но и за стенами театра, дома, перед сном, пробуждаясь. Я живу этим образом Федора. Я говорю это не за тем, чтобы кто-то подумал: «Ах, какой Сухоруков хороший». Мне плевать, кто что подумает. Но я хочу соответствовать труду, который в меня вложен, хочу оправдать доверие театра и коллег Театра Моссовета с его великим прошлым и сыграть эту роль царя Федора так, чтобы стало понятно: я приглашен не зря, я хорошее продолжение биографии Театра Моссовета. – Федор – роль хрестоматийная, роль, о которой рассказывают в курсе по истории театра. А вам важно знать, кто ее играл, прочитать что-то вокруг роли? – Да. И память о том, кто и как играл эту роль, есть. И желание обобрать их в творческом плавне есть. Но все равно главная моя задача – сыграть лучше их. Сыграть его своим Федором, сделать его своим героем. Я все равно актер. Я – фантазер. Я – лицедей. Я – сочинитель. И мне хочется переплюнуть Москвина и Смоктуновского. Что здесь плохого, если мне хочется сделать лучше, чем у них?! Я понял – их цари, их Федоры остались в их времени, каждый в своем. А у меня будет мой Федор, в сочинении Еремина, в академическом Театре Моссовета, сегодня, в нашем времени. И мой Федор станет в ряд других, будет хорошим, удачным или не очень, но это будет не похожий ни на кого Федор Виктора Сухорукова. – Вы сказали: я еще не заслужил в Театре Моссовета такого доброго отношения. Как вы думаете, все, что мы получаем хорошего, мы должны возвращать? – Обязательно. Мне иногда кажется, что Бог к нам приходит в обличье людей. Представляете, если бы люди осознавали это, сколько бы они не делали зла по отношению друг к другу, боясь – а вдруг это Бог? Само слово «расплата» – тяжелое по отношению к добру и добрым делам. Но отдавать надо. Безвозмездно. Безвозвратно. Не дожидаясь и не надеясь, что получишь что-то взамен. Конечно, у меня все, как у всех. Я не всегда благополучен и не всегда купаюсь в счастье, как половник в супе. И тревоги, и неудачи, и сомнения, и страхи – все есть. Но у меня есть три кита, три коня, три лягушки, на которых я существую. Терпение. Жертвенность и Непредательство. Это для меня не просто слова. Под каждым из них я имею целую философию. Выбирайте любое – я вам его расшифрую. – Жертвенность. – Жертвенность – это умей отдавать, не ожидая ничего взамен. Умей терять и не жалеть об этом. Очень часто в жизни каждого из нас происходят вещи, которые нас мучают, расстраивают, и мы оказываемся перед выбором, что делать. И каждый этот выбор старается сделать, исходя из выгоды для себя. Я избрал другой путь: не ищи выгоды для себя, а ищи логику, ищи будущее. Надо мостить будущее сейчас. Надо искать почву для покоя. А для этого надо с чем-то расставаться. Я завтра нужен такой же здоровый, розовощекий, оптимистичный, работоспособный, как сегодня. Но для того чтобы быть таким завтра, я что-то должен сделать сегодня. Не думать: вот тут я сейчас схитрю, тут я сейчас обману, припишу это себе и завтра буду в порядке. Нет. Жертвенность – это способность отдавать, расставаться и без этого обходиться. Вот так. Я уезжал из Петербурга и думал: «Ой-ой-ой! А это нужно? Ай-ай-ай! А как же я без этого? А то пригодится? А это взять? Ай!» И я так устал от этой паники, что решил: «Пропади оно все пропадом! Куплю все новое! А не куплю – одолжу у соседей, а откажут – обойдусь! Не пропаду!» Когда я переехал в Москву, я месяц спал на ковре, который мне подарил на юбилей Олег Меньшиков, а ел на подоконнике, и единственная вещь, которая понадобилась, а у меня ее не было, был штопор. Когда пришли гости, нечем было открывать бутылки. Конечно, как бы я красиво ни рассуждал, какими бы эпитетами ни сыпал, я нормальный человек: считаю деньги в кошельке, завожу будильник, чтобы не проспать, хожу в магазин. Но я готов к тому, что завтра может случиться катастрофа. Пожар. Наводнение. Я к этому готов. У меня документы все собраны в одну сумку, чтобы, если при мне загудит, я схватил ее и выбежал на улицу в тапочках. Ну а если не при мне – значит начну все сначала. Я к этому готов. Главное, не отчаиваться. Паниковать можно. Это пройдет. Но надо жить дальше. И надо жить светло. Потому что во мраке, в гнете не выносимо существовать. Хлеб горек. Меня часто спрашивают, так есть Бог или нет? Сейчас, когда я репетирую царя Федора, и опять меняюсь, и опять внутри меня что-то происходит, я нашел ответ: не важно, есть Бог или нет. По-другому вопрос должен стоять. Есть вера или нет веры? Нет веры – ничего не поможет. Есть вера – все будет. Я думаю, что все боги миров или миры богов, как бы они ни назывались – Магомет, Будда, Христос, – они все созданы через веру. Значит, вера – слово сильнее, чем имя или имена богов. – И вчера, и сегодня, и через год у меня есть просьба к небу: поменьше разрушительства. Я желаю всем нам поменьше разрушительства: души, тела, улицы, города, мира. Я хочу, чтобы мы побольше энергии, силы и себя отдавали любимому делу. Мне кажется, если честно заниматься своим делом, это и есть любовь к родине, это и есть патриотизм, это и есть качественный поход в будущее. И отсюда мое эгоистическое желание и на будущий год, и дальше: оставаться нужным, быть при деле, чтобы мои способности оставались нужными людям. Я хочу трудиться. Я хочу, чтобы мы все в этой жизни были нужны. Чтобы в каждом из нас нуждалось человечество.
ta_ro: Я видела Сухорукова на сцене только один раз - в "Игроках", и была потрясена, сражена его обаянием, его умением перевоплощаться, его мощнейщим энергетическим посылом. Впечатление от игры Сухорукова перебило ожидаемое восхищение Меньшиковым. Очень интересный актер и человек, со своим мировоззрением, со своим сложившимся внутренним миром. Любопытно и познавательно читать его рассуждения, для меня во всяком случае. А «Царство отца и сына» в театре Моссовета никто не видел? Много отзывов интересных в сети об этом спектакле.
АЛ: ta_ro, спасибо. Удивительно светлое интервью, наверное можно сказать так.
ta_ro: АЛ пишет: Удивительно светлое интервью, наверное можно сказать так. От него идет какой-то невероятный энергетический посыл доброты и света (я имею ввиду в театре), несмотря на отнюдь не положительные роли. Это какое-то внутреннее состояние, приобретенное, вымученное жизненным опытом и от этого более ценное.
нара: ta_ro, спасибо большое, необыкновенно интересно. Виктор Сухоруков -ЛИЧНОСТЬ!
ta_ro: нара пишет: спасибо большое, необыкновенно интересно. Нара, я очень рада, что тебе тоже понравилось Мне самой было необыкновенно интересно читать. Вот, если бы про спектакль еще кто-нибудь рассказал... а то я несколько далековато от театра нахожусь
нара: Интересный, но с привкусом горечи монолог Валентины Талызиной в "РГ". Монолог актрисы "средних способностей" Голос отечественного кино актриса Валентина Талызина рассказала "РГ" о том, как она озвучивала Барбару Брыльску в "Иронии судьбы" У "голоса отечественного кино" актрисы Валентины Талызиной - юбилей, после которого она улетает на гастроли по Дальнему Востоку, а в родном Театре имени "Моссовета" не будет даже творческого вечера. Уже более тридцати лет ее дивный голос приходит к нам каждую новогоднюю ночь вместе с культовой картиной "Ирония судьбы, или С легким паром". Недруги говорят, что у нее жуткий характер, приятели называют ее Другом. С большой буквы. Наш корреспондент встретился с актрисой и записал ее монолог. Слаб человек С одной стороны, юбилеи не нужны вообще. Они отнимают массу сил и времени. Когда начинаешь вдумываться в цифру, которая тебе стукнула, то приходишь в полный ужас… А, с другой стороны, тебе говорят что ты хорошая, талантливая, что-то сделала в этой жизни. Приходят друзья…Приятно! Слаб человек… Но сам факт осознания того, сколько тебе лет, заставляет очень крепко задуматься. Каждому артисту необходимо слышать какие-то приятные слова. Наша профессия предполагает все время сомневаться: нет ролей, нет звонков… Я часто теперь вспоминаю слова Валентины Серовой: "Я постоянно жду телефонного звонка", - говорила Валя. Приходит возраст, старые женщины мало кому нужны на экране, ну бабушки, ну няни. Сейчас в России в ходу американские стандарты в кино. А раньше были управдомы, председательши колхозов… Вот сейчас актриса Валя Ананьина заняла место всероссийской мамы Любы Соколовой. У нее есть всепрощающая, очень русская доброта, которой нам всем не хватает. У меня такого нет. Актеру нужно говорить, что ничего страшного, что никто не звонит, ничего страшного, что простой - уже второй год, но все будет хорошо. Понимаете, мы верим, что все будет хорошо. Органика актерская такая. Даже Фаина Георгиевна Раневская очень внимательно слушала фразы про то, что она гениальная артистка... Я очень хорошо помню, как я, девочка из зерносовхоза "Борисовский", что под Омском, ехала в плацкартном вагоне в Москву на артистку учиться. Со мной ехали амнистированные с Дальнего Востока, и я играла с ними в карты. Помню, как растерянная, вышла на площадь трех вокзалов в Москве, я нашла там свою троюродную сестру Надю и сказала, что приехала поступать в ГИТИС. "Не по плечу ты это затеяла, Валентина", - ответила мне она. Я на второй день нашла этот театральный институт и поступила учиться на артистку. От моего совхоза до Москвы три тысячи километров - это очень хороший старт. Я стартанула и бегу… Почему меня не раздавила эта жизнь? Очень хороший глагол -"раздавила"… Да только потому, что я очень хотела. Очень!!! Помню, когда садилась в грузовик в своем совхозе, чтобы ехать на станцию, я спросила маму: "Ты хочешь, чтобы я поступила?" Она сказала: "Да". "Поступишь", - сказал мне внутренний голос. У меня так бывает иногда - внутренний голос мне говорит: "Валя, ты сегодня сыграла последний спектакль. Валя, не делай этого или не ходи туда". Все сбывается. Сейчас, когда в жизни состоялась "Ирония Судьбы" и был "Зигзаг удачи", то на многие вещи смотришь, конечно, уже по-другому, а тогда - девчонка, совхоз, мама-счетовод… Романы профессии мешают Мне часто говорят, вот ты отдала свой голос артистке Брыльской, озвучила ее в "Иронии судьбы". Что, дескать, в этом есть некое неравенство. Одним - Госпремии, тебе - ничего. Это была полная глупость! И чистый наив. Я только потом поняла, что отдала душу и сердце. А тогда думала, что выручала людей. Я же была советская девушка. Надо, и все! Я сама, когда это все сейчас смотрю и слушаю, то думаю: Валя где ты это взяла?.. Но было все. Внутри было. Может быть, я видела, что тут что-то нужно исправить и исправляла…Голосом исправляла… Такое я первый раз в жизни сказала. Ну, пусть будет. В тот период я была влюблена, сейчас вспомню в кого… Вообще с влюбленностями у меня полная жуть, дура была такая. Влюблялась - не то слово. Это так мешало профессии. Когда в зале сидел мой предмет влюбленности, я играть не могла. Немели руки, ноги. Еще что-то немело… Я думала: чтобы ты быстрее ушел из зала! И так же на съемках. Помню, у меня был небольшой роман с оператором на одной из картин. Да лучше бы этого не было. Все куда-то ушло… Артистка из меня ушла - остался только роман. Тут жестко: или профессия, или романы… Жизнь с ее влюбленностями перешибает искусство. Во, как я сказала! В моей жизни случилось сто десять фильмов, в которых я сыграла. И из них есть те, за которые мне не стыдно. На первом месте в этом ряду картина "Непрофессионал" Сергея Бодрова-старшего. Это была его первая режиссерская работа. И когда я недавно смотрела его фильм "Монгол", то я была горда и счастлива, что снималась у него. Была такая картина "Иванов катер", которая пятнадцать лет лежала на полке и которую мы так тяжело "рожали". Ну, и, наверное, "Зигзаг удачи". Вообще каждую роль воспринимаю как подарок судьбы. Вот сейчас Володя Хотиненко пригласил сыграть тетку Достоевского - Куманину. То, что я не боюсь на экране быть некрасивой, об этом не ты первый мне говоришь. Эльдар Александрович Рязанов меня никогда не хвалил, но как-то сказал, что у него есть вина пред Талызиной за то, что она в "Зигзаге удачи" была некрасивой, а в "Иронии" говорила за другую артистку. Моя Алевтина из "Зигзага" - это открытие. Она получилась такой - и хорошей, и не очень. А до этого же были одни комсомолки и пескоструйщицы. В той картине была потрясающая атмосфера, я влюбилась сразу во всех своих партнеров, в оператора Володю Нахабцева. Я была благодарна за то, что они меня взяли с собой. И если честно говорить, то на той картине я точно знала, что нужно делать. Когда после съемок я спросила Эльдара Александровича Рязанова: а какая разница между мной и Женей Евстигнеевым, он ответил так: "У Жени три дубля, и все разные, у тебя три - и все одинаковые". Я на секунду обиделась, а потом подумала: а зачем разные дубли? Когда должен быть один, и только тот, и только туда. Что значит в моей жизни Роман Виктюк? Очень многое. Я его обожала. Я смотрела на него как на гуру. Они с Федей Чеханковым внесли в мою жизнь очень многое. Что бы он ни говорил, я всё делала. Он заставлял меня в одной библиотеке воровать книги. Воровала… Он мне говорил так: "До меня это делали Дробышева и Терехова". Неужели я хуже, думала я. И выносила ему те книги, которые он попросит. Он закрывал собой эту бедную библиотекаршу, а я клала книгу в сумку и выходила… Виктюк был гоним и не понят тем строем, советским, а я с ним дружила. Путь в артистки очень тернист. Очень. Сколько раз я в своей подвальной комнатухе в Каретном ряду сидела и рыдала, не зная, что мне делать с ролью. Меня и снимали с ролей. Хотя убеждена, что каждое поражение - это лучше победы. Это тебя мобилизует, заставляет думать: почему ты хлопнулась мордой об стол. Тут легко обидеться, и трудно понять, что ты виновата, а не кто-то плохой… Кроме России, нигде бы жить не смогла Почему я часто читаю трагические стихи? Так получается. Меня этому научил Виктюк. Я очень жалею, что мы последние десять лет не общаемся. Ромка всегда жизнь воспринимал трагически. Юмор у меня от Сибири, от мамы. Артисток, блестяще читающих стихи, немного. Ну, пожалуй, Ия Сергеевна Саввина. Ну, еще есть одна - фамилию не скажу. Я как-то сказала журналистам, что я артистка средних способностей, они эту фразу просто растиражировали. Ну, правда, гениальных артистов очень и очень мало. Если ты не будешь трудиться, то ничего не получится. Все-таки талант без труда ничто. Я, кроме как в России, нигде бы жить не смогла. Помню, мы с Борей Щербаковым привезли спектакль в Америку. Устроители гастролей нам предоставили роскошную квартиру. А напротив жила женщина, одесситка, и, чисто как в Одессе, она по утрам жарила лук. И также она кричала, как в Одессе. Это было самое лучшее, что я видела в Америке. В последний вечер мы с Борей собирали вещи, я сказала, что я бы тут через неделю повесилась, прямо в этих роскошных апартаментах. Я всегда так жалею тех, кто уехал. Я была в Париже тогда, когда там остался Тарковский, я была в ужасе. Я не могла ему написать или позвонить, но я понимала, что он тут никогда не приживется. Помню, у меня было чувство смертной тоски. Мне очень больно, когда я бываю в Харбине. То же чувство смертной тоски. Я застала там этих последних русских стариков: Михаила Михайловича Мятова и Володю Зинченко. Я читала им стихи, а они плакали. А сердце так сжималось от невозможности им помочь. Чего от жизни еще хочется? Хочется увидеть внучку свою Настю взрослой. А по своей жизни ничего не хочу и ничего не надо. Только роль хочу. Хотя бы еще один раз. Мне не надо ни бессмертия, ничего мне не надо. Дайте только роль… Ссылка
ta_ro: Нара, спасибо за интервью! Интересная актриса с непростым характером ( а у кого он простой ) и потрясающим голосом - таким эмоционально и интонационно богатым. Привкус горечи... есть конечно. И недооцененность и недовостребованность. Только ведь и зрительская любовь у актрисы есть, а ее ни за какие коврижки не купишь. Публику не проведешь и не обманешь - искренность и любовь к своему делу голым профессионализмом не заменишь, фальшь зритель сердцем чувствует.
ta_ro: Интервью Сергея Маковецкого, размещенное на сайте Культура 27.01.10 Чехов сам выбирает, кому нравиться Недавно Сергей Маковецкий сыграл Войницкого в «Дяде Ване» Римаса Туманиса. Спектакль, вышедший на сцене Театра им. Вахтангова, стал одной из самых обсуждаемых премьер в Москве. Но в актерском багаже, да и в душе самого Маковецкого вот уже более десяти лет есть и другая очень важная для него чеховская роль - Андрей Коврин из «Черного монаха». О Чехове в своей жизни Сергей Маковецкий специально для «Известий» рассказал Марине Вашуковой. Известия: Может ли актер считать себя состоявшимся, если у него нет чеховских ролей? Сергей Маковецкий: Наверняка бывают судьбы актерские, в которых нет Чехова. Я бы не сказал, что эти актеры несчастны. Можно вспомнить гениальную фразу Фаины Раневской в ответ на чью-то реплику, что Мона Лиза «не производит впечатления». «Эта дама уже сама может выбирать, на кого ей производить впечатление». Не исключено, что Антон Павлович тоже выбирает. Так же как, например, Булгаков. Я не верю в мистику, вернее, не хочу в нее погружаться, но наверняка что-то присутствует рядышком с таким произведением, как «Мастер и Маргарита». Давайте так будем говорить: они сами избирают актеров и режиссеров. И: Со временем как-то менялось ваше актерское ощущение Чехова? Маковецкий: Да. Я помню свою первую чеховскую роль в студенческие годы. У нас был дипломный спектакль по Чехову из нескольких рассказов. Я играл рассказ «Свидание, хотя и состоялось, но...». Прелестный рассказ, я до сих пор его играю, когда встречаюсь с публикой. Вообще люблю Чехова, читаю его с удовольствием. Но когда мы стали репетировать «Черного монаха» с Камой Гинкасом, где я играю Коврина, я взглянул на Чехова иначе. Вообще Гинкас удивительно знает Чехова и понимает его. Я убедился, что Антон Павлович -- уникальный монтажер. Например, в «Черном монахе», когда Коврин уже просто издевается над Таней и ее отцом, повторяя «Я - Ирод, а ты и твой папенька - египетские младенцы», Чехов пишет: «Его лицо показалось Тане некрасивым и неприятным... Ей захотелось сказать ему что-нибудь обидное, но тотчас же она поймала себя на неприязненном чувстве, испугалась и пошла из спальни». Возможно, другой автор описал бы, что именно услышал Коврин и что с ним стало происходить. Но у Чехова далее: «Коврин получил самостоятельную кафедру... Он известил инспектора студентов телеграммой, что читать лекции не будет по болезни. У него шла горлом кровь». Сколько всего произошло между этими двумя абзацами, а тут такой резкий монтаж. Это уникальный актерский миг -- достаточно услышать то, что хотела сказать ему Таня, внутри отреагировать и ответить, при этом не переживая на публику, без всяких сантиментов. Вообще Чехов не любит сантиментов, на мой взгляд, у него очень жесткие предлагаемые обстоятельства. Антон Павлович не был тем, кем его часто подают, -- таким интеллигентом в очках. Он был очень жестким, циничным в меру, а иногда и не в меру. Ему женщины писали, что готовы покончить с собой. «Да не обращайте внимания на такой пустячок», - советовал Чехов. Циник, но и тем не менее романтик. Во всех его пьесах звучит мысль о том, что пройдет время и все узнают, что мы страдали, мучились, жили. Очень интересно погружаться в письма Чехова, мне их предложил прочитать Анатолий Смелянский в своем цикле «Живешь в таком климате». Например: «Готов распределять роли: кто больше заплатит, тому и дам». Шутит, конечно. Ощущения от писем любопытные, так как он был уникальной, очень сложной личностью. Категорически не приемлю, когда говорят про Чехова: «Он такой душка!». Не душка. Достаточно понять, что он имел в виду: стреляется Треплев, а «Чайка» - комедия. «Вишневый сад» - тоже комедия, а там Фирса заколачивают, саму жизнь заколачивают, прошлое и настоящее. Все эти наши страдания для него были комедией. Чехов очень переживал, что не пишет романов. Даже Тургенев написал роман, а он... «Что написали?» -- спрашивали Чехова. «Пустячок на медицинскую тему». Это он имел в виду «Черного монаха», в котором абсолютно предугадал свою судьбу, свой финал. Только гениям свойственно это. И: Кама Гинкас признавался, что смог поставить «Черного монаха» только тогда, когда встретил актера на главную роль. Как вы восприняли это предложение? Маковецкий: Вообще это гениальная трилогия Гинкаса, в нее входят потрясающие произведения, которые я очень люблю, -- «Дама с собачкой», «Черный монах» и «Скрипка Ротшильда». «Скрипку Ротшильда» я даже когда-то записал на радио. Я очень обрадовался, когда Кама Гинкас предложил мне роль Коврина. Не могу сказать, что мы сразу нашли все решения и заставили текст работать на себя. Иногда Антон Павлович побеждал, и мы это чувствовали. Тогда шел такой литературный театр. «Черный монах» -- это рассказ, но кто-то после просмотра назвал его пьесой. Это была самая замечательная похвала. Раз сложилось ощущение, что это пьеса, с ее диалогами и монологами, мы себе сказали: значит, мы играем, существуем верно. И: Спектакль идет уже более десяти лет. Как за это время изменился ваш Коврин? Сам спектакль? Маковецкий: Наверное, Коврин стал другим. Я же изменился, повзрослел на десять лет, и он вместе со мной. Но основное в нем осталось -- его вихрь, его сумасшествие. Может быть, десять лет назад он был более незащищенным в самом начале, более открытым. А какой он сейчас, нужно спросить у публики, мне сложно ответить. Я по-прежнему в чем-то соглашаюсь, в чем-то не соглашаюсь с Антоном Павловичем. Сложно принимать за истину эту фразу: «Ты гений, но только слабая человеческая оболочка не может быть вместилищем для гения». И думаешь: неужели он прав? Но -- прав. Как бы душа ни кричала, но слабая человеческая оболочка имеет особенность превращаться в свою противоположность. «Талант устаревает» -- есть такая фраза. Сам спектакль по-прежнему очень живой, долго не отпускает. Мы недавно играли его два дня подряд. В первый день спектакль был хороший, но излишне нервный -- я спорил с публикой, слишком обращал на нее внимание. Второй же был просто фантастический, все мои партнеры об этом сказали. И: Публика так серьезно может влиять на ход спектакля? Маковецкий: Да, конечно. Во второй вечер я себя настроил: что бы ни происходило, кто бы ни хихикал - это хихикает не публика, это хихикают колосья, которые у нас на сцене (в этой роли павлиньи перья). Все это мир спектакля -- и павлиньи перья, и публика, и мобильные телефоны, -- это все происходит внутри. Зазвонил телефон - не нужно вызверяться: кто посмел? у кого зазвонил? Может быть, у Степана, который работает в саду. Хотя это очень мешает - не дай Бог телефон с какой-то смешной мелодией в драматической сцене. Сколько потом приходится тратить внутренних сил! Или чрезмерный кашель... Ну что же, какая-то бедная женщина кашляет, не может остановиться, и ты во время спектакля умудряешься выскочить и принести ей стакан воды. Она его принимает, а потом возвращает стакан, в котором ручка в знак благодарности. Все это атмосфера спектакля позволяет, хотя она безумно сложная, поскольку мы играем очень близко к публике. На большой сцене можно спрятаться, даже немного соврать, зритель не заметит. А здесь видно все, и атмосферу создают не только актеры, но и люди, сидящие в зале. И: Вы играете одного человека или -- в начале и в финале -- это два разных Коврина? Маковецкий: Конечно, это не два человека, но отличие очень заметное. Вначале Коврин -- это веселье, но веселье, которое вызывает оторопь. Когда человек начинает смеяться, ты сначала смеешься вместе с ним, он продолжает -- другую, третью, пятую минуту, -- и тебе становится страшно. Вот Коврин появляется в имении Песоцкого таким. Он приходит, полностью готовый к встрече с монахом, он его уже создал. Не спит ночами, а если поспит пару часиков днем, то потом работает, ему кажется, все легко. Он вообще спать не ложится -- изучает итальянский язык, курит сигары, о чем-то фантазирует, беседует с монахом. Главная перемена произошла с Ковриным, когда его излечили, -- он стал скучным сам для себя: «Я видел галлюцинации, но кому это мешало? Я был весел, бодр и даже счастлив». У Антона Павловича есть фраза, которую мы не произносим: «А теперь я такой, как все». Мы ее исключили, потому что это лучше сыграть. Происходит разрушение, и Антон Павлович задает вопрос: где грань между гениальностью и безумием, в чем ее предел? Очень сложный вопрос и с Таней. Да, она его излечила, тем самым сделав несчастным. Но каково ей? Может быть, Таня таким образом наказала Коврина? После его признания в любви, когда Коврин вихрем взял ее -- она даже не поняла, Таня как будто постарела на десять лет. Это страшное признание в любви. Быть может, за это месть: «Ты не гений, ты болен». Когда начинаешь обо всем этом думать, понимаешь, какое счастье, что у тебя есть такая работа: ты идешь на нее и каждый раз задаешь себе эти вопросы, пытаясь на них отвечать. И: Телеканал «Культура» с 30 января начинает показ трилогии Камы Гинкаса «Жизнь прекрасна! По Чехову», в которую входит «Черный монах»... Маковецкий: Я с нетерпением жду премьеры на канале «Культура», чтобы увидеть, как атмосферу, нерв спектакля передает пленка. Я помню день, когда снимали: спектакль был очень взвинченный, в хорошем смысле слова. Это был один из последних спектаклей Владимира Терентьевича Кашпура, и мы все поддерживали его, были рядом. Поэтому немного резкий спектакль, но невероятный! И я счастлив, что удалось снять спектакль с участием Владимира Терентьевича, он прекрасно играл роль Песоцкого. И: Что в жизни и профессии дает вам ощущение внутренней правоты? Маковецкий: В жизни никогда не настаиваю на своей правоте. Не люблю быть ментором, который учит кого-то жить. Жизнь прекрасна, потому что она прекрасна, -- со всеми сарказмом, иронией, бурями, неожиданностями. В профессии правота -- это мои собственные ощущения, и тут я безжалостен и считаю, что прав. Не согласны -- сделайте по-своему, но сегодня я исполняю роль и искренне предлагаю вам именно такого человека. Вот вам предложен Коврин, которому уже десять лет, Войницкий, которому меньше года. Вы можете принять, можете не принять, я не буду вас переубеждать. Именно в этом правота, в ощущениях своего героя. Кто-то придет, сделает иначе, еще страшнее, еще безумнее. Но я вправе предложить то, каким человек найден, создан, рожден мною. Благодаря режиссеру, партнерам, семье, которые тоже работают над созданием персонажа -- своим отношением, своим терпением. И я его предъявляю: укладчик такой-то, даже фамилию могу написать. Я ставлю собственный знак ОТК, а остальное зависит совсем не от меня. В этом мой собственный эгоизм. Если актер начинает меняться в угоду кому-то, заигрывать, он теряет автора, теряет режиссера, теряет себя. И: Какие проекты и роли интересны вам сегодня? Зарождается что-то новое? Маковецкий: Сейчас только одно: размышления. Это связано и с театром, и с кино. Поиск персонажа, темы, героя. Я думаю о том, что мне сегодня хотелось бы сделать. Обращаюсь к Чехову, Островскому... Пока без ответа, но ощущения есть...
ta_ro: К Евгению Гришковцу можно относится по-разному: кто-то считает его хорошим писателем и неважным актером; кто-то наоборот - ценит Гришковца в театре и не принимает его литературное творчество. Мне попалось на глаза интервью, которое меня заинтересовало. Здесь есть довольно резкие высказывания, четко обозначающие жизненные приоритеты интервьюируемого. В свете обсуждаемой темы "симферопольских гастролей" слова о профессии звучат особенно актуально. Я убрала некоторые фрагменты о политике, мне они менее интересны, а звучат довольно резко. Кому интересно, полностью интервью можно прочитать здесь. Евгений Гришковец: Богатство создает обязательства Писатель и актер Евгений Гришковец, знающий лично многих российских бизнесменов, написал сценарий фильма "Сатисфакция" в редком для России жанре мужской мелодрамы. В нем он играет и главную роль - предпринимателя (правда, из провинции) в возрасте слегка за 40, который сталкивается с более молодым представителем российского бизнеса, и в его лице - с другими ценностями. Куда вырулила сегодня современная система ценностей в бизнесе, культуре и политике России, и стало темой беседы. Корреспондент: Евгений, восстанавливая в 2002 году спектакль "Титаник", написанный за 10 лет до этого, Вы вспоминали, какими были Вы и Ваши друзья тогда. А какие изменения Вы ощущаете сейчас, в сравнении уже не с 1992 годом, а с 2002? Никогда не было чувства, что, как писал Андрей Вознесенский, "обещали золото, дали самоварное"? Евгений Гришковец: Мне ни разу в жизни никто не обещал никакого золота - ни самоварного, ни настоящего. Я не знаю, кто верит обещаниям. Я лично не знаком с людьми, которые им верят. Корр.: Но ведь была же перестройка, и 1991 год - период "романтизма", когда людям в нашей стране казалось, что от них что-то зависит. Потом это все захлебнулось... Е.Г.: У меня не было такого периода. В 1991 году, вернувшись в университет из морфлота, я делал театр в бывшей столовой Кузбасского технического университета, и мне нужно было каждый день куда-то бегать, кому-то что-то доказывать, врать и прикрываться "административным ресурсом" - именем отца, который был тогда чиновником, чтобы мой театр не закрыли и не отдали это помещение под склад. Все 1990-е годы я только и занимался тем, что спасал свой театр, чтобы там делать спектакли. На спектаклях деньги зарабатывать не получалось. Мне пришлось сделать кафе, которое бы кормило театр. Я никаких иллюзий не питал никогда. А почему я занимался всем этим? Мне просто очень сильно хотелось делать театр, а потом - писать книги и снимать кино. И теперь это кино сняли. Я все время делал что-то вопреки, мне приходилось многое преодолевать, но я привык к тому, что так оно и должно быть. Поэтому я не ощущаю себя ни диссидентом, ни борцом за справедливость. Люди мне помогали, а от государства, которое периодически менялось, я никогда никакой помощи не ждал. Я только все время опасался, что вот я тут в чем-то ковыряюсь, а вдруг наступит момент, когда условия жизни в стране изменятся до того, что у меня не будет возможности делать то, что я хочу. Корр.: А что будет, если вдруг Вы не сможете делать то, что хотите? Е.Г.: Если условия работы будут вынуждать меня идти на какую-то ложь, предательство своей профессии, не знаю, что я буду делать. Но лгать и предавать свою профессию я не буду. Может быть, даже уеду куда-нибудь. Корр.: Что Вы имеете в виду под ложью и предательством профессии? Е.Г.: Сейчас перестало быть стыдным предавать профессию, и не из-за какого-то давления идеологического, как в советское время, а просто за деньги, причем не последние. Предают, чтобы заработать больше, и считают, что можно продать все на свете, в том числе и профессию, и свою жизнь, и свой голос, и вес своего высказывания. Легко и спокойно. И сейчас те, кто на него раньше смотрел и слушал, продолжают оставаться его читателями, зрителями, слушателями. А вот раньше бы перестали. Корр.: И о чем это говорит? Е.Г.: Об усталости, апатии, равнодушии. Когда люди, никогда не снимавшие фильмы, снимают кино (и не только плохое, но и неприличное) и оправдывают тем, что у них "была касса", я воспринимаю это как позор. Мне стыдно за профессию и за территорию доверия к произведению искусства, куда приходят люди, чтобы посмотреть этот фильм. Это предательство человеческого доверия другими касается и меня, потому что подрывает доверие и ко мне как к художнику, и мне регулярно приходится доказывать, что я не такой, как они. Я говорю своим коллегам в лицо: "Я устал от вашей лжи, мерзости и пошлости, от вашей некомпетентности". И слышу: "Что ты такое говоришь, у этого есть аудитория!". На это я отвечаю, что у детской порнографии тоже есть своя аудитория. Корр.: Потому что критерии уже не просто размыты, но и сознательно отброшены... Е.Г.: Размыть критерии невозможно. Их можно только отбросить куда-нибудь подальше, и совесть заодно туда же. И потом, обливаясь периодически пьяной слезой, смотреть любимые фильмы Вуди Аллена, и думать: "Вот. Это идеал. А то, что я делаю, это так...". А наутро проснуться и снова творить свой кошмар. Художникам, чья общественная позиция не только интересна, но и влияет на многих, дышать стало трудно, потому что возник страшный вакуум некритического отношения к тому, что происходит в стране. Корр.: Получается, подводные течения, в том числе в политике и социальной жизни, проявляются ярче всего в эстетике. Е.Г.: Наше кино вторично в сравнении даже с уже устаревшими западными аналогами, либо есть продукция, которая вторична уже к большому советскому кино. Наш сегодняшний театр крайне несовременен, рок-н-ролл вторичен даже по отношению к самому себе. Это стало ясно именно в 2009 году. Лица все старые, молодых лиц совсем нет, а те, которые появляются, так быстро приобретают мягкие и округлые формы, свидетельствующие о приспособлении к удобству, что на них уже и смотреть не хочется. Когда я узнаю, что тем или иным ребятам 25-35, а они уже высокооплачиваемые артисты, на таких машинах и в таких пиджаках, до которых люди в Европе доживают только годам к сорока, я прихожу в ужас. Корр.: Какой артист имеет право быть проданным, а какой нет? Е.Г.: Артист - свободный человек. Пусть делает, что хочет, он имеет на это право. И почему бы ему не продаться, если ему так хочется? Он же не совершает этим никакого уголовного преступления, никакого закона не нарушает, он нарушает только внутренние законы нравственные, человеческие, законы профессиональной этики. Корр.: Да, но для этого надо их иметь. Е.Г: У всех есть. Корр.: Что делать художнику, который оказался зажат "между молотом и наковальней" - между необходимостью сказать и быть услышанным, и внешними обстоятельствами - социальными, этическими, финансовыми, эстетическими? Е.Г.: Нет таких художников. В этом смысле у каждого есть свой молот и наковальня. Только у Эдуарда Лимонова это, скажем, одни молот и наковальня, а у Гарика Мартиросяна - другие. Я лично не ощущаю никакого молота и наковальни, хотя, может быть, они и есть. Корр.: У Вас никогда не возникало внутреннего запрета или боязни что-либо сказать? Е.Г.: Как человек я боюсь обидеть кого-то, например, а как писатель вообще ничего не боюсь. Корр.: Почему? Е.Г.: Литература - это же вымысел! Самое главное - это максимально точное воплощение замысла. Единственное, чего я боялся, создавая свои пьесы, - а могу ли я говорить такие отчаянно грустные или личные вещи людям? "Дредноуты" - история о том, как возвращается к жене изменивший ей муж, в спектакле "Плюс один" я говорю о человеке, едущем домой на дорогой машине, и это может быть историей о любом человеке на дорогой машине. Я наношу серьезные уколы, хотя все, конечно, зависит от чувствительности человека. Это опасения человеческие, а не писательские. Как у автора у меня нет никаких сомнений. Хотя, когда я приступал к написанию своего первого текста, мне как филологу после анализа чужих гениальных текстов пришлось преодолевать огромный страх анализа того, что я сам написал. Корр.: Во многих источниках указывается, что Вы "неожиданно" и "противозаконно" ворвались в мир литературы и театра. А как Вы сами оцениваете процесс современной литературы в России? Е.Г.: Я один из немногих писателей, имеющих профессиональное образование. Я не считаю, что сейчас есть какой-то литературный процесс. Существует некий культурный контекст, который неизбежно складывается, и в нем - тотальная потеря времени и смысла большим количеством людей, пришедших в литературу. Я лично устал и от литературы такого рода. Кто-то называет это "поверхностной чернухой". Книги, фильмы и спектакли, которые непонятно, кому адресованы и непонятно на что рассчитаны. Конечно, гипотетически я догадываюсь, что где-то на каких-то окраинах моей жизни есть гастрабайтеры или наркоманские притоны, или жизнь гомосексуалистов, живущих в трубе какой-нибудь теплотрассы, я сам вырос в очень непростом городе (Кемерово - авт.), учился и жил в одном доме с таким смешанным контингентом ребят... но к моей жизни это решительно не имеет никакого отношения, и может вызвать лишь отвращение, испуг, удивление, любопытство, но не художественное впечатление. Это так же далеко от меня, как Бэтмэн. Я не буду это смотреть, а те, про кого эта книга или фильм, тоже не будут читать и смотреть, даже если всучить им книгу или бесплатный билет, потому что знают, что это фальшиво, и к их жизни тоже не имеет никакого отношения. Корр.: Вы пишете о том, что "было много разговоров о том, что кризис скоро закончится, а, точнее, как только пройдет страх, а не сам кризис, вся докризисная вакханалия вернется, только в более диком и барском виде". И сейчас Вы убеждаетесь, что Вы были правы. А в чем вакханалия заключается? В том, что чиновники и главы политических партий заказывали под последний Новый год корпоративов больше, чем бизнесмены, о чем Вы писали в своем блоге? Е.Г.: Я вспоминаю слова Академика Лихачева, сказанные им незадолго до его смерти. На вопрос, как он относится к богатым людям, ответил, что относится хорошо, но в России его огорчает безответственное отношение богатого человека к богатству, и месту богатого человека в обществе. В России немало людей, обладающих колоссальными состояниями, совершенно немыслимыми для континентальной Европы, Германии, например, или Франции. Но там представители этого класса играют в обществе серьезную роль, и имеют четко проявленную гражданскую и человеческую позицию. Часто, являясь почетными профессорами западных университетов, они читают лекции, высказываясь вполне внятно о том, что происходит в мире и в их странах. Поскольку они являются значительными фигурами в национальных экономиках, их мнение имеет вес. Многие наши бизнесмены, входящие в двадцатку Forbes, владея серьезным образованием и даже фундаментальными знаниями в области культуры и искусства, не выполняют в стране никакой функции, кроме собственно бизнеса. Получается, их знания и образование никаких последствий для страны не имеют. Они часто не понимают, что их богатство - это чудо, не случившееся с кем-то другим, и воспринимают его как нечто должное, а ведь оно накладывает определенные обязательства. Их безответственность и создает у населения негативное отношение к человеку, обладающему богатством. Корр.: Если вернуться к Вашему "Титанику": мир гибнет или нет? И как его можно сохранить, чтобы он не погибал - внутри себя? Е.Г.: Нет. Если только внутри себя, тогда все вокруг разрушится. Нужно держаться тех, кто рядом с тобой: родственников, знакомых, друзей. Каждому на своем месте очень компетентно, совестливо, и, главное, с любовью заниматься своей профессией, делать свою работу для тех людей, которых ты любишь. Не идти на компромисс, даже если за него обещают деньги, ответственно относиться к тому, что делаешь. Обязательно доверять людям, с которыми ты живешь, ходишь по одним улицам. И ни в коем случае не уставать от жизни. От работы можно устать, но от жизни - нет. Изо всех сил любить жизнь, какая бы она не была, близких своих, свою работу, своих детей. Очень просто, хотя кажется, что в этих словах много пафоса. Но как же не устать от жизни в той стране, и быть частью той самой культуры, которая как главное событие года представляет, например, этот кошмар и профанацию в виде концертов Игоря Крутого с Дмитрием Хворостовским? Корр.: А как лично Вы будете спасаться от этой усталости? Е.Г.: Единственный способ - это писать книгу. Когда я пишу книгу, для меня вообще ничего не существует. Творческая работа так убеждает в ее нужности. Делаешь какую-то фигню маленькую для группы "Бигуди", копаешься два-три дня с текстом, но кажется, что это так всем нужно... Корр.: Вы верите, что то, что Вы делаете, может изменить не только людей? Е.Г.: Не знаю, может ли изменить, но точно знаю, что в какой-то момент - поддержать кого-то, успокоить, подтвердить что то, что он делает, может быть, с трудом, - не зря, потому что он это делает для меня. Он увидит мой спектакль, который нужен ему, а его труд нужен мне.
Татьяна: В свежем (№ 5 (195) от 11 февраля 2010г.) номере еженедельника "Аргументы Недели" Виталий Вульф о политике и ближайших планах телеканала "Культура" в беседе с Татьяной Москвиной: Доля культуры не повредит У телеканала «Культура» есть преданные поклонники. И есть убежденные противники, считающие, что канал в его нынешнем виде не жизнеспособен: вялый и хаотичный, он обслуживает интересы узкой тусовки профессионалов. Но большинство зрителей к существованию этого канала просто-напросто глубоко равнодушны. Как это преодолеть? Недавно на канал назначен новый генеральный директор - С. Шумаков. А его первый заместитель - друг нашей газеты, известный театровед, автор программы «Мой серебряный шар» Виталий ВУЛЬФ. - Виталий Яковлевич, каковы, на ваш взгляд, основные достоинства и недостатки канала «Культура»? - Я долго был в сомнении, принимать ли мне это новое назначение, ведь я был далек от этого канала, они меня никогда к себе не приглашали. Они выстраивали как бы элитарное телевидение, а «Мой серебряный шар» был изначально задуман как передача для массовой аудитории. Все оказалось и проще и сложнее, чем я думал. На канале «Культура» работают высокопрофессиональные и ответственные люди. Они сами понимают, что нужны перемены. Вот я открываю перспективный план и вижу, что канал собирается показывать спектакли Фоменко, Гинкаса, Додина. Разве могут у меня быть возражения? Это замечательные спектакли - события театральной жизни. Но ни одного спектакля МХАТа имени Горького с Татьяной Дорониной в планах нет. И спектаклей театра имени Маяковского нет. И много еще чего нет. - То есть патологическая субъективность, присущая столичной критике, перешла и на вкусы канала «Культура»? Одним море эфира, другим отказано в праве даже на скромное внимание? - Не столько субъективность, сколько узость. Я думаю, нельзя зацикливаться на коротком списке одних и тех же режиссеров и актеров, надо этот список расширять. Да все надо расширять - и темы тоже. Иначе зритель так и останется полностью равнодушным к каналу. На «Эхо Москвы» расхваливают передачи Анатолия Смелянского как великие и грандиозные, а доля у этих передач - 1,2! Я не против передач Смелянского, но с такой долей мы потеряем канал, он погибнет. Мы обсуждали эти проблемы с генеральным директором канала Сергеем Леонидовичем Шумаковым, первоклассным менеджером, которого я знаю много лет. И первая идея, которая пришла Шумакову, - это снова показать выдающийся фильм Олега Дормана «Подстрочник» с Лилианой Лунгиной. Эта картина о судьбе женщины и судьбе страны будет идти весь февраль, и в первый же день показа доля была 7,6! Для канала «Культура» это огромная цифра. Мы сняли пылившийся несколько лет на полке фильм Михаила Козакова «Очарование зла» о русской эмиграции, пошедшей на службу в НКВД. Картина неровная, но исключительно интересная и своей темой, и актерскими работами - как прекрасна, к слову сказать, Галина Тюнина в роли Цветаевой! В первый день показа «Очарования зла» доля была около 8. Вот какая проблема - этот канал нельзя делать массовым, он потеряет тогда всякий смысл, но его надо расширять, оживлять. Надо идти на контакт с аудиторией, искать портреты и судьбы, в которых есть элементы загадки, приключения, тайны. Да, есть интеллигенты, которые смотрят только этот канал, но я считаю, что он может стать интересен более широкому кругу зрителей, не скатываясь в пошлость. - Я как раз не принадлежу к числу поклонников канала «Культура». Я не вижу в нем ни одной профессионально сделанной передачи о кино, театре, литературе. Считаю кинопоказ и показ спектаклей хаотическим, список допущенных к эфиру - тусовочным. Когда мне приходится встречаться с читателями, они жадно требуют сказать, объяснить, куда ходить, что смотреть, и я понимаю, что даже минимальной «навигации» канал «Культура» не делает. Будут ли в этой области какие-то подвижки? - Со временем обязательно. Пока мы с Шумаковым придумали, как внести больше жизни, больше дискуссии в работу канала. Мы покажем два спорных спектакля, у которых есть и рьяные сторонники, и активные противники - «Дядю Ваню» Р. Туминаса в театре имени Вахтангова и «Дядю Ваню» А. Михалкова-Кончаловского в театре имени Моссовета. А потом устроим послесловие - обсуждение этих спектаклей, их смысла и художественных достоинств. Я бы хотел, чтобы такие послесловия‑обсуждения спорных, но заметных явлений в искусстве были постоянными. Это повышает тонус эфира и привлекает зрителей. - История с Лилианой Лунгиной показывает, как зрителям интересны и важны незаурядные люди с трудной судьбой. Не стоит ли таких людей снимать «впрок», создавая своеобразную «фильмотеку судеб»? - Конечно, это обязательно надо - снимать рассказы выдающихся людей о своей жизни. Я бы первым делом поручил снять Марка Захарова и Галину Волчек. Это умные люди, прошедшие долгую дорогу в искусстве, их бы смотрели многие. Для меня вопрос - что делать дальше каналу «Культура». «Подстрочник» и «Очарование зла» требуют какого-то равноценного продолжения, а это не может быть сразу. Канал сейчас не авторитетен, он пользуется вниманием слишком малого числа зрителей. Я говорю это с огромным сожалением. Вот мы сделали на днях трансляцию из МХТ имени Чехова юбилейного вечера, посвященного Чехову. Вечер был придуман и сделан на отлично! Прекрасно читали письма и М. Пореченков, и А. Белый, и Д. Назаров, с большим вкусом подобрали отрывки из старых спектаклей, блистали Алиса Фрейндлих, Алла Демидова и многие, многие. А доля - 1,4. Совсем ничего. Канал явно нуждается в рекламе своей продукции, в преодолении отношения зрителей к своей родной культуре как к чему-то чужому и непонятному. - Вы сказали, что картина М. Козакова несколько лет пылилась на полке. Знаете, это страшно - такое отношение телевизионных менеджеров к тем, кто делает искусство. Я боюсь, что большинство этих высокомерных людей просто-напросто НИЧЕГО НЕ СМОТРЯТ. Ведь и фильм, которым сейчас так гордится канал - то есть «Подстрочник», - никому не нужный пролежал чуть не десять лет! - Нет, Сергей Шумаков все смотрит, и смотрит сам. Это реальный работник с огромным опытом. Таких историй, как с «Подстрочником», с ним быть не может. Каждую среду мы собираемся на летучку и говорим об одном - как развиваться. Как выходить за пределы интересов маленького кружка - на воздух, к людям. - Дай бог!
ta_ro: Мы покажем два спорных спектакля, у которых есть и рьяные сторонники, и активные противники - «Дядю Ваню» Р. Туминаса в театре имени Вахтангова и «Дядю Ваню» А. Михалкова-Кончаловского в театре имени Моссовета. А потом устроим послесловие - обсуждение этих спектаклей, их смысла и художественных достоинств. Какие перспективы интересные! Татьяна, спасибо за находку!
Ненкеджан: Ура! Будем ждать! А если бы еще "ДиХ"...
Татьяна: В преддверии Дня Защитника Отечества интервью с Петром Ефимовичем Тодоровским в пятничном номере "Московского Комсомольца" “Я не участвую в войне, она участвует во мне” Режиссер культовых фильмов Петр Тодоровский рассказал всю подноготную фронтовых будней В его фронтовой жизни было немало лобовых атак, схваток врукопашную. “Командир пехотного взвода” — это была самая “выбиваемая” категория бойцов. В 44-м во время артналета его с тремя товарищами накрыло тонной осыпавшегося песка. Чудом откопали одного Петра Тодоровского. Судьба хранила его, чтобы сделать летописцем. Его режиссерский дебют — фильм “Верность” — родился в память о фронтовом друге Юрии Никитине, погибшем от снайперской пули. Фильмы “Военно-полевой роман”, “Анкор, еще анкор!”, “В созвездии Быка”, “По главной улице с оркестром”, “Риорита” также выросли из историй его собственной жизни. Орденоносец и лауреат всех отечественных кинопремий, блистательный режиссер, оператор, сценарист, актер и композитор в одном лице показал войну, которую он видел. Его не интересовали батальные сцены, а лишь люди на войне. “В созвездии Быка” Мы встретились с режиссером в воинской части в Ватутинках, в 449-м отдельном салютном дивизионе, где он принимал участие в учениях. Бывший фронтовик-минометчик Петр Тодоровский среди грохота и дыма чувствовал себя как рыба в воде. За плечами Петра Тодоровского — Саратовское пехотное училище, война и пять лет службы в затерянных среди лесов гарнизонах. — Армия дала такой навык, который остался на всю жизнь, — рассказывал режиссер. — Я могу варить, шить, подшивать, гладить, все, что должен был делать солдатик сам. Для меня важно, чтобы вещи были на своих местах. Чтобы я мог в темноте протянуть руку и взять все, что мне нужно. На кухне воинской части бывалый солдат Петр Тодоровский, облачившись в халат и белый колпак, давал поварам мастер-класс: готовил по всем правилам гречневую кашу. Именитый режиссер признался: самым любимым блюдом до сих пор остается гречневая каша с брынзой. В его памяти остался голодомор, который семья пережила на Украине в 1933 году, когда приходилось заваривать в кипятке веник. — В те голодные годы нас спасли заводские ребята, которые приехали из областного центра в глубинку менять лопаты, клещи, молотки на зерно и пшено. Они жили у нас в доме, однажды вернулись в дождь, уставшие, грязные, и признались: “Мы выменяли худущую корову, правда, она упала, не доходя полтора километра до деревни. У нас нет сил ее тащить, если хотите — попробуйте довести ее сами”. Мы с мамой, братом и сестрой побежали в ночь, нашли ее лежащей на дороге. С помощью веревок мы с большим трудом подняли буренку. Мать стояла на коленях, умоляла: “Манька, Манька, шагай”. Я, пацан, помогал переставлять ей ноги, сестра и брат поддерживали корову с боков. После того как мы довели ее до сарая, я помчался к реке, стал разгребать лед и выдергивать из земли жухлую травку. В общем, мы спасли буренку, а она спасла нас. Манька оказалась замечательной коровой. Молока давала столько, что мы даже купили сепаратор, стали делать масло. Сидя в казарме воинской части в Ватутинках, режиссер вспоминал первый день войны: — Это было воскресенье, мы играли в футбол. Возвращаясь со стадиона, на центральной площади заметили большое скопление людей. До нас донеслось: “война”. Дома застал рыдающую мать: старший брат служил в армии, на границе. Долгое время мы ничего о нем не знали, да и самим вскоре пришлось бежать: немцы выбросили десант в ста километрах от нашего городка Бобринец Кировоградской области. Покинув Украину, 16-летний Петр Тодоровский с семьей перебрался в Сталинград, где работал с 60-летним отцом на электростанции, которая давала основное освещение городу. Приходили эшелоны, и они разгружали по 12 часов уголь. Фашисты наступали, и в ноябре 41-го семье снова пришлось бежать в глубь страны. — Я помню, по обледеневшему трапу мы грузились на металлическую баржу, а кругом рвались снаряды. Чудом мы добрались до Камышина, сели в товарный поезд и после долгих скитаний поселились в заброшенной деревушке Шишке посреди голой степи. Два года до армии Петр отработал в колхозе. В деревне из мужиков остались председатель колхоза, сапожник с деревянной ногой и два инвалида-тракториста. О событиях тех лет мастер снял фильм “В созвездии Быка”. Режиссер показал, как проявлялись люди в нечеловеческих условиях военного времен. История стала автобиографической. В облике городского юноши Игоря легко угадывался сам режиссер. И, конечно, Тодоровский не был бы Тодоровским, если бы тонко не вплел в картину тему любви. В те годы будущий режиссер был увлечен деревенской девочкой Каей. Освоив балалайку, он играл ей сочиненные мелодии. Но песня их любви продлилась недолго. Петр успел закончить до войны 9 классов, и в 43-м его отобрали для учебы в Саратовском пехотном училище. “В молодости легко быть счастливым” — Нас поселили в недостроенные казармы, стены внутри были покрыты инеем. На все помещение, где квартировали две роты, одна металлическая печка-буржуйка. Мы спали на нарах бок о бок втроем: Сережа Иванов, детдомовец Юра Никитин и я. Сверху одеял на нас накидывали шинельки, если ночью кому-то надо было встать по надобности — это была катастрофа. Но, несмотря на холод, бесконечную муштру на морозе, ежедневное взятие заснеженного оврага с условным противником, скудное питание, мы быстро адаптировались. Рядом был город Саратов. Вскоре у каждого из нас появилась любимая девочка. Чаще всего мы общались с нашими подругами через забор, целовались через железные прутья ограды. В молодости легко быть счастливым. Курсанту Тодоровскому выпало сказочное везение. За месяц до окончания училища их взвод — один-единственный — отправили пилить дрова для штаба Волжского военного округа. — Когда мы вернулись в училище, там остались один начальник и офицеры-преподаватели. А все курсанты, 3000 человек, ушли на Курскую дугу, там была мясорубка жуткая, почти все ребята пали смертью храбрых. Нас же девать было некуда. Присвоив звание младших сержантов, нас оставили в училище еще на один срок. А через 11 месяцев, в 44-м, 19-летнего Петра Тодоровского и других курсантов военный эшелон уже вез на фронт. Об учебе в Саратовском пехотном училище, дороге на фронт и первом бое Петр Тодоровский в 1965 году расскажет в своем фильме “Верность”. После выпуска “на дорожку” молодым лейтенантам выдали сухой паек на месяц, который они уничтожили за две недели. Недолго думая, в июльскую жару они продали шинель и запасные сапоги. В окопе на переднем крае, на сыром песке, без шинели было зябко. Девятнадцатилетнему лейтенанту Пете Тодоровскому помог сержант Пичугов. В дальнем окопе он подвел его к привалившемуся к землянке бойцу... Добротная английская шинель убитого оказалась стараниями Пичугова на лейтенанте. Полы ее доставали Петру до самых пят. Тодоровский вспомнил примету: “Если что с убитого снимешь — сам погибнешь”. 23-летний сержант лишь рукой махнул: “Кто верит в приметы — у того и сбывается...” Сам Пичугов был необыкновенно везучим. Однажды пуля, попав ему в шапку, прошла по спирали, вытянув конусом всю вату, и вышла на макушке. Другой раз в распахнутой шинели Пичугов бежал в атаку. По пехоте немцы дали автоматными очередями: две пули прошили сержанту правую полу шинели, три — левую, самому Пичугову — ничего. В 93-м стрелковом полку 47-й армии 1-го Белорусского фронта ребята приняли командование взводами. — Помню, мы шли по полю, лежал наш солдатик, расплющенный танком, а рядом немец. Сержант сбрасывал с фрица каску, а у того черви уже съели все лицо. Так он нас, салаг, “закалял”. Вскоре троица неразлучных друзей распалась. Сережу Иванова из-за того, что он немного хромал, оставили в дивизии офицером связи. Сирота Юра Никитин от снайперской пули погиб в первом же бою. Напутствия же сержанта Пичугова в отношении Петра Тодоровского оказались верными. В той добротной шинели с чужого плеча лейтенант дошел до Вислы. А ранило и контузило его уже в новой одежке, выданной накануне. “Любовь на войне отменить невозможно” — На войне все было: и бездарные командиры, и героические ребята, — продолжает рассказывать режиссер. — Помню, мы стояли в обороне, готовились к наступлению. Событием было то, что в наших окопах появились специально оборудованные ячейки, где стояли девушки-снайперы. Им нужно было выслеживать немцев, а им мешали работать — окружали, осыпали шутками. Режиссер, прошедший с боями от Саратова до Эльбы, знал, что первая любовь может прийти к солдатику между разрывами снарядов и обедом у полевой кухни. Ни зеленый свет сигнальных ракет, ни сырость траншей Великой Отечественной не может стать помехой большому чувству. Так, однажды, уже после войны, на улице, оглянувшись на знакомый голос, Петр Ефимович узнал в грубой продавщице пирожков Любу — “женщину товарища комбата”, в которую на передовой тайно были влюблены солдатики. Под впечатлением неожиданной встречи Петр Тодоровский в короткий срок написал сценарий фильма “Военно-полевой роман”. Запустить картину согласилась Одесская киностудия. На фильм было выделено всего 380 тысяч рублей. — Я читал сценарий и плакал, — признавался Николай Бурляев, сыгравший в фильме роль Саши Нетужилина. — Я понимаю, что это мое, что впервые мне жизнь предлагает мою роль. Герой Петра Тодоровского — это я. В то же время это и сам Петр Тодоровский. Образ Александра Нетужилина замкнул два наших сердца… Я расшифровал автора, что этот человек — это брат мой. Фильм получился светлым и чувственным, потому что все события в нем были достоверными. Режиссер помнил, как стояли с войсками в обороне на левом берегу Вислы. И проходя мимо землянки комбата, они — девятнадцатилетние солдаты — слышали, как заразительно смеялась белокурая женщина и играл патефон. На переднем крае это казалось чудом. А потом началось наступление, комбат погиб. И больше командир взвода Тодоровский эту женщину на фронте не видел, но осталась она в его памяти совершенно недосягаемой — фронтовой королевой. Сразу после выхода в прокат картину посмотрели 15 миллионов зрителей. Фильм собрал призы на фестивалях в Жданове, Берлине, Киеве, Вальядолиде, Сопоте, Праге и был номинирован на “Оскар-84” как лучший иностранный фильм. “Военно-полевой роман” и ныне считается одним из лучших фильмов о любви. После войны Тодоровский закончил десятый класс, получил аттестат. Работая на заводе стеклотары, ходил к художнику, брал уроки рисования. В списках поступивших на операторский факультет ВГИКа он оказался последним. — Первый год был испытательный. Преподавателям надо было выяснить, одаренный ты человек или ты бездарный. Мне поставили “двойку” по мастерству, я был исключен, но все-таки дождался ученого совета. Помню, вышел преподаватель по оптике Паша Нагин, присел рядом и говорит: “Ну что ж, поезжай домой. А осенью привезешь портрет, пейзаж и жанровую сцену — у тебя будет переэкзаменовка”. Так я спасся. Закончил Петр Тодоровский операторский факультет ВГИКа с красным дипломом. А потом стал постановщиком, композитором и сценаристом собственных картин. При этом никогда не боялся правды жизни. Что еще раз доказал, взявшись в 1992 году снимать фильм “Анкор, еще анкор!”. “Разрубить этот узел мог только выстрел в висок” — Мне все время хотелось рассказать правду о своей молодости, — говорит Петр Тодоровский. — На фронте, а позже и в военных городках прошли лучшие годы моей жизни. Принимаясь за сценарий, я вспоминал знаменитые Песочные лагеря... Под одной крышей с солдатами, отгородившись плащ-накидками, жили командиры батарей и взводов. Весь наш досуг ограничивался танцами в полушубках в промерзшем помещении. В замкнутом круге гарнизонной жизни все было на виду: казарма, плац для учений, бараки, в которых жили семьи офицеров, один-единственный магазин, почта... И тут среди лейтенантов пошли разговоры, что командир полка привез с собой с фронта потрясающе красивую жену... Однажды полковник лежал раненый в госпитале, и за ним ухаживала молоденькая медсестра-сержант. Когда Винокуров взял ее к себе в часть, она была уже младшим лейтенантом медицинской службы и одновременно его гражданской женой. Совсем молоденькая женщина сидела в доме у полковника, как золотая птичка в клетке. В лучшем случае к ним приходил начальник артиллерии полка с женой. По вечерам они играли в карты. Когда нашу дивизию расформировали, я узнал, что молодая жена уехала от полковника на родину — в Пятигорск. Увидеть ее за все время совместной службы мы так и не смогли: дом у полковника Винокурова был обнесен высоким забором. Перечитав еще раз “Поединок” Куприна, я придумал для своего фильма историю о лейтенанте, который влюбился в молодую, красивую жену полковника. Название фильма пришло сразу. В процессе написания сценария Петр Ефимович сочинял и музыку к фильму. В одну папку ложился исписанный листок с текстом, в другую — листок с нотами. Аранжировку музыки помог осуществить режиссеру композитор Игорь Кантюков. Для съемок выбрали самый захолустный городок, который находился около деревни Назарово, между Щелковским и Ярославским шоссе. К стенам казарм подступали вековые сосны, штаб полка располагался в глинобитном бараке, все удобства были на улице. — Когда мы зашли в малюсенький магазинчик купить колбасы, продавщица нас спросила: “А вы записывались?” — рассказывает режиссер. — Оказывается, они заказывают продукты в расчете на количество людей, живущих в гарнизоне. Мы подружились с командиром части, офицерами и их женами. Молодые женщины, держа на руках детей, проклинали на все лады гарнизонную жизнь... — Артиста на роль “своего” полковника я подбирал долго, — рассказывает Петр Тодоровский. — Он запомнился мне гигантом: под два метра ростом, с достоинством, хорошими манерами. Он разъезжал по части на шикарном “Виллисе”, который ему подарил американский командир дивизии при встрече на Эльбе. Командир полка казался мне тогда старым, а ему было-то всего лет сорок, не больше. Я изменил ему в фильме фамилию — полковник Винокуров стал Виноградовым. Сначала на роль командира полка я хотел пригласить Кирилла Лаврова, но он недотягивал по росту; потом думал о замечательном актере Петренко, но решил, что полковник Виноградов должен быть более элегантным; наконец, я увидел грустные глаза Валентина Гафта... “Почему у вас и командир полка, и командир дивизии — такие аморальные типы?” — часто спрашивали Тодоровского зрители в погонах на творческих встречах. — То, что многие офицеры привозили с войны женщин — походных жен, — было сплошь и рядом, — говорит режиссер. — Особенно военные возмущались тем фактом, что и командир дивизии, которого играет Станислав Говорухин, привез с фронта молодую жену. А это была чистая правда. Только в отличие от киношного Виноградова он оформил отношения с ней по закону — развелся со старой женой. А мой горемыка-полковник, Герой Советского Союза, оказался между молотом и наковальней. Приехала жена Тамара с двумя детьми, которую он не видел четыре года, отвык от нее, а любит-то он молодую... А тут еще ничтожный смершевец, тыловая крыса, оказывается главнее боевого полковника, командира части. Разрубить этот узел мог только выстрел в висок. Слухач-самоучка — Жену командира полка, которая может влюбиться в лейтенантика, я представлял себе очень хорошо, — продолжает рассказывать режиссер. — Я подумал, что на эту роль должна подойти Ирина Розанова, которая замечательно сыграла у меня в “Интердевочке” одну из проституток. И не ошибся. Ирина согласилась сниматься не раздумывая. Я сохранил героине Розановой ее настоящее имя. Молоденькую медсестру на самом деле звали Люба. Когда я сказал Ирине, что на роль лейтенанта Полетаева хочу пригласить Евгения Миронова, она ахнула: “Петр Ефимович, он же совсем мальчишка, а у нас в фильме постельные сцены...” Розанова очень сомневалась. Я посмотрел еще раз фильм “Любовь”, где Женя играл главную роль, и убедился в своей правоте: передо мной — замечательный актер. Я позвал Миронова, говорю: “Ирина тебя стесняется”. Он пришел на репетицию, распахнул дверь, не раздеваясь подошел к Ирине, поцеловал ее в губы... Молодчина: Миронов сразу проявил свое мужское начало, дал Розановой знать, что она ему нравится, что все будет замечательно. А вот у лейтенанта Полетаева в фильме много было от самого Петра Тодоровского. Сразу после войны будущему режиссеру в далеком немецком городке, где он был назначен комендантом, пришлось осваивать аккордеон. — Пришел ко мне ординарец: “Товарищ лейтенант, вы все время что-то насвистываете. Я вам гармошку нашел, может быть, попробуете...” — рассказывает Петр Ефимович. — И вытаскивает огромный 120-басовый аккордеон. Я, честно говоря, видел этот чудо-инструмент только в кинофильме “Тимур и его команда”. Сел, потихоньку подобрал правой рукой песню “На позиции девушка...”, потом левой нащупал нужные басы. Тот фронтовой аккордеон у меня до сих пор на даче хранится... Когда я писал сценарий, подумал, что жена полковника Виноградова, которая не выходила из дома, и молодой лейтенант, не имеющий доступа в апартаменты высокого начальника, могли познакомиться в хоре. Смотры полковой, дивизионной, корпусной художественной самодеятельности объявлялись постоянно. Поступал приказ: “петь, плясать, декларировать” — и в клубе военного городка собирались все от мала до велика. Каждое выступление тогда начиналось с песни о Сталине. На Север я “отправил” лейтенанта Полетаева тоже не случайно. В свое время я сам ездил в комариный край от Московского военного округа заготавливать дрова. Лес валила дивизия пленных немцев. Я пробыл там три месяца... Полковник по тем временам имел право выслать его куда угодно. “А если Аня Крюкова жива, представляешь, какой скандал будет?!” — ужаснулся после премьеры фильма журналист Юрий Григорьев, с которым режиссер вместе служил в тех самых Песочных лагерях. Он прекрасно помнил мадам Крюкову, которая ради продвижения мужа по службе спала с вышестоящим начальством. Многие офицеры дивизии, вернувшись из Германии, из первого же отпуска привезли в лагеря молодых жен. Аня оказалась в их числе. Она была старше лейтенантов лет на пять, а ее муж имел звание капитана. Все знали о похождениях Ани Крюковой — не догадывался только ее муж. С дальних стрельбищ он приносил ей цветы... — Елена Яковлева очень точно сыграла Аню Крюкову — именно так, как я ее себе и представлял, — говорит Петр Тодоровский. — Лена сразу почувствовала, что у нее весьма выигрышная роль. У ее героини был яркий характер, актрисе было что играть. Машинистка из спецотдела армии, известного как Смерш, тоже была взята режиссером из жизни. Молоденький лейтенант Петр Тодоровский испытал на себе домогательства развратной дамы. — Возвращаясь с учений, я проходил мимо землянки, где жила маленькая, с оплывшими боками машинистка спецотдела, — рассказывает режиссер. — Она вырастала на моем пути как будто из-под земли и настойчиво зазывала меня в гости. Я был командиром взвода, говорил ей, что с утра до вечера загружен работой... Однажды она пришла в клуб и увидела, что я танцую с девушкой, — я подумал: “Все, плохи мои дела”. Смершевцев все страшно боялись. Они могли на любого из дивизии написать донос. Но мне повезло: машинистка переключилась на кого-то другого... Из разговоров я знал, что она нередко, воспользовавшись пьяным состоянием офицеров, затаскивала их к себе в землянку и фактически насиловала. Именно так поступила срисованная с нее героиня фильма с сержантом Серебряным. Когда он постарался забыть о неприятном визите, она ему пригрозила: “Сегодня ты придешь ко мне и на всю ночь... Или больше не придешь ни к кому никогда”. По навету машинистки особого отдела сержант, прошедший всю войну, получил восемь лет лагерей. “Я с вечера письма писал?..” Пили по-черному в армии из-за оскорбительного несоответствия мечты и реальности, из-за невозможности что-нибудь изменить. Гвардии капитан Лиховол пил по иной причине. Он, как и многие герои в фильме, имел реальный прототип. — К нам в часть в Германию после войны пришел высокий, худой капитан Новиков, — рассказывает режиссер. — У него всегда был “железный” пробор, начищенные до зеркального блеска сапоги. Никто о нем ничего не знал: мы жили в части, а он — в городке. Вдруг ночью по тревоге в феврале 47-го нас подняли и приказали срочно грузиться в эшелон. Вся наша батарея оказалась в одном вагоне. Ординарец капитана Новикова двумя плащ-накидками отгородил для него в углу вторую полку. Едем, вдруг ночью слышим: кто-то запел дурным голосом. От Новикова мы лишнего слова никогда не слышали — молчаливый он был страшно, — а тут вдруг... Мы не заметили, как ординарец подал капитану с вечера на вторую полку бочонок с вином. Он спустился к нам, мы разговорились. Выяснилось, что капитан — замечательный человек. На фронте под Ленинградом он получил тяжелейшее ранение. Ему сделали операцию и чудом вывезли в Нарьян-Мар. На Севере в больнице ему ломали неправильно сросшуюся шейку бедра... Видя, что офицер не может спать от жутких болей, медсестра стала давать ему наркотики. Ей приходилось доставать их тайком из кабинета главврача. Когда наркотики закончились, медсестра начала приносить ему самогоночку и спирт. Пристрастившись к спиртному, капитан Новиков стал запойным алкоголиком. Будучи трезвым, капитан рассказывал нам поучительные истории; был он человеком образованным и начитанным, прекрасно играл на губной гармошке. На месте, в Песочных лагерях, он уходил в запой на 10—15 дней, потом не брал в рот спиртного месяца два, и все повторялось. Когда капитан напивался, он садился писать письма. Одно письмо он адресовывал Кире Петровне — медсестре, которая ухаживала за ним в Ленинграде; другое — Антонине Трофимовне из Нарьян-Мара, которая воровала для него морфий. В тот момент он действительно хотел их видеть рядом... Утром, протрезвев, спрашивал у лейтенанта, с которым делил комнатку: “Я письма писал? В штаб полка относил?..” Все привыкли, что Новиков ни свет ни заря в шинели на голое тело вскакивал в седло и мчался догонять посыльного. Почта была в 35 километрах от нашего военного городка, в шесть утра из штаба забирал ее дежурный на лошадке... Это правдивая и очень больная история. В фильме фамилию гвардии капитан, которого замечательно сыграл Владимир Ильин, получил в память о командире роты Саратовского военно-пехотного училища, где учился Петр Тодоровский. — Бывало, командир роты Лиховол поднимал нас по тревоге в два ночи, — вспоминает режиссер. — Показывал на овраг в трехстах метрах от казармы, объявлял, что на другой его стороне стоят немцы, мы бежали по пояс в снегу в лобовую атаку... Возвращались в 4 утра мокрые, замерзшие, вымотанные до предела. Я подумал, что моему капитану в фильме вполне могла бы подойти фамилия Лиховол. Фильм “Анкор, еще анкор!” получил приз “Ника” Российской академии киноискусств, его признали лучшим игровым фильмом 1992 года. Петру Тодоровскому шли и шли письма. — В основном были лестные отзывы о картине, — рассказывает режиссер. — Писали и те, кто служил в военных городках, и те, кто уже вышел на пенсию. Благодарили за правду о той армии, о том времени. Но были и ругательные послания. Мне писали: “Ты оболгал нашу армию, ты замарал честь офицера!..” Однажды на одной из телепередач офицер, сидящий в зале, задал мне вопрос: “Где вы видели такой военный городок, что у вас в фильме?! Это все неправда, просто высосано из пальца”. Я ему ответил: “Я сам служил в трех таких городках: в Песочном и двух под Брянском. Все мои герои мне очень близки. Я вместе с ними жил в таких же военных городках, так же пьянствовал, в угаре маршировал ночью на плацу... Я ничего не придумал”. — Военных можно было понять, — говорит Тодоровский. — 70 лет о нашей армии слова плохого нельзя было сказать — вся правда тщательно скрывалась. У меня был приятель, который после премьеры сказал мне: “Фильм у тебя хороший, но второй раз я смотреть его не буду: я очень люблю нашу армию...” А ведь я снимал фильм о любви! “Командир корпуса бил командира полка” Долгое время у мэтра в столе хранился сценарий, основанный на реальных событиях, произошедших в конце войны. История была настолько страшная, что режиссер все время откладывал ее “на потом”. До тех пор, пока поисковики из Коломны не нашли могилу родного брата Петра Тодоровского. Илья ушел в армию сразу после школы и, как думали родные, начало войны застал на границе. — Мама, отец и сестра ушли из жизни, так и не узнав, где и как погиб Илья. И вот три года назад раздался звонок, и молодой парень говорит: “Петр Ефимович, я нашел место, где погиб ваш брат”. Я сел в машину, поехал в Коломну. Руководитель поисковой группы мне поведал, что они раскопали ров в Новгородской области и там обнаружили 90 тел красноармейцев. По номеру найденного ордена Красной Звезды определили, кому принадлежит награда. Так Петр Ефимович узнал, что его брат погиб 22 января 1942 года. В центральном архиве Министерства обороны в Подольске режиссер нашел маленькую фотографию Ильи. Выяснилось, что за три месяца до начала войны его направили в Киевское артиллерийское училище. Погиб он старшим лейтенантом, успев отличиться в боях. Фильм “Риорита”, названный по имени популярной в годы войны мелодии, был снят за 39 смен — 20 ночных и 19 дневных. Петр Тодоровский показал войну, которую он видел, но мало кто ныне знает. — Я видел, как командир корпуса ночью бил командира полка, говорил, что если он не возьмет деревню, утром он его расстреляет. Это была правда военного времени. Как и история бывшего надзирателя лагеря для политзаключенных, который рядом с подвигом и смертью так и остался гнусным “вертухаем”. Впервые одним из главных персонажей картины Петр Тодоровский сделал отрицательного героя, которого блистательно сыграл Константин Воробьев. Съемки проходили под Минском, где было много заброшенных полигонов. Чтобы происходящее на экране казалось достоверным, мастер отобрал для фильма-притчи незасвеченных, молодых актеров: Дмитрия Ульянова, Анатолия Гущина, Якова Шамшина. Не нюхавшему пороха “молодняку” режиссер рассказывал о буднях войны. Первоначально картина называлась “На память о пережитых страхах”. Такую надпись на подаренной фотографии оставил Петру Тодоровскому фронтовой друг Пичугов. Его фамилию он дал героям “Риориты”: отцу и троим его сыновьям. Церемониальный расстрел дезертира в сопровождении духового оркестра; изнасилование немки; размазывание головы негодяя о кирпичную кладку — все эти сцены режиссер наблюдал в своей фронтовой жизни. Снимая фильм, Петр Ефимович погружался в воспоминаниях в свою молодость, где не раз оказывался на краю жизни и смерти, где бойцы и медсестрички были беззащитны перед силой любви. В “Риорите” Тодоровскому удалось приоткрыть новую страничку в летописи Великой Отечественной войны. Но не все желали видеть изнанку фронтовых будней. Были те, кто окрестил картину неполиткорректной. — Очень много было у этого фильма противников, в основном среди ветеранов, которые ухитрились, совершив подвиг, дожив до наших дней, скрыть от себя эту правду, — говорит Валерий Тодоровский. Премьера фильма “Риорита” прошла в Доме кино. После просмотра картины зрители приветствовали режиссера стоя. Петру Тодоровскому в фильме удалось ответить на главный вопрос: отчего неисчислимо гибли на той войне? Оказалось, не только от вражеских пуль… Фильм оказался актуальным и в наше время. Как поэт Левитанский, режиссер Петр Тодоровский мог бы сказать: “Я не участвую в войне — она участвует во мне”. Для него это тема бесконечная. Потому что на фронте как нигде проверяется человек. В окопах нельзя скрыться, нельзя обмануть, нельзя подставить вместо себя другого. Это очень честная, откровенная и нелегкая тема. Самым любимым, дорогим и ожидаемым праздником для мэтра остается 9 мая. В этот день судьба подарила ему сына. На этот день выпала Великая Победа. — Мысленно я переношусь в 45-й год. Тогда 8 мая наша 47-я армия вышла с боями на Эльбу. После ожесточенных боев, рева самолетов и грохота артиллерии вдруг наступила тишина… Бойцы услышали пение птиц. Река была уже не “водной преградой”, а холм — не “высота”, которую надо занять любой ценой. Повалившись в молодую изумрудную траву, мы скинули грязные портянки, завшивленные телогрейки. На руку моему другу села бабочка, и только тогда я окончательно осознал: войне конец! Об этих первых, счастливых послевоенных днях рассказал в 1970 году Марлен Хуциев в фильме “Был месяц май”, где Петр Тодоровский сыграл главную роль старшего лейтенанта Яковенко. В загородном доме у Петра Ефимовича, в “красном” углу, на полке рядом с иконкой стоит фотография любимого брата Илюши, около которой круглосуточно горит свеча. Так у мамы режиссера, с того момента, как Петра забрали в военное училище, во дворе под навесом все время горела плошка с паклей, пропитанная смазкой. Розалия Цалевна Островская постоянно ходила на станцию, в краевой центр, ...
Татьяна: ... брала новый пучок пакли и поддерживала огонь. Петр Ефимович уверен, что мамина любовь и ее оберег спасли ему жизнь. Светлана Самоделова [/quote
ta_ro: Дину Рубину люблю безмерно за ее живописный литературный язык, наблюдательность, меткость оценок и определений. На ее сайте обнаружила одно из последних интервью. Профессия: наблюдатель Писатель Дина Рубина в Москве частый гость. В последние годы она практически каждую осень приезжает в российскую столицу из Израиля, где живёт уже почти 20 лет. Сценарий визита, как правило, неизменен: его официальная часть — посещение Московской международной книжной выставки, встречи с читателями, многочисленные интервью, неофициальная – общение с друзьями и коллегами. С достойным уважения постоянством к каждому своему приезду Дина Ильинична готовит главное «блюдо», которого с нетерпением ждут миллионы читателей, — новую книгу. Не обманула она ожиданий и на этот раз, представив роман «Белая голубка Кордовы» — совершенно неожиданный и, в то же время, очень «рубинский». В центре повествования – художник, гениальный фальсификатор, авантюрист. Профессионал в самом высоком смысле слова… Дина Рубина уважает профессионалов. В её устах это лучшая похвала. Не случайно почти в каждом своём произведении она азартно берётся за исследование какого-либо ремесла – будь то цирковое искусство в «Почерке Леонардо» или работа художника в «Белой голубке Кордовы». Среди особо почитаемых Диной Ильиничной умений числится и прозаическая на первый взгляд профессия экскурсовода. Отдельного романа она, правда, пока не удостоилась. Зато трудно найти интервью или книгу Рубиной, где она не упомянула бы экскурсоводов. Возможно, потому, что в Израиле это очень распространённая специальность и среди друзей Дины Ильиничны немало достойных её представителей. А может причина ещё и в ощущении какого-то внутреннего родства: профессиональный писатель тоже, своего рода, экскурсовод. Только маршрут его, в отличие от обычного, пролегает по созданному им самим миру. Терпеливо и бережно водит он нас от миража к миражу, рассказывая, показывая, интригуя… Вот и от разговора с Диной Ильиничной осталось своего рода экскурсионное «послевкусие»: будто провела она меня по мною же выбранным объектам, так искусно расставив акценты, что ещё несколько дней после встречи я продолжала вспоминать, думать, заочно расспрашивать. Ведь «прогуливались» мы по зыбучим пескам неисчерпаемой темы, которую условно можно обозначить как духовные ценности женщины после 40. Правда, Дина Ильинична сразу скорректировала маршрут: «Лучше сказать – человека после 40, зрелой личности. Я не люблю деления на мужское и женское, хотя всё же считаю женщину другим существом — с другими рецепторами ощущения, ощупывания мира. На самом деле мы – мужчины и женщины — очень похожи. И ценности у нас, как правило, общие, особенно когда мы объединены в семью. Прежде всего, это здоровье и благополучие близких, всего, что нас окружает — мира, страны, экологии. Ощущение своей связи с родом, своего продолжения в детях, внуках. Творчество, искусство, жизнь как таковая. Ценности очень простые, но изначальные». Инь и Ян Тема единства и борьбы мужского и женского начал присутствует и в новом романе Рубиной. Её герой – стопроцентный мужчина – называет себя «женским человеком» и считает, что умная женщина всегда страшнее умного мужчины. — Почему страшнее, Дина Ильинична? Не лучше, сильнее, а именно страшнее? — Любые взаимоотношения – это противоборство. Супружество – до известной степени тоже. Очень редко происходит абсолютно полное слияние двоих людей по всем параметрам. Человек всегда противопоставлен человеку — в деле, любви. Вспомните, с чего, как правило, начинается любовь? С прощупывания друг друга, определения границ возможной власти, возможной свободы, возможного проникновения и возможного нападения. В этой борьбе любая женщина опаснее мужчины. И потому для мужчины – страшнее. Сегодня женщина стала реальным соперником мужчины во многих областях. Мужчина потеснён. Говорю это безоценочно, просто фиксирую то, что вижу, о чём думаю в последние годы. — С чем, на ваш взгляд, это связано? — Мне кажется, во многом с тем, что женщина начала постепенно освобождаться от гнёта физиологии, семьи, домашнего хозяйства. Ощущение свободы может прийти с чем угодно. Например, стало полегче с деньгами – я пригласила милую девушку для уборки квартиры. И освободилась от этого. Открылась неподалёку хорошая прачечная – я освободилась от стирки. Перестала, как идиотка, гладить постельное бельё – и внутренне освободилась от этого. Обо мне вообще отдельный разговор – я никогда не давала жизни себя закабалить. Хотя я очень преданная мать и, надеюсь, не худшая жена. В общем, делаю то, что мне положено делать, но при этом завоевала право на огромное количество времени для своей работы. Я знаю трёх-четырёх способных девочек, которые в начале семидесятых начинали вместе со мной в журнале «Юность» и потом сгинули, замотались со своими жизнями. Одна родила четверых детей. Другая постоянно меняла мужей и переживания по этому поводу составили основной смысл ее жизни…. — Но рождение детей, разводы, браки – это и есть жизнь. Как от этого освободиться? И зачем? — Сильной, свободной, целеустремлённой женщине просто необходимо искать способ самореализоваться и на профессиональном, творческом поле. Тем более, что на этом поле женщина, которой даётся право вздохнуть, уже не отстаёт от мужчин. Кстати, о положении женщины. Недавно в самолёте я прочла замечательную статеечку о том, что в Афганистане введён новый закон: если женщина отказывается от исполнения супружеских обязанностей, муж вправе заморить её голодом. Пересказываю заметку своему супругу (художник Борис Карафёлов, — Ред.) на что он немедленно отзывается: а вот это правильно! Шутил, конечно… Вселенная на клочке бумаги При всём человеколюбии Дина Рубина не боится называть вещи своими именами: что бы мы ни говорили о сильных личностях, их единичное существование подчёркивает нелестную истину — в массе своей человек слаб, он часто просит помощи и нуждается в поводырях. «Люди всегда искали личность, к которой можно было бы припасть и получить ответы на все вопросы. Священник, раввин, мулла… Всегда хотелось кому-то выговориться и получить отпущение грехов или хотя бы совет, — рассуждает Рубина. – Когда мы потеряли Бога, нам пришлось барахтаться самим. Тогда мы приобрели доктора Фрейда и доктора Юнга, которые изобрели некие механизмы утешения и «разбора» личности. Но я по-прежнему считаю: сильный и умный человек поможет себе сам». — Тем не менее именно сильные и умные люди сегодня часто ищут утешения в религии. — И замечательно. Значит, они ищут там, где испокон веков принято искать. Я с огромным уважением отношусь к человеку верующему. Когда человек верит в высшее предназначение, высший разум, свою связь с этим разумом, стремится чего-то достичь путём работы над своим духовным развитием, у меня это вызывает глубокое почтение и понимание. — Насколько, на ваш взгляд, важна обрядовая составляющая религии? Многим знакомо это чувство неловкости новообращённого… — Религия, поиски Бога – очень деликатный вопрос. Здесь каждый решает для себя сам. У меня дочь – религиозный человек. Я, безусловно, уважаю её выбор. Но те обрядовые ступени, которые она приняла, сама принять не могу. Я живу по другим законам. Муж тоже религиозен. Скажем, вчера, не смог приехать на презентацию моей новой книги, потому что была суббота – шабат, день, когда верующему иудею нельзя, в числе прочего, пользоваться транспортом. Я же по субботам езжу. По моему глубокому убеждению, у меня другие отношения с высшей силой. Мы договоримся. (Улыбается). — В Иерусалиме, где вы живёте, сосуществуют представители огромного количества религиозных конфессий. При внешней сложности и драматизме ситуации люди как-то умудряются мирно общаться на бытовом уровне. Или это только кажется? — Всё держит в равновесии торговый интерес. В Старом городе, к примеру, проживает изрядное количество национальных меньшинств: помимо евреев и арабов, есть большая армянская община, грузинская община; есть ещё копты, сирийцы, айсоры. И все они соседи. Живут рядом, общаются, каким-то образом уживаются. Они заинтересованы в том, чтобы торговля не прекращалась. Чтобы туристы прибывали, покупали сувениры – и эту тарелочку, и это полотенечко, и это распятие, и этот магендавид. Кроме того, равновесие поддерживается огромными усилиями властей. Например, в дни религиозных праздников полиция несёт круглосуточную вахту, чтобы предотвратить возможные столкновения. — Кстати, о столкновениях. Как вы думаете, не провоцирует ли рост интереса к религии усиление ксенофобии в обществе? — Это два взаимосвязанных процесса. Потому что человеку свойственно считать «своего» Бога – единственно истинным. Нужно быть очень образованным, культурным, всесторонне развитым, чтобы понимать: для другой части населения другой Бог – и есть самый истинный. Я была знакома с изумительным человеком, — православным священником – отцом Георгием Чистяковым. К сожалению, его уже нет на свете. Когда я несколько лет ( с 2000 по 2003-й год) работала в московском офисе «Сохнута», где возглавляла отдел культурных связей, я часто приглашала отца Георгия на семинары и конференции на тему толерантности в обществе. Так вот, из уважения к другой вере он никогда не являлся на эти встречи в облачении священника, всегда – в партикулярном платье. Это был удивительно чистый, страстный и блестяще образованный человек. И потому предельно деликатный. Я убеждена – в том, что касается религии, особенно важно образование, широта интересов. Потому что страшен обуянный истовой верой необразованный, невежественный человек. — А легко ли творческой личности строить отношения с религией? Есть какие-то особенности? — Здесь важна осторожность. Ведь творчество, на самом деле – это и есть создание новых миров. Творец, в известной степени, маленький бог. Я – бог на своём клочке бумаги, я создаю все эти персонажи, страны, коллизии судеб… Образно говоря, это всё – моя Вселенная. Здесь я – режиссёр, при том, что в реальной жизни для каждого из нас режиссёром становится судьба. Почерк Мессинга Тема судьбы, рока возникла в разговоре не случайно. Так же как не случайно сплетён из роковых, прямо-таки мистических совпадений сюжет «Белой голубки Кордовы». Дина Ильинична уверена: все мы окружены аурой странных событий. Нужно просто научиться их видеть. «Как любой писатель, я наблюдаю – прислушиваюсь и приглядываюсь, — поясняет Рубина. – И абсолютно убеждена в том, что нас ведёт по жизненному пути какая-то сила. И это даже не связано с Богом. Лучше назовём это судьбой…» — Это теоретические предположения или жизненный опыт? — Я расскажу вам случай, который произошёл со мной совсем недавно. Если вы помните, героиня моего романа «Почерк Леонардо» по сюжету – внучка знаменитого экстрасенса Вольфа Мессинга. После выхода книги я подарила экземпляр приятельнице, которая частично послужила прототипом этого персонажа, — Ларисе Герштейн; она — известный бард и общественный деятель, долгое время была вице-мэром Иерусалима. Надо сказать, что мы с Ларисой – страстные барахольщицы, обе любим рыться на развалах блошиного рынка в поисках какой-нибудь вещицы «с историей». И вот мы отправились на один из таких рынков, попутно обсуждая роман. Лариса удивлялась тому, как точно я угадала многие детали, о которых она мне не рассказывала, вплоть до имён школьных учителей. «Это просто совпадение», — убеждала её я. — «Но таких буквальных совпадений не может быть!» И прицепилась ко мне: «Почему вы решили сделать героиню внучкой Вольфа Мессинга?» — «Просто придумала – я же писатель. Точно знаю, что никаких детей у Мессинга не было» — «А вдруг возьмёт да и выскочит какая-нибудь племянница?» — «Ну что вы говорите – какая племянница?!»… Мы провели на блошином рынке несколько часов и под конец решили заглянуть в магазинчик, где продавались вещи эпохи арт-деко. Хозяйка – маленькая кудрявая черноглазая женщина – поинтересовалась, откуда мы. Узнав, что в прошлом – из России, вдруг страшно оживилась: «Меня очень интересует Россия, у меня дядя оттуда родом. Он был знаменитым артистом. Вольф Мессинг – слышали?» Она говорит, а мы с Ларисой завороженно смотрим друг на друга поверх этой курчавой макушки. «Откуда, с какой стороны племянница?!» — «Я дочь его брата. Мой папа с приходом фашистов сразу уехал из Германии в Бельгию. А Вольф тогда отправился в Россию. Они больше не виделись…» Мы с Ларисой вышли, молча сели в машину и до самого дома не произнесли не слова – настолько это было впечатляюще… Родня из Толедо Жизнь по убеждению Рубиной – пульсирующая материя. Она полна удивительных событий, загадок, неожиданностей. Но главная тайна для человека – он сам. Никто не может знать, что несёт в себе – то ли проклятье своего рода, то ли благословение. Об этом – последние книги Рубиной, об этом – её мысли. — Дина Ильинична, я знаю, что вы серьезно занимались изучением своих корней. Когда почувствовали необходимость в этом? И что интересного нашли? — С возрастом человек начинает думать о том, кто он, что он, кому и чем обязан. У моего приятеля, поэта Семёна Гринберга есть такие строки: «И жнец себе, и чтец, и на дуде игрец. A вечером, когда глаза разуешь, То в зеркале — подвыпивший отец». Действительно, это так. Вдруг начинаешь замечать в себе какие-то папины жесты. Или сочетание отцовского и материнского в характере… В семье моего отца хранилось нарисованное на бумаге фамильное древо. Я знала, что одна из его ветвей восходит к философу Бенедикту (Баруху) Спинозе (по-испански Эспиноса), род которого из Испании через Португалию попал в Голландию. Когда я впервые попала в Испанию, обратила внимание на забавную вещь: местные жители обращались ко мне только по-испански. При том, что я ходила по улицам с фотоаппаратом, в жилете с многочисленными карманами – обычный Турист Туристыч, каких по городам Испании шляются толпы. Я заметила, что большинство испанских женщин имеют такое же строение фигуры, как у меня, такие же бёдра, походку, черты лица. В конце концов, нашла этих Эспиноса в Толедо. — Как вы искали – через знакомых, через официальные структуры? — Ни в коем случае. Всё произошло так, как и должно было произойти – случайно. Я описала эти события в новелле «Воскресная месса в Толедо». Мы зашли в лавку народных промыслов, купили понравившуюся картинку, а потом увидели фамилию художника на обороте — Эспиноса. Я спрашиваю у продавца: «Кто это нарисовал? Кто здесь Эспиноса?» Этот мальчик лет 18 отвечает: «Мой отец». Мы поговорили с хозяином магазина и выяснили: в Толедо две или три семьи Эспиноса. И все тем или иным образом заняты в художественном промысле. Такие вещи очень волнуют и подпитывают творчество. Не случайно фамилию Эспиноса я дала одному из персонажей своего романа – средневековому мастеру-чеканщику. — О чём будет ваша следующая книга? — Я человек суеверный и пока об этом умолчу. Я ведь только-только остываю после «Белой голубки…». — Но что-то новое уже зреет? — Конечно, это же моя профессия. Я не могу «выключить» работу воображения… Ирина Бондарева, журнал "Всегда женщина", январь 2010 г.
полная версия страницы