Форум » Лавочка » Интервью (продолжение) » Ответить
Интервью (продолжение)
нара: Думаю, эта тема нам будет по душе.
Ответов - 25
Татьяна: Юбилейное интервью Сергея Юрского в сегодняшнем номере журнала "Итоги" С юбиляром беседует Мария Седых. Человек без имиджа Сергей Юрский: "Мне приклеивают имидж интеллектуала, каковым я не являюсь" Мы разговариваем в небольшой репетиционной комнате. Незашторенные окна смотрят на крыши. Белые стены, один софит, несколько столов и в беспорядке столпившиеся разномастные стулья. "Мое любимое место в театре", - словно сценическую реплику в сторону, бросает Сергей Юрьевич. И впрямь - ему к лицу эта неказистая комната. В ней нет места пафосу громких слов, но и спрятаться не за что. А он и не стремится. Сергей Юрский из редкой породы актеров, кто в жизни не играет. Разыгрывает, подшучивает - сколько угодно. Но никогда не приспосабливается. Время от времени его пытаются назначить властителем дум. Не получается - неудобен. Это ведь тоже в каком-то смысле роль. С годами стало очевидно, что он человек отдельный и на сцене, и в кино, и в литературе. Хотелось спросить: "Трудно ли быть Юрским?" Но уж больно пафосный вопрос, да и ответ у меня самой есть: "Юрский справляется". - В канун своего семидесятилетнего юбилея вы посетовали, что по ХХI веку идешь, как по льду, причем не только скользкому, но и тонкому. За пять лет обрели почву под ногами? - Дождусь лета - и тогда вплавь. - Новое столетие уже можно как-то охарактеризовать, его черты определяются? - Можно. Большое, непрерывное повышение технической оснащенности и колоссальное снижение компетентности. Если господин Янукович говорит, что Чехов есть великий и великолепный украинский поэт, то он не должен быть президентом. Это некомпетентность. Все! Какие бы договоры он дальше ни заключал с Россией... - А еще в том же интервью вы заметили, что можно время определять по словам, которые, как лакмусовая бумажка, его проявляют. В начале 90-х все повторяли "если не секрет", потом каждая фраза начиналась с "как бы", и наконец, "задакали" с вопросительной интонацией. Что нынче? - Сейчас слова английские, точного смысла которых я не ощущаю, но которыми все пользуются: рейтинг, имидж и прочее. Я думаю, их недочувствуют и те, кто употребляет. Знают просто, куда воткнуть. Однако замена слова "образ" словом "имидж" все-таки лишает ощущения того, а про что, собственно, идет речь. - Вы в курсе, какой у вас имидж? - Тот, который мне приклеивают. Например, интеллектуала, каковым я не являюсь. - Еще мизантропа, идеалиста... - И это ярлыки. Ошибаются все. - Ну, бог с ним, с имиджем. У вас на сцене и в кино образов хватает. Сейчас много спектаклей в репертуаре? - "Фома Опискин", "Предбанник", "Провокация", "Ужин у товарища Сталина", "Стулья", "Домашние радости". Это для меня более чем достаточно. Полагаю, что с некоторыми из них уже пора расставаться либо предъявлять что-то новое. - Но вот ведь к Сталину вы вернулись после перерыва. Что--то переосмыслили в теме, в себе, в нас? - Нет, перерыв был связан только с отсутствием актрисы. Правда, пошел на пользу, потому что мы спектакль возобновили, а не просто опять стали играть. И пришлось возобновление на время, когда Сталин снова стал проблемой. Возникли новые взаимоотношения со зрителем, я бы сказал, гораздо более плотные. Был период спада зрительского интереса, а теперь зал полный, и реакции стали разнообразны и содержательны. - Единодушные? - На одном спектакле замирают, на другом спектакле смеются, иногда чувствуется этакое пугливое отторжение. Разные реакции. Но это контакт, а не пустота. - Если уж мы про Сталина заговорили, как вы относитесь к инициативе развесить в Москве к Дню Победы плакаты с его изображением? - Я не очень представляю, какие плакаты. Если появятся просто большие портреты Сталина, то, по-моему, это будет уступка сталинистам. Идти с его портретами на митинг или демонстрацию - личное дело каждого. Когда инициатива исходит от власти, это какой-то сигнал. - Вы ведь всегда были человеком общественным. У вас сейчас возникает желание участвовать в гражданских акциях? - Моя гражданская акция - мои книги. Их мало читают. - Почему вы так считаете? - Да потому что я наблюдаю. Нет никакой обратной связи. Даже с моими друзьями и знакомыми, которым я их дарю. Они принимают, только подпишись. И все. Дальше тишина. - Вас числят в шестидесятниках. А вы себя к ним причисляете? - Конечно. - Шестидесятники вроде бы такие активные... - Они не единые. Я никогда не был ни стилягой, ни тусовщиком, ни клубным человеком. Я их играл на сцене. Мы были разными, разные сообщества, разные стили, разные темпераменты. Я сейчас с опозданием читаю роман "Москва--ква--ква" про раннее шестидесятничество, даже нет, про предшестидесятничество, но у меня не очень складывается с Аксеновым, и, может быть, прежде всего потому, что там мое время, мое сообщество, а читаю как будто про инопланетян. - Что такое, по--вашему, сейчас наша общественная жизнь? - По--моему, она фальшива, как и очень многое из того, что сейчас происходит. Люди притворяются, имеют на самом деле не те намерения, которые провозглашают. Начиная с благотворительности. Она существует, она необходима. Но присмотришься к благотворительным акциям и видишь - девиз один, намерения другие. - А правозащитные движения? - Правозащитные? Опять же все разные, как шестидесятники. Я отношусь прежде всего к личностям, а не к групповым явлениям. Когда речь идет, допустим, о Людмиле Алексеевой, я испытываю чувство глубочайшего уважения, даже преклонения и хочу его выразить. То же самое - Сергей Ковалев. У меня сохраняются отношения с Григорием Явлинским, за которого я многократно голосовал... Но сам я ни в какие движения никогда не входил. - Вы и в театре человек отдельный. По-прежнему считаете, что актерская профессия на грани катастрофы? - Нет, она зашла за грань. Хотя есть актрисы и актеры в возрасте, во цвете лет, молодежь - таланты. Есть хорошие спектакли. Но все это для меня скорее исключения. Не появляется целых "кустов" театров, как появились когда-то "Современник", Таганка, БДТ, когда параллельно работали Эфрос и Ленинградский театр комедии в лучшую пору, группа рижских и эстонских театров, тоже тогда еще наши... Было разнообразие школ, стилей, смешение индивидуальностей, широта репертуара. Сейчас я называю театрами только театры студийного типа - Фоменко, Женовач. Все остальное - фирмы, которые иногда изготовляют успешный проект, иногда менее успешный, иногда сваливаются в сторону антрепризы под видом театра репертуарного. По--разному. Так что, очевидно, разрушение не начавшееся, а уже состоявшееся. - Из этого можно как-то выбраться? - Я не учитель жизни, поэтому я не знаю. Полагаю, что обратно возврата нет. Если возникнет нечто сходное с русским драматическим репертуарным театром, то в каком--то новом совершенно варианте. Под словом "русский" я имею в виду не национальные черты, а тот психологический стиль, который был особенностью и примером для всего мира. - Среди своих любимых авторов вы всегда называли Чехова. Каким он предстал для вас в юбилейном году? Почему не ставите? - Его изнасиловали. Мне очень жаль. При всем моем сочувствии и моей бесконечной любви к нему. А к изнасилованной девушке, даже прежде очень любимой, трудно возвратиться. Мне непонятно, почему ежегодный фестиваль, называемый его именем, превратился в танцевально-пантомимическо-цирковой. - А были в эти дни чеховские спектакли, которые произвели на вас впечатление? - Мне нравится "Дядя Ваня" в Театре Моссовета. В основном нравится. Атмосфера, мизансценировка, чеховский текст, хотя я не вполне понимаю смещение некоторых акцентов при распределении ролей. Но в нем есть несомненные достижения - прежде всего Домогаров, Вдовина, Высоцкая и Карташева в маленькой роли. - Ну а нашумевшие спектакли? - Я не буду говорить о своих коллегах. Это не мое. Ноты не те. - Какую же ноту, по-вашему в Чехове не берут? Мимо чего проходят? - Мимо... Ходорковского проходят. Когда они с Лебедевым сидят в клетке и отвечают на вопросы - это два чеховских героя. Бесконечная печаль. Причем печаль не личная, а печаль русской жизни, на которой стоят все его раздумья и все любовные истории. Они на этом все нарисованы. Печаль сохранилась. Когда она выбрасывается и пьеса переводится в другой жанр... Не получаются никакие комедии. Не смешно. Если только дурака валять, тогда это вообще не близко Антону Павловичу. Он был деликатный человек. И не выставлял напоказ свои ощущения. Достаточно почитать его рассказы того же времени, повести. У него всегда было чувство юмора. Это правда. Он не мог сказать: я пишу драмы, я хотел выразить тоску русской жизни, я проехал до Сахалина... Он был человек, совершенно лишенный саморекламы, никогда не хваставшийся. Поэтому, мне кажется, и говорил о своих пьесах, мол, пустяки - комедии. То же я слышал от сходного человека, рифмующегося с Чеховым, Александра Володина: да это шутка, я просто так написал, не обращай внимания, да и вообще играть не обязательно. - Последнее время самые близкие вам драматурги - Ионеско и Вацетис. Вы продолжаете скрывать, что Вацетис и есть Юрский, или это уже секрет Полишинеля? - Какой Полишинель? Ответ на обложке написан. - Зачем вам маска понадобилась? - Это не маска. Это другой автор. - Вы в него перевоплощаетесь? - Мистика. Он пишет за меня. Я за него не пишу. И пишет не так, как я. Я пишу параллельно и издал в этом году новую книжку "Все включено". Вот это моя книжка. - Оба эти драматурга, каждый на свой лад, - абсурдисты. Что, наша жизнь через такую призму лучше видится? - Театр абсурда - взгляд с содранной катарактой, которая сейчас на глазах у подавляющего большинства. Взгляд шута, наивного человека, взгляд дурачка. А дурачок ясно видит. Все стали больно умные, и видят одно и то же, одно и то же. Здесь свежесть есть. - Сейчас активно дискутируется вопрос, что театр не обращается к сложному человеку, опростился вконец. - Согласен. Но если этот простой человек пришел в театр, билет отбирать, что ли? Ко мне такие не ходят. Они думают, что я интеллектуал. А я дурачок. Те, кто ко мне ходит, это, видимо, ощущают, поэтому у меня нет к ним претензий. - Есть ли у вас какие-то замыслы, которые вы откладывали-откладывали, а теперь их пора пришла? - Вот "Полонез" Вацетиса начал репетировать в Театре Моссовета. Он написан лет десять назад, а три другие одноактные пьесы, что войдут в спектакль, пролежали и того больше. - На экране редко появляетесь. Не хотите мелькать? - Старый и занятый в театре человек, как я могу мелькать? За последние два года вышли "Отцы и дети", "Полторы комнаты", вышел совершенно принципиальный для меня фильм "Лысая певица", сняты "Стулья", "Предбанник", "Ужин у товарища Сталина". Закончились съемки в детективном сериале "Естественный отбор". Разве мало? - В каком настроении юбилей встречаете? - В откровенном. Вообще-то откровенничать, я полагаю, можно в своих ролях, в своих литературных трудах. А откровенничать, все время выступая, меня заставляет только юбилей, потому что просят. - Что вам сейчас дает в жизни чувство опоры? - Труд. Театр, кино, литература. И, несмотря на болезни, способность ходить по этой земле. Радоваться, что ходишь, смотреть глазами и радоваться, что они еще видят...
ta_ro: Режиссер Павел Хомский: «В советское время я работал вопреки всему» ТАТЬЯНА САНИНА "Новые известия" Завтра исполняется 85 лет художественному руководителю Театра имени Моссовета, режиссеру Павлу Хомскому. К этой дате в театре устроили ретроспективу его постановок, которые, несмотря на прошедшие десятилетия, по-прежнему собирают полные залы. Например, рок-опера «Иисус Христос – суперзвезда» прошла в 800-й раз, а музыкальная сказка «Шиворот-навыворот» в 452-й раз. И хотя от юбилейного вечера Павел Хомский отказался, его день рождения все равно не пройдет незамеченным для почитателей таланта: телеканал «Культура», например, приурочил премьерный показ программы «Театральная летопись. Избранное» и спектакля «Король Лир». Накануне юбилея Павел ХОМСКИЙ ответил на вопросы «Новых Известий». – Павел Осипович, в Театр Моссовета вы пришли в 1973 году, когда на этой сцене работали великие советские артисты. Как вам удалось влиться в этот звездный ансамбль? – Многое зависело от Юрия Александровича Завадского (художественный руководитель театра в 1938–1977 годы. – «НИ»), который всю жизнь коллекционировал яркие актерские индивидуальности. Я тоже попал в Театр Моссовета благодаря нему. Он пригласил меня в качестве очередного режиссера. У меня были идеи, и нужно было работать, но прежде всего установить контакт с актерами. В этом – самая главная задача нового режиссера, который приходит в театр. Именно от режиссера зависит, в какой обстановке будет создаваться спектакль. На весь период работы труппа становится твоей второй семьей. И вот если тебе удалось создать атмосферу, добиться расположения актеров и единого понимания литературного материала, значит, что называется, ты прошел. Значит, все получилось. Я все время ставил спектакли, пусть даже удалось сделать не все, что хотелось. Скажем, постановка спектакля «Братья Карамазовы» постоянно откладывалась, потому что творчество Достоевского не укладывалось в существовавшие тогда рамки советской идеологии. К этому писателю было особое подозрительное отношение. Вплоть до того, что Достоевского долго не проходили в школах. Тем не менее мне удалось сделать спектакль. И я до сих пор считаю его одним из лучших в своем творчестве. Во-первых, там был очень сильный актерский состав. Во-вторых, прекрасная рабочая обстановка, благодаря которой возникли творческие отношения с труппой. – Например, Федора Карамазова ведь играл Ростислав Плятт, с которым в вашей жизни многое связано… – Я был большим поклонником Плятта в юные годы, когда на экраны вышли фильмы «Подкидыш» и «Мечта». Он был для меня легендарной фигурой. Мне безумно нравилось все, что он делает в кино и в театре. Однако со временем я стал смотреть на него не как на кумира своей юности, а как на замечательного артиста, с которым мы вместе работаем. Это было хорошее время. Я считаю, что две самые крупные потери, которые понес наш театр, – это уход из жизни Ростислава Плятта и Леонида Маркова. С Марковым всегда было очень интересно работать. По внутренней мощи и масштабу сегодня просто нет таких актеров. – Юрий Завадский бережно относился к традициям. А вы продолжаете дело великого предшественника или идете по собственному пути? – Безусловно, есть традиции, которые мы стараемся сохранять. И, слава богу, у нас в театре в этом смысле все складывается довольно благополучно. Я имею в виду те ситуации, в последнее время часто возникающие в театрах, когда одна часть труппы выступает против другой или когда труппа не довольна своим главным режиссером или художественным руководителем. Я не понимаю, зачем люди намеренно раскалывают театры. У нас, к огромному счастью, не так. Мы стараемся поддерживать культуру с точки зрения и литературного материала, который мы берем для работы, и постановки этого материла на сцене. И этому меня научил Юрий Завадский. – А есть ли «секрет» Завадского? – Понимаете, он был человеком Серебряного века, дружил с Мариной Цветаевой, учился у Станиславского. Работая с ним и с его великими артистами, я прикасался к легендам российского, тогда советского, кино и театра. И это всегда оказывало влияние. Актеры, которые приходят к нам сегодня, говорят, что в атмосфере театра есть что-то таинственное и мистическое. Вот Виктор Сухоруков сыграл царя Федора в спектакле «Царство отца и сына» нашего штатного режиссера Юрия Еремина. И он уже в нескольких интервью повторил, что когда ходит по сцене Театра имени Моссовета, то все время ощущает присутствие великих предшественников. Есть такое понятие – намоленная сцена, намоленный театр. Есть новые театры, но там нет дыхания прошлого, нет атмосферы. Потому что в прошлом было что-то незаменимое. И прошлое – это не только бронзовые таблички на дверях гримерных комнат (хотя и это тоже часть существования нашего театра). Это нечто большее. – На постоянной основе в вашем театре работает только режиссер Юрий Еремин. А вообще вы легко приглашаете со стороны очень разных режиссеров – Нину Чусову, Леонида Хейфеца, Андрея Кончаловского… Это стратегия, на которую вы идете осознанно, или же счастливое качество характера не быть собственником? – Понимаете, существуют разные театры. Есть театры абсолютной диктатуры. Самый великий образец – это БДТ времен Георгия Товстоногова. Он считал, что ставить спектакли должен только он. Раз он создал такой замечательный театр, значит, он был по-своему прав. Но может быть театр и другого типа, где работают самые разные режиссеры. Сейчас мы активно привлекаем режиссеров нового поколения. У нас ставят спектакли Нина Чусова и Виктор Шамиров, Павел Сафонов и Марина Брусникина. В театр приходит много молодых актеров. А нас завтра уже не будет. И молодым актерам нужно не только встречаться с мастерами, но и знакомиться с новым режиссерским поколением, потому что работать они будут в дальнейшем с ними. Это люди, которые, прежде всего через призму своего восприятия, приносят культуру в Театр им. Моссовета. И работа с ними расширяет возможности театра и труппы. В этом смысле я не собственник. – В преддверии вашего юбилея, 29 марта, телеканал «Культура» показывает телеверсию спектакля «Король Лир». Что вы ответите тем, кто сегодня отрицает актуальность Шекспира? – Мягко говоря, это не очень умно. Шекспир потому велик, что он говорит о проблемах, которые существуют вечно. Ведь самая главная проблема, поднимаемая в этой пьесе, – взаимоотношение отцов и детей, взаимоотношение поколений во всем его многообразии. Есть король Лир и рядом есть граф Кент, из молодых есть Эдмонд и Эдгар. Этого достаточно для того, чтобы вести со зрителем серьезный разговор о детях и отцах. Важно только найти решение для постановки. А разве не существуют сегодня проблемы, затрагиваемые драматургом в «Ромео и Джульетте»? Еще как существуют, и они иногда перерастают в национальные проблемы. Мальчик из одной среды, девочка из другой, и окружающие против их союза. Разве вы не сталкивались с чем-то подобным в жизни? Сегодня все только усугубляется, становится острее и злободневнее. Шекспир дает нам возможность поговорить об этом, он образно призывает нас с вами быть более внимательными и чуткими друг к другу, он обращается к нашей душе. Говорить, что Шекспир устарел, – все равно что доказывать бессмысленность системы Станиславского. – Если бы к вам в театр не пришел Михаил Козаков, исполнитель заглавной роли в «Короле Лире», вы бы все равно рискнули поставить этот спектакль? – Я очень долго мечтал поставить эту трагедию. Это была своего рода навязчивая идея. Признаюсь честно, если бы не было Михаила Козакова, который блестяще исполнил эту роль, я бы искал главного исполнителя до тех пор, пока не нашел бы. Но мне повезло, как говорят, карты сошлись. Пришел Михаил Михайлович, сначала сыграл Шейлока в «Венецианском купце», потом мы продолжили сотрудничество и сговорились поставить «Короля Лира» – безусловно, этапную работу для любого режиссера и актера. И это счастье! Но бывает и по-другому. Виктор Сухоруков блистательно играет у нас царя Федора. А если бы его не было? Наверное, искали бы. Возможно, даже нашли. А может быть, и отказались бы от постановки. Очень многое зависит от актера. – Расскажите, пожалуйста, про ближайшую премьеру – спектакль «Палач» по пьесе Радзинского… – К большому моему сожалению, ничего существенного я сказать не смогу. Мы были вынуждены временно приостановить репетиции по очень прозаической причине – Александр Домогаров, который задействован сразу в двух ролях, сейчас активно снимается. Если я не ошибаюсь, у него две или три картины. А продолжать репетиции без него не имеет смысла, потому что весь литературный объем падает в основном на него, да и постановочный замысел связан именно с ним. На нынешний день я даже не могу назвать вам число, когда возобновятся репетиции. – Советская власть во многом использовала театр как инструмент пропаганды. У вас лично были очень непростые отношения с властью – вам объявили выговор за постановку «В дороге» Виктора Розова и уличили в пропаганде буржуазного искусства за постановку «Иисуса Христа – суперзвезды». Что для вас было в этом самым болезненным? – Самым болезненным было то, что спектакли закрывали. Вы очень кстати упомянули Розова. Спектакль по его пьесе я отношу к одной из важнейших своих работ. Мы работали над постановкой вместе с автором в Ленинграде в Театре Ленинского комсомола (ныне «Балтийский дом»). Розову очень нравился спектакль, он даже дописывал для нас какие-то фрагменты. На премьеру, которая прошла с огромным успехом, пришло полторы тысячи человек. В том числе и обком комсомола в полном составе. Посмотрели, одобрили, поздравили, а потом запретили. Сказали, что такой неустроенной молодежи у нас нет. Проходит некоторое время, и я читаю в газете, что в Театре Моссовета известный режиссер Анисимова-Вульф под руководством Юрия Завадского работает над пьесой Виктора Розова «В дороге». А мне запретили! Я позвонил в обком партии и попросил приема у секретаря обкома по идеологии. Он меня принял. Я разразился бурным и очень эмоциональным монологом на тему, что нам запретили совершенно несправедливо, а сейчас пьесу репетируют в Москве. Говорю, говорю, пока не закончились мои доводы и аргументы. Наступает большая пауза, после которой он говорит: «А у нас, товарищ Хомский, не Москва!» Я говорю: «Спасибо». И ухожу. Закончилось тем, что я получил строгий выговор за репертуар и уехал в Москву. Вот Сережа Юрский тоже был вынужден уехать из Ленинграда. Это был очень трудный город для людей искусства. – Идеологический диктат в искусстве сегодня сменился денежным: какой для вас страшнее? – Страшнее все-таки идеологический. В конце концов, театр может быть и бедным, но, конечно, не в буквальном смысле слова. О концепции «бедного театра» писал английский режиссер Питер Брук: это место, где отобрано только самое необходимое, нет роскошных декораций, и все равно это театр. – Когда режиссер Алексей Дикий приходил на репетиции, то спрашивал у труппы: «Чем удивлять будем?» А чем нас собирается удивлять Павел Хомский? – У нас сейчас как раз период выбора нового репертуара. Думаю, уже могу немного приоткрыть занавес. Есть режиссер, предложивший нам поставить «Отелло». Сейчас идет обсуждение этого проекта. Юрий Еремин предложил театру «Воскресение» Льва Толстого. В свое время спектакль с успехом шел в Художественном театре. Я эту идею поддерживаю. Новая инсценировка, новое время требует новой постановки этого вечного произведения. Что касается меня лично, то я сейчас рассматриваю варианты очередного музыкального спектакля. Это уже одна из традиций Театра Моссовета, и я хотел бы ее продолжать.
Коломбина: Интревью Владимира Хотиненко для журнала "Киносфера.ТВ" Хотя о герое Александра Юрьевича, к сожалению, ничего не сказано, надеюсь, что будет интересно. ДОСТОЕВСКИЙ ИЛИ МИРОНОВ? – Тишина! Приготовились к репетиции. В комнате с бревенчатыми стенами и низким потолком царит полумрак. В красном углу – икона с лампадкой. Здесь же стоит книжный шкаф. Недалеко от них – окно с занавесками, сквозь которые неохотно пробивается свет. На столе – связки старинных книг, зажженная керосиновая лампа, спички, папиросы и пара канцелярских принадлежностей в подставке. В кресле, на которое накинут мундир, за столом, немного сгорбившись, сидит человек. Взгляд его задумчив и несколько напряжен. Темно-русый мужчина, тридцати с лишним лет, нюхает папиросу, закуривает и принимается за чтение. Это Федор Михайлович Достоевский. В исполнении Евгения Миронова, конечно же. – Женечка, давай лихорадочность вернем, – обращается к Миронову, узнать которого в гриме достаточно сложно, режиссер Владимир Хотиненко. Пожалуй, только голос волшебника съемочной площадки отрезвляюще действует на сознание и возвращает из Семипалатинска позапрошлого века, куда с 1854 по 1859 год был сослан писатель, – в настоящее время, в третий павильон Мосфильма. Здесь полным ходом идет работа над восьмисерийным телевизионным художественным фильмом-биографией «Достоевский». «Это заказ канала «Россия 1», – в перерывах между репетициями и дублями, сидя за режиссерским монитором, рассказывает Владимир Хотиненко. – Когда мне в первый раз предложили этот проект, я еще работал над картиной «Поп». А съемки «Достоевского» не терпели отлагательств. Поэтому я с глубоким сожалением подумал уже, что мне не суждено заняться этим проектом. Но там что-то не сложилось. И когда я закончил работу над своей картиной, мне снова предложили снять жизнь Федора Михайловича Достоевского, а от этого сложно отказаться. Тем более, мне самому было чрезвычайно интересно погрузиться в эту тему». – А пастилы еще нет? – спрашивает режиссер, пока Евгению Миронову поправляют грим.– Сейчас Маша принесет, – отвечает кто-то из съемочной группы.Вскоре появляется помреж Маша с заветной пастилой. Из упаковки «Шармэль» сладости перекочевывают в старую коробку фирмы «Эйнемъ», после чего благополучно отправляются на письменный стол писателя. – Федор Михайлович любил пастилу? – спрашиваю. – Он был великий сластена, сам ходил в лавку и выбирал лакомства и чай, – говорит Владимир Хотиненко. – Как оказалось, я, достаточно образованный человек, знал о писателе чрезвычайно мало. А подавляющее большинство народонаселения вообще не знает. Конечно, о чем-то наслышаны, что-то читали – о романе с Сусловой, о том, что играл в рулетку, был на каторге – помнят портрет В.Перова и пару фотографий с Чоканом Валихановым. И все. Но самое главное не это. Самое главное – та ложная аура вокруг личности Федора Михайловича. Многим он представляется человеком угрюмым. И для меня стало открытием, когда я узнал, что Достоевский был очень живым человеком, с чувством юмора и с невероятной драмой жизни, которая не менее интересна, чем его книги. И не поделиться этим – грех. – Приготовились к съемке. Мотор! Начали! – командует режиссер, и на площадке снова воцаряется тишина.Евгений Миронов в образе Достоевского – кстати, вопросов, кто будет играть главную роль, у режиссера практически не стояло: в гриме и костюме актер имеет очевидное сходство с писателем, – услышав стук, подходит к окну. – Я увидел свет, решил зайти, – подает реплику из-за камеры молодой актер Андрей Ерофеев, исполняющий роль фотографа Соломона Лейбина.– Проходите без церемоний, чаю попьем, – слышится глухой, хрипловатый голос писателя. Достоевский (Миронов) убирает со стола книги, откусывая пастилу, набрасывает на плечи китель и замирает, увидев гостя на пороге.– Стоп! Ой, как хорошо складывается сцена, человеческая такая, – бодро и радостно говорит Владимир Хотиненко. – Биография – сложный жанр. Действительно ли Достоевский мог быть таким и у него был такой голос? – снова задаю я вопрос. – О Достоевском сохранилось много свидетельств, как правило, это воспоминания о нем разных людей. В частности, достаточно определенно описан его голос, характер и интонацию которого сейчас Женя Миронов – буквально, не буквально – но, по-моему, блестяще передает, – рассказывает режиссер. – Подробно описывается манера чтения Достоевского, а он очень любил читать на публику свои произведения – этого, например, я не знал. Собиралась аудитория до тысячи человек. Микрофонов не было, подчеркиваю, но слышно было в каждом уголке. Достоевский обладал какой-то энергетикой и магнетизмом, он буквально завораживал публику. Мы обязательно включим в фильм моменты – как и что читал Федор Михайлович. А ведь он думал о публике и всегда выбирал мелодраматические отрывки. Я уж не говорю о фабулах его произведений. Например, сюжет романа «Униженные и оскорбленные» в чужих руках мог оказаться настоящей бразильской мелодрамой, а у Федора Михайловича он превращается в выдающееся произведение. Достоевский постоянно находился в диалоге, ему было это важно. Он тщательно прорабатывал сюжеты, старался, во всяком случае, когда было время. Правда, бывало и такое, что начинал писать, не зная, чем закончится произведение, только чтобы получить аванс. Так было написано «Преступление и наказание», не говоря об этой замечательной истории, когда он за 26 дней написал «Игрока». Всю жизнь человек прожил в долгах. И буквально года за три до смерти благодаря жене и главной женщине в его жизни Анне Сниткиной ему удалось разделаться с ними. И снова: «Мотор!». В комнате писателя появляется высокий молодой человек, тот самый фотограф Лейбин. Впрочем, это только в кадре. На самом деле здесь, в помещении размером примерно 20 квадратных метров, находится практически вся съемочная группа, около 15 человек. – Вот, угощайтесь – пастила, – и Миронов указывает на сладости, не так давно за кадром принесенные Машей. – Брат гостинцев прислал. Как признается после дубля Владимир Хотиненко, персонаж Андрея Ерофеева – фотограф – изначально был вымышленным. Правда, недолго. Перед тем как начать съемки, выяснилось, что такой человек существовал в действительности – тот самый Лейбин – автор портретов Достоевского и Валиханова. Поэтому остается только гадать, было то провидением или случайным вымыслом. – Автор сценария Эдуард Володарский, Женя Миронов, я – все мы в работе над картиной стараемся опереться на воспоминания. Если и есть какие-то выдумки, то все равно они должны быть возможны для личности Федора Михайловича, – говорит режиссер. – Надо сказать, я первый раз работаю с персонажем, который невымышленный, который практически материализовано существует. Для меня это вообще случай исключительный, можно сказать, открытие. Поэтому моя задача сейчас – снять хорошее, желательно очень хорошее кино. Дай Бог, в мае закончим съемки, а полностью работу над картиной, скорее всего, завершим в ноябре. Когда же выйдет фильм, я не знаю, возможно, к 190-летию со дня рождения классика, в 2011 году.По словам режиссера, картину, съемки которой пройдут в Москве, Петербурге, Риме и Баден-Бадене, не будут превращать в ЖЗЛ, а потому начнется она с событий на Семеновском плацу и закончится повествованием накануне смерти сына писателя – Алеши. В фильме также будут флешбэки – воспоминания из детства и юности Достоевского. Зрителям посчастливится увидеть и звездный состав: Евгений Миронов, Чулпан Хаматова, Дмитрий Певцов, Валентина Талызина, Дарья Мороз. – Какого зрителя хотите привлечь? – Думаю, эта картина способна привлечь совершенно разнопланового зрителя, потому что в ней показана человеческая жизнь со страстями, с любовью. Ведь у Достоевского было много женщин, но при этом он не был ловеласом, просто человек искал свое счастье. В картине мы покажем его взаимоотношения с первой женой Марией Дмитриевной Исаевой, знаменитый роман с Аполлинарией Сусловой, увлечение актрисой Александрой Шуберт, любовь ко второй жене Анне Сниткиной. И, кстати, был еще очень интересный факт в жизни Достоевского, о котором вряд ли знает публика. И я не знал. Достоевский делал предложение Двадцатилетней девушке из довольно знатного рода – красавице Анне Круковской. А ее младшая сестра Сонечка, которой на тот момент было 13 лет, была влюблена в Федора Михайловича. В будущем это великий математик Софья Ковалевская. От нее сохранились потрясающие воспоминания. – Это будет в фильме? – Да, обязательно! Ну, а пока: «Приготовились к съемке. Мотор! Начали!»… На съемочной площадке побывала Антонина Куткова
Татьяна: Просто понравилось... Армен Джигарханян: «Цена и вкус простых вещей» Беседовала Екатерина ВАСЕНИНА ("Театральные Новые Известия" - "Театрал") Мудрец и телепат Армен Борисович Джигарханян видит собеседника насквозь. Как ни хотелось поговорить с ним об Армении и ее культурных сокровищах, о главных уроках, вынесенных из работы в Русском Ереванском театре, где проработал до Москвы без малого 13 лет, о работе с Эфросом в «Ленкоме», о славном периоде театра Маяковского эпохи Андрея Гончарова и о том, как эти уроки он применяет в своем замечательном театре, ничего не вышло: Армен Борисович слушает себя, свой внутренний голос. А он хотел рассказать о своем. За окном собиралась гроза, думалось о вечном. А нам только того и надо было. – Армен Борисович, спасибо вам большое за то, что в вашем театре собираются для работы замечательные, волшебные люди: режиссеры Юрий Клепиков, Евгений Гинзбург, Вениамин Смехов, бард Сергей Никитин, режиссер театра слабослышащих актеров «Недослов» Анна Башенкова. Благодаря вам больше их творчества обращено к нам. Но отчего-то репертуар театра похудел к лету. – Если называть вещи своими именами – народ не ходит. Финансовый кризис продолжает сказываться на театре. Я понимаю, время от времени человечеству нужны такие серьезные изменения, человечество должно их переживать. Но нам от этого не легче. На театре эти изменения и пережидания сильно отражаются. Конечно, психотерапевты найдут проблему поглубже, чем отсутствие денег. Антон Павлович Чехов говорил, что люди больные не любят ходить в театр. Душевно нездоровым трудно в театре. Понимаете? Это все очень не просто. Надо себе задавать вопросы… Я про себя думаю, что искусство имеет какую-то удивительную нишу. Но в подавляющем большинстве случаев искусство находится в стороне жизни. Суровой, суровой жизни. И я не знаю, почему в трудную минуту мы перестаем в него верить. – У каждого – личные причины. – Как бы мы личным ни крутили, все равно живем в одном пространстве, в одном поле. Ближе всего к жизни нашла язык церковь. В церкви люди, я вот, нуждаемся. И идем в церковь чаще, чем в храм искусства. – Глава Российской и Ново-Нахичеванской епархии Езрас говорит: «Что нас делает армянами? Наша преемственность. Каждый армянин должен быть носителем национальных ценностей». Фонд развития армянской культуры проводит в Москве фестиваль «Карот» – «Ностальгия», вы в экспертном совете. Что Армения может сегодня рассказать миру своими традициями? – Мы никогда с вами не узнаем. Никогда. Чехов гениально сказал «Пока Бог не откроет им тайну…» А мы с вами уже выяснили, что ни в искусстве, ни в религии никто тайны нам не откроет. Мы должны сами разбираться, обдираясь в кровь. Иногда умные люди помогают нам, мы читаем их труды. Я читаю и говорю в свой черед: «Это частично так». Но знаю по жизни, что все гораздо, гораздо проще. Есть идеологи, истину проповедующие, есть верующие в них, но лекарство не там. Лекарство в простоте, в ее величии. – Если бы в Москве можно было легко найти песни Комитаса и стихи Саят-Нова, вы были бы рады? – Да ничего это не даст! Ни-че-го! Не выдумывайте. Мы можем пять – шесть человек из МГУ найти, которым это может быть интересно. Человечество веками идет к этой истине. Моисей на 40 лет увез людей в пустыню, три поколения спрятал от светской жизни, чтобы они что-то поняли. А ты хочешь – песни Комитаса в каждый магазин. Это творчество имеет генетический код, твои бабушки должны быть заражены им, и их бабушки тоже. Тогда в этом генетическом коде что-то к тебе придет. Тут не хватит простых культурологических движений. – Почему не верите, что людям это нужно? - Потому что в три раза дольше прожил и больше повидал. Видел больше боли и несправедливости, и моя истина держится на опыте жизни. Мы должны опять пойти к Моисею и заново, с пониманием того, что делаем, учиться кушать хлеб. А вместо этого мы много болтаем и нам даже кажется, что мы добрались до сути. У меня был друг-армянин, он жил на Дальнем Востоке и писал потрясающие рассказы. Один был про пекаря. Он не пропагандировал армянскую музыкальную культуру, нет. Он пек хлеб и люди знали слово «хац», по-армянски «хлеб». Посмотри, какая маленькая хрупкая вещь – они ничего не узнали об Армении кроме хлеба, а это самое дорогое, самое настоящее. Как сказал один гениальный человек, Ницше, искусство нам дано, чтобы не умереть от истины. Видишь, как просто. Чтобы прочувствовать эту простоту, кому-то и жизни не хватает. Я работаю в театре неприлично давно. Работаю со студентами, с актерами. Работал с наглыми. Многие решили, что основа актерства – наглость. А на мой вкус, актерская профессия – самое стыдливое из того, чем занимается человек. Чем дальше живу, тем страшнее сказать «да». Нет у меня для мира слова «да». Есть «нет», есть «может быть». Я такие вещи в жизни видел, такие метаморфозы с людьми. Поэтому «да» приберегаю для другого случая. – Китайские археологи обнаружили недавно на высотах горы Арарат древние сооружения, очень похожие на Ноев ковчег. – Ну меня там не было – как я могу проверить? Мне надо съесть, выпить, понюхать – тогда я чувствую. По-моему, нас тут дурят, как с кризисом. Стали говорить: мало денег от кризиса. Оказывается, и деньги есть, и все они положены куда надо. Так и с ковчегом. Дурят нас, клянусь! Мы сами все это выдумали – и кризис, и веру в найденный ковчег. Все, что дали просто так, все что ты не сам познал, заработал, купил, а тебе дали, также могут и забрать. – Как выстраиваете сейчас репертуарную политику? – Администрация мне говорит: на это пойдут, на это нет. Великую литературу не любят. На «Гедду Габлер», спектакль, который был очень хорош на мой вкус, последний раз было продано четыре билета. Сейчас я жду подписей на бумагах от спонсоров. Если бумаги не подпишут, мы резко сбавим обороты и завтра здесь будем показывать голых девочек, бегущих из одной кулисы в другую. – Смотрите «Комеди клаб»? – Нет. И аллергии нет, и времени нет. – Что вас радовало всерьез в последнее время? – Меня радуют дети, животные и первозданность всего, что происходит. Я начал бояться общепринятых истин. Не потому, что боюсь, что фраернусь и не то приму за истину. Просто давно живу на свете и знаю, из чего печется хлеб и варится каша. С годами начинаешь понимать вкус простых вещей. Одного музыканта спросили, кто самый лучший композитор. Он ответил «Я». Спустя время ответ был «я и Моцарт». Скоро он думал «Моцарт и я». И лишь в конце жизни: «только Моцарт». В конце жизни человек судит иначе. Теперь и я начинаю понимать, что в оценках надо очень послушать свой организм. Врачи говорят: «Мы вам сейчас сделаем инъекцию пенициллина и посмотрим, как ваш организм на него реагирует». Вот этот вопрос для меня стал важным – как мой организм реагирует. Я и к искусству стал так же относиться – слушаю реакцию организма на него. Это непростая вещь, каждый день снова ее надо перерешать – найти, куда ногу поставить. Найти опору для следующего шага.
VA: Меня радуют дети, животные и первозданность всего, что происходит. Я начал бояться общепринятых истин. Не потому, что боюсь, что фраернусь и не то приму за истину. Просто давно живу на свете и знаю, из чего печется хлеб и варится каша. С годами начинаешь понимать вкус простых вещей. !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! Я и к искусству стал так же относиться – слушаю реакцию организма на него. Это непростая вещь, каждый день снова ее надо перерешать – найти, куда ногу поставить. Найти опору для следующего шага. !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
VA: Изумительное интервью замечательного Мастера. Каждое слово дышит, каждая интонация попадает в цель.
Эл: Может в эту тему подойдет видео. Интересное.
Татьяна: По случаю юбилея Андрея Ильина Андрей Ильин: где родился, там и пригодился 18 июля известному актеру и нашему земляку исполнится 50 лет. Накануне круглой даты журнал «Телесемь» встретился с юбиляром. –50 лет – это, по-вашему, много или мало? – Не знаю. Но с приближением этой даты в голове роятся мысли: то ли я делал в жизни, правильные ли решения принимал. Даже бессонница на этом фоне появилась. – Как собираетесь отметить юбилей? – Единственное, от чего я сразу отказался, - это от творческих вечеров. Соберу друзей, и мы посидим в ресторане. Если они захотят что-то сказать мне, пусть скажут, а нет – мне просто будет приятно провести с ними вечер. – Какой подарок хотелось бы получить? – О каком подарке можно мечтать, кроме человеческого внимания и понимания? Хотя… Если кто-то из друзей придумает для меня какую-нибудь интересную роль в театре или кино, это, наверное, и будет самым дорогим подарком. Театр требует жертв – Как-то вы сказали, что будучи студентом любили розыгрыши. Сохранилась ли у вас та юношеская способность к розыгрышам? – Сейчас уже никого не разыгрываю. Этим развлекаются все студенты театральных вузов. У нас это считалось частью занятий. – А как относитесь к программе «Розыгрыш» на «Первом канале»? – Некоторые розыгрыши бывают очень милыми, например с Романом Виктюком. Но я не хотел бы стать героем подобной программы. Стать жертвой розыгрыша довольно неприятно, потому что они бывают весьма жестокими. Интересен на самом деле не собственно розыгрыш, а то, как по-разному люди проявляются в критических обстоятельствах. – А в телешоу согласились бы участвовать? – Почему бы и нет? В некоторых я даже участвовал, но чаще отказываюсь. Мне понравилась пародия в «Большой разнице» на сериал «Каменская», в котором я сыграл мужа героини Елены Яковлевой. Было очень смешно. – Актерская профессия – это воплощение детской мечты? – Нет. Драматический кружок я посещал, но не думал, что стану актером. Мечтал о профессии то моряка, то летчика, то шофера, как папа. Собирался окончить десятилетку, но после 8-го класса неожиданно даже для себя взял и поступил в Горьковское театральное училище. Сейчас не состою в штате ни одного театра, принадлежу сам себе. Сам определяю, что мне делать, а что нет. – Что подвигло уйти в свободное плавание? – Театр – это определенная несвобода, хочешь ты этого или нет. Он накладывает массу обязательств. И ты обязан подчиняться творческой дисциплине, коей отличается именно репертуарный театр. – А у вас проблемы с дисциплиной? – Как раз с дисциплиной у меня все нормально. В данном случае я имею в виду не разовое опоздание на репетицию, а то, что ты должен соблюдать график, в котором живет театр, жить его проблемами и чаяниями. И никуда от этого не деться. В какой-то момент я вдруг понял, что есть еще масса интересного в профессии, что я могу не успеть попробовать. Например, антрепризные спектакли, которых я вовсе не чураюсь, а также работа на телевидении и в кино. – В «Московской саге» вы очень убедительно сыграли талантливого хирурга Савву Китайгородского. А сами сможете оказать медицинскую помощь? – Укол самому себе сделать не смогу, а вот поставить кому-то банки или горчичники – это в моих силах. Еще массаж умею делать. К сожалению, я не очень разбираюсь в медицине. Помню, как-то открыл медицинскую энциклопедию, чтобы попытаться что-то понять для себя. Стал читать о болезнях и тут же нашел их все у себя. В ужасе закрыл книгу, задвинул подальше, и на этом мое общение с медициной закончилось. – В этом же сериале вам пришлось примерить на себя и шинель. В жизни вы тоже служили в армии. Что вам запомнилось больше всего из армейских будней? – Увы, ничего позитивного. На меня армия произвела удручающее впечатление. Считаю, что надо отказаться от обязательного прохождения службы в армии – это зачастую калечит неокрепшие души молодых парней – и полностью перейти на контрактную форму. В армии очень много маразма. Может, для жизненного опыта это и надо кому-то пройти, но слишком уж горький опыт получается. Мечты сбываются – Знаю, что вы заядлый автомобилист. – Это точно! Сменил уже семь или восемь машин. Начинал с «жигуленка», который мне в 1990 году друг из Бельгии пригнал на юг Франции, где я был на гастролях. Оттуда мы с товарищем приехали на нем в Москву. Я любил свою «пятерину», холил, лелеял, ведь машина – это, по сути, второй дом. Потом была «четверка», за ней «шестерка», а потом я прекратил поддерживать отечественный автопром. Сейчас езжу на «мерседесе». – Какая страна вас привлекает больше всего в качестве места отдыха или постоянного проживания? – Я люблю путешествовать, бывать в разных странах. Люблю Америку, Францию, Германию, Бельгию, Голландию и Швейцарию, но уехать в какую-то из этих стран навсегда – никогда в жизни. Есть очень правильная русская поговорка – «Где родился, там и пригодился». Кому мы там нужны? Если говорить о профессии, то многие, кто туда уехал, так и не нашли себя на чужбине. Пожалуй, единственный человек, которому удалось реализоваться в Америке и стать поистине великим американцем, – это великий актер Михаил Чехов (племянник А. П. Чехова.– Прим. «Телесемь»). – Тяжело ли вам, популярному и узнаваемому актеру, ходить по магазинам или на рынок, если вы там бываете? – Конечно, бываю, я же не нектаром питаюсь! На свой любимый Даниловский рынок, что неподалеку от моего дома, хожу с удовольствием. Там меня все знают. И там радуют вовсе не скидки, которые мне делают, а то, что не пытаются втюхать некачественный товар. – А к вам обращаются люди за помощью? – Обращаются, но говорить на эту тему не хочу. Надо помогать людям по мере возможности и не кричать об этом на каждом углу. – Что помогает вам переживать непростые времена, если таковые бывают? – Я основываюсь на реалиях и довольно твердо стою на ногах. Верю в себя, в свои силы, в свои возможности. И уповаю на Всевышнего, чтобы была здорова мама и жила как можно дольше. Верю в друзей, с которыми могу поделиться самым сокровенным. Верю в мечту. Прожил полвека и продолжаю мечтать. – А какова самая заветная ваша мечта? – Хочу реализоваться в семейной жизни, в семье. Это все. Людмила ДРОЗДОВА ("Телесемь", №29-2010г.)
Татьяна: Приглянулось почему-то... Александр Адабашьян: «Я отстал от времени» Автор: Марина Мурзина «Зазвездился - перечитай Чехова», - считает режиссер, которому 10 августа исполнится 65 лет. Заглядываю в «Кинословарь» и вижу рядом с его фамилией: «род. 8.03.1945 г.». Это ещё что такое? Александр Адабашьян: - Сам не понимаю, откуда это взялось. Видимо, кто-то решил, что я такой подарок к женскому празднику. Но на самом деле у меня теперь даже не два, а три дня рождения. Третий - 7 апреля: день, когда в прошлом году меня вернул с того света благодаря помощи Лёни Ярмольника хирург Юрий Николаевич Белов: был разрыв аорты. «От времени отстал…» «AиФ»: - Судя по вашим киноработам, вам хочется уйти, спрятаться - в классику, в другую эпоху. Вот и сегодня в прокате фильм по вашему сценарию, опять навеянному Чеховым, - «Смерть в пенсне, или Наш Чехов». А то, что за окном, вам неинтересно? А. А.: - Ну как это может быть неинтересно, если ты в этом живёшь?! Да, я не считаю себя человеком политизированным, хотя голосовать хожу. Да, телевизор я практически не смотрю - только спорт и иногда новости. Кино современное? Американское совсем не знаю, наше смотрю мало и уже «отфильтрованное», когда шум утихнет. Литературу современную не читаю. Перечитываю, как и всю жизнь, Толстого, Чехова, Лескова. Вот за живописью современной слежу. А так, наверное, вы правы: я отстал от времени, остался где-то там, на какой-то станции сошёл… «AиФ»: - И, с 90-х гг. работая на Западе, не рискнули там остаться? А. А.: - Не хочу. Я всё равно предпочёл бы работать здесь. Там нужно родиться, чтобы нормально существовать. А мне там комфортно, только когда в кармане есть обратный билет. Понимаете, с теми же французами (а у меня во Франции широкий круг знакомств, и язык я знаю очень хорошо) даже при самых сердечных отношениях всё равно существует некий «лимит общения», какая-то металлическая жёсткая конструкция внутри, куда не достучишься. Я вообще не понимаю, откуда этот миф: ах, Париж, город любви, ах, пылкие французы и страстные француженки! Француженки деловиты, практичны, внутри - калькулятор. Но так ведь с каждой страной, нацией - у всех своя мифология, свой веками утверждаемый и подпитываемый образ. «AиФ»: - Здесь у вас, по выражению одной критикессы, свой особый путь - путь маргинала-«тихушника», стабильно делающего своё дело. Это позиция? А. А.: - Да нет, просто характер такой - не тусуюсь, люблю одиночество, так по жизни сложилось. А позиция предполагает позу. Война - в розницу? «AиФ»: - А в кино так удачно сразу в нескольких профессиях - тоже «сложилось» само? А. А.: - Я пришёл в кино не из ВГИКа (чем, кстати, вызвал раздражение), прошёл многое, был в подмастерьях - декоратором, ассистентом оператора, помогал художнику по костюмам. Мне всё было любопытно. Киноманом не был. Просто у нас лет с 12-14 была такая «киношная» компания: Никита Михалков, Володя Грамматиков, Ваня Дыховичный… В кино, конечно, бегали. Но больше на футбол (я жил возле стадиона «Динамо» и проникал туда на все матчи через дыры в заборе). Нет, кино я не «заболел», как не было у меня и «свинцового отравления» - это когда человек увидит свой текст напечатанным - и всё, пропал. Заболел! И телевизионного «отравления», когда без лицезрения собственной физиономии на экране не жизнь, тоже не было, хотя меня звали ведущим в очень популярную телепередачу. Отказался. «AиФ»: - Может, вы просто лишены тщеславия? А. А.: - Да, тщеславия мне явно недостаёт. Другое дело - честолюбие. Это разные вещи. Пушкин хорошо сказал о Грибоедове: он имел честолюбие, равное его способностям. Очень верно: они должны друг другу соответствовать. И, по-моему, у меня так и есть. Я нахожусь на уровне своей компетентности. Считаю себя человеком средних способностей. Вообще главное - реально оценивать себя. А если тебя «заносит» - сходи в Третьяковку, в Пушкинский, сними с полки томик Чехова - и всё сразу встанет на свои места по поводу твоей персоны и талантов. «AиФ»: - Но тут труднее всего молодым, амбициозным... А. А.: - Я уверен, что каждое новое поколение, безусловно, лучше предыдущего. И в наше время не все читали запоем, и тогда это было занятием для избранных. И сейчас определённая часть молодёжи много читает, и в консерваторию ходит, где зал как был полон 40 лет назад, так и сейчас полон. Так что со временем в этом смысле ничего не меняется. Поэтому на молодёжь я не ворчу, по прошлому не ностальгирую и катастроф не пророчу. «AиФ»: - А как же ваша теория о том, что сейчас идёт Третья мировая война? А. А.: - Да, она идёт, но как бы… в розницу, в виде всех этих локальных войн, межнациональных, религиозных, этнических конфликтов, терроризма, криминала. Великий хирург Пирогов сказал, что война - это эпидемия травматизма. А я бы сказал - это эпидемия насилия. И возникают войны по всем законам эпидемии, как чума и холера, - ниоткуда. Причём чем выше цивилизованность, культурный уровень страны, нации, тем это происходит незаметнее и внезапнее. Блестящий пример - Наполеон. Тогда же не было СМИ и ТВ, и «пропиарить» этого лейтенанта было невозможно. Однако же французы побросали свои дома, фермы, похватали ружья и побежали за ним убивать и грабить, и дошли до Москвы. И Вторая мировая война вспыхнула по той же непостижимой схеме: культурнейшая нация - немцы, страна философов, музыкантов и поэтов. И именно там появилась «коричневая чума», и Гитлер, и добропорядочные немцы стали чудовищными преступниками, чьи злодеяния потрясли мир и унесли миллионы жизней. Конечно, это ещё и роль личности, способной вызвать массовый психоз-гипноз. Мне рассказывал один профессор, педагог, он слушал «живьём» Ленина, Сталина и Гитлера. Ленин потряс его абсолютно железной логикой. Сталин - немного примитивной, но гипнотической силой. А Гитлер… Он сказал, что ещё немного бы его послушал - и побежал бы за ним! Но есть во все времена средства защиты от этого - так сказать, личная гигиена: не лизать ни чужих рук, ни задниц. Ничего не делать коллективно, потому что любой коллектив очень легко превращается в толпу, в стадо, которое уже может взвиться, бежать, громить. «AиФ»: - Вы как-то сказали, что искусство сейчас в состоянии тотального опошления. Как это проявляется - пошлость? А. А.: - Я много об этом понятии думаю. И мне очень нравится цитата из Диккенса: «Миссия Америки - опошлить Вселенную». И ей это удалось! Вселенная опошлена окончательно, и искусство в том числе. Америка бойко занялась конвейерным производством массового искусства, которое стало принадлежать не народу, а народам. Между тем как искусство (но только именно настоящее) не должно принадлежать народу ни в коем случае - это деградация! Оно должно принадлежать меньшинству, людям, подготовленным к его восприятию. У нас же любой запросто судит о трёх вещах - медицине, спорте и искусстве. Музыка Шнитке «не для всех»? А она и не должна быть для всех! «AиФ»: - Если бы вы всё-таки взялись сочинить что-то о сегодняшнем дне - в каком жанре? Трагедии, фарса, трагикомедии? А. А.: - Тут важен не жанр и не отражение реальности, а фиксация сути её и даже возможность пророчества. Вот как у гениального Булгакова в «Собачьем сердце» - в 1925 г. показать, как интеллигенция своими руками породила Шарикова, пролетария, который сначала её уплотнит, потом выселит, потом донесёт и - в лагеря. Это написано как из космоса, и всё это абсолютно пророчески, несмотря на счастливый финал. Но я так не сумею. Таланта не хватит. Досье Александр Адабашьян окончил Строгановку. Сценарист и художник к/ф «Неоконченная пьеса для механического пианино» (в соавторстве), «Пять вечеров», «Несколько дней из жизни Обломова». Награждён как лучший европейский сценарист премией «Европа Чинема» им. Феллини.
нара: Вот это интервью Армена Борисовича Джигарханяна меня очень зацепило. Почему-то очень больно. Интервью АКТЕРА и ЧЕЛОВЕКА. Со своей болью и со своей ВЕРОЙ. Очень честное интервью. И дай бог ему только здоровья. Храбрый Армен 3 октября исполнится 75 лет народному артисту СССР и главному армянину России Елена Ямпольская Иногда чудится, что у Джигарханяна, как у нежно любимых им кошек, девять жизней. Сначала молодой красавец, сказавший стране с легким акцентом: "Здравствуй, это я!" Потом многостаночник экрана ("Гораздо меньше на земле армян...") и кумир театральной Москвы. Бывало, толпа поклонников несла его на руках от служебного подъезда "Маяковки" к дому в Староконюшенном. Наконец, худрук собственного маленького театра, внезапно порвавший с именитыми труппами... Вот Джигарханян - плейбой. Что греха таить, о подвигах Армена Борисовича на любовном фронте ходят легенды. Говорят, романтическая история присутствует в его жизни и сегодня, но сам он на эту тему не распространяется... Еще - Джигарханян, в 1987 году трагически потерявший 23-летнюю дочь Лену. Ни детей, ни внуков. Обожаемый сиамский кот Фил умер два года назад... Есть Джигарханян последних лет, который по нескольку месяцев в году проводит в Далласе, штат Техас. Есть и всегда будет Джигарханян - национальный герой Армении. Свидетельствую: по улицам Еревана его можно водить только под паранджой... Неумолимые законы природы предъявили нам нового Джигарханяна - борца с тяжелыми недугами... Итого - восемь. Девятая жизнь у него еще впереди. Какой она будет, пыталась выяснить Елена Ямпольская. известия: Во-первых, Армен Борисович, как вы себя чувствуете? А то слухи разные ходили - инфаркт, инсульт... армен джигарханян: Нормально. Инсульты, инфаркты прошли. Оказывается, ничего не надо бояться. и: Обычно люди, которые перенесли серьезную болезнь, дальше к любому недомоганию относятся панически... джигарханян: Значит, надо убить в себе эту панику. и: У вас ничего подобного не было? джигарханян: Было неоднократно. Я многого добивался через "нельзя". и: А через "не могу"? джигарханян: "Не могу" - я не знаю такого. "Не могу" - это лукавство. В человеке огромная потенция заложена. Мы даже не подозреваем, насколько она велика. и: Во всяком случае, выглядите вы жизнерадостно. Несколько лет назад у вас была идея фикс, что "земную жизнь пройдя до половины" - это 35 лет, семьдесят - "жизнь праведника", а дальше - "пустыня". Но вы не похожи на человека из пустыни. джигарханян: Золото мое!.. Вот так и будем жить. и: Помню, вы зарекались: если врачи запретят пить, завяжу, как с курением - раз и навсегда. Запретили? джигарханян: Нет! Вечером сажусь, выпиваю свой бокал виски, расслабляюсь. Мне попались хорошие врачи, они личности, и они меня не пугают. У меня был инсульт. Зафиксированный. Мне показали: вот здесь у вас в мозгу затемнение... Приходит время лететь в Америку. Я иду к своему доктору: так и так, можно я поеду? Он говорит: ничего страшного, поезжай. Сидя в самолете, ты лучше защищен, чем когда по улице идешь... и: Вы каких врачей предпочитаете? Армян? джигарханян: Евреев. и: Классика жанра... Ну что ж, поговорим теперь о делах. Зашла я на сайт вашего театра и недосчиталась многих знакомых названий. джигарханян: Да. Мы расстались. и: С половиной текущего репертуара? джигарханян: Многие спектакли потеряли свежесть. Уже нельзя смотреть. Знаешь, как кто-то говорил, "играют как хотят". Потенция падает. Этот мужчина уже больше не хочет эту женщину. В таком состоянии не надо на сцену выходить, надо идти домой спать. и: Вы вообще не верите в театр без "хотения", без обладания? джигарханян: Нет! Никогда не пойду даже смотреть такое - не то что участвовать. Без хотения нет искусства. Ницше сказал: "Искусство нам дано, чтобы не умереть от истины". Пятьдесят лет занимаюсь своим делом и до сих пор абсолютно не понимаю, что такое интеллектуальный театр. и: Чем собираетесь заполнять пустоты на афише? джигарханян: Хочу сделать "Театр времен Нерона и Сенеки". Еще мы задумали "Да здравствует королева, виват!", потому что у нас есть две замечательные актрисы. Клянусь, будет лучше, чем было когда-то. и: У вас ностальгия по "Маяковке" Гончарова? джигарханян: Это был хороший театр. Но ностальгии нет, надеюсь. Потому что это опасная вещь. Чувство направлено не в ту сторону. Не к тебе, не к зрителю, а назад. и: Кто будет ставить "Театр времен Нерона и Сенеки"? джигарханян: Ваш покорный слуга, знаменитый артист Армян Джа-вар-хар-нян. и: Значит, продолжаете заниматься сублимацией. Показываете другим актерам, как надо играть, вместо того чтобы самому выйти на сцену. Неужели мы никогда больше не увидим вас в театре? джигарханян: ...Вот я тебе говорю честно: я в бога не верю. Еще практичнее скажу - не нуждаюсь в нем. Дайте мне только здоровье, и я все сделаю. И на сцену выйду. и: Кто должен дать вам здоровье? джигарханян: Лекарства. и: Вы не верите в Бога, но верите в лекарства? джигарханян: Так я благодаря лекарствам снова стал человеком. И вообще - медицине. Вот мне поставили стенды в сердце - стало легче дышать. А бог что мне дал? Ничего не дал пока. и: Вам самому не страшно от этих слов? джигарханян: Не страшно. Я хочу только на себя надеяться. Я лежал в реанимации и понял: только сам могу себе помочь. Надо встать, дойти до туалета и вернуться назад. "Что вы делаете?! Вам же нельзя!" Всё можно. У меня профессия такая - я должен заставить себя поверить в предлагаемые обстоятельства. Поверил - поднялся. и: Атеисту жить трудно. джигарханян: Я не атеист. Я абсолютно конкретный реалист. и: Но ведь человек без Бога одинок. джигарханян: Да, я один и знаю это. Я с этим справляюсь. и: Для вас был авторитетом покойный католикос всех армян Вазген. Как он реагировал на такие речи? джигарханян: Именно Вазген мне первым сказал: "Значит, ты в Нем не нуждаешься. Это от тебя зависит. Ты придумал свой мир и живи в нем". и: Если здоровье будет, какую роль вы хотели бы сыграть? джигарханян: Мы заварили очень хорошую историю. Есть такая армянская сказка "Храбрый Назар". Вот там бы я сыграл. Такого шизоида полного, что ты бы меня не узнала. и: О чем сказка? джигарханян: Лентяй, трус, м...к, извини. Лежит, не может заснуть - мухи мешают. Он начал их колотить и убил разом восемь мух. Пошел к священнику, говорит: запиши мой подвиг для потомков. Священник написал на тряпочке: "Да здравствует храбрый Назар, убивший сразу восемь существ!" Тот взял эту тряпочку, сделал из нее флаг, отправился в путь и такое впечатление на всех по дороге производил этой надписью, что в итоге стал царем. А жена его - бабища во-о-от с такой ж... - царицей. и: Что значит грамотный самопиар. Но этому Назару сколько лет? джигарханян: Гм-м... Неважно, сколько ему лет. Важно, какой он. и: Как раз Назара могли бы сыграть... (перечисляю фамилии актеров Театра Джигарханяна). джигарханян: Нет. Эти люди здесь больше ничего играть не будут. и: Почему? джигарханян: Одни меня продали, других я продал. и: Кому вас можно продать? Кто в состоянии вас купить? джигарханян: Я тебе пример приведу. Приехал парень из Ленинграда, актер. Я взял его в театр. Потом он начал пить. Я за руку водил его к наркологам, лечил. Выбил ему служебную квартиру. И вдруг из газет я узнаю, что этот артист играет в МХТ... и: Знаю, о ком вы говорите. Действительно, играет - причем очень хорошо. В программке он значится как актер вашего театра. И что тут криминального? У вас в репертуаре сейчас спектаклей мало, а актерам надо работать. джигарханян: (Крик его, думаю, слышен по соседству с театром, в МГУ.) Так скажи мне! Честно скажи!!! Вот Олег Яковлев в свое время пришел и сказал: "Армен Борисович, вы мой папа, я вас люблю, но у меня две семьи. Мне "Иванушки интернешнл" дают много денег". Я сказал: "Конечно, Олеженька, иди. А когда захочешь - возвращайся". Я - не придуманный человек, я очень натуральный. Но я ревнивый, и со мной опасно в игры играть. Этот - о ком мы говорим - заявление об уходе не подает, зарплату здесь получает. На сбор труппы не пришел, вместо него пришла жена с двумя детьми... Все больше убеждаюсь: с русским театром не надо иметь дела. Это одно из главных моих разочарований в жизни. Русский театр - крепостной театр. и: Только театр? джигарханян: Про остальное я не буду говорить. Ты сама знаешь. и: Может, это просто снобизм, свойственный армянам, как и грузинам? "Вы, русские, были крепостными, а мы не были..." джигарханян: Я самый обыкновенный крепостной. У меня первым учителем был Армен Гулакян - очень мощный человек, я любил его и боялся. Я работал с Гончаровым - это был крепостной театр, и я был там счастлив. И к Марку Захарову я шел в крепостные с радостью - потому что он талантлив, у нас одна группа крови. и: Однако в итоге все крепостные заведения вы покинули. джигарханян: У меня появились мои дети, мои студенты из ВГИКа, которые хотели создать театр и которых я обязан был как-то пристроить. Гончаров нам репетировать в Театре Маяковского не позволил - ты знаешь эту историю, что я тебе рассказываю. И я ушел. Но ушел - прости, что сам о себе говорю, - благородно. Ни один спектакль не остался бесхозным. И Гончарова я люблю до сих пор. Я не хотел сесть на его место, у меня не было желания командовать. Он мне сам предложил: "Будь заместителем художественного руководителя". Я отказался. Мне этого не надо, я клоун. и: Последние пятнадцать лет вы не крепостной. Вы худрук, а следовательно - помещик. джигарханян: Все равно крепостной. У меня лежит список актеров, которые театру не нужны, а я не могу их уволить. и: Что значит - не нужны? По таланту? джигарханян: По таланту. По аллергической реакции. и: Вашей лично? джигарханян: Моей. Это я - Джигарханян. Вон там я на афише написан. Мне это дело доверили. и: Может, лучше не актеров увольнять, а самому уйти? джигарханян: Они этого и ждут. Только не учитывают, что, если я отдам театр, я уйду совсем. Берите власть, но тогда и за деньгами в банк идите сами. Я не пойду своим лицом вам деньги выбивать. А вам - не дадут. и: Уже пятнадцать лет - с момента появления вашего театра - я задаю один и тот же вопрос: зачем вам, Армен Борисович, эта нахлобучка? джигарханян: Я тебе скажу зачем. За эти годы восемь или даже девять женщин у нас в театре родили детей. и: Но они ведь не от вас рожали. джигарханян: От меня. Потому что они прожили здесь хорошую жизнь. Я им квартиры нашел. Я им гастроли организовывал. И сейчас еще продолжаю. Написал письмо Януковичу. Выхожу на контакт с Назарбаевым - мы с ним дружим, хочу, чтобы наш театр поехал на гастроли в Казахстан. Мне от этого прибыли никакой. Я в Казахстане уже гулял. У меня комплекс отца, деда. Я должен кого-то любить, о ком-то заботиться. и: Родители прощают детям все... джигарханян: Я тоже прощаю многое. Но если наср...ли, надо гнать. Я их грудью кормил, а они меня предали. Мстить не буду, наверное. Знаешь, я одну твою фразу навсегда запомнил. Меня кто-то задел, я сказал: да как он смеет, да я его!.. А ты сказала: это что, Джигарханян будет воевать с каким-то, условно говоря, Петровым? и: Давайте поищем в вашей жизни "точку невозврата". Что бы вы изменили, если бы могли вернуться в прошлое? Может, не следовало уезжать из Еревана? джигарханян: Нет. Я правильно сделал, что уехал. и: Ну, вот сейчас - осень. Вы холод с годами все хуже переносите. джигарханян: Если бы у меня был сносный английский язык, я переехал бы в Америку и жил там. Даже спектакли бы ставил. В Америке драматический театр очень слабый, а я хорошо знаю свою профессию. и: Сколько лет вы уже регулярно ездите в Америку? джигарханян: Десять. и: За десять лет язык не выучили? джигарханян: Чтобы ставить спектакли - нет. и: А если просто жить, ничего не делая? Денег не хватит? джигарханян: Во-первых. А во-вторых, сидеть одному - что делать? С ума сошел бы. и: Вы ребенком были билингвом? Двуязычным? джигарханян: Русский, армянский - да. Понимаю, на что ты намекаешь, но голова уже не та. Готов на сцену выходить и заикаться - вроде краска актерская, но даже на таком уровне не могу выучить. и: Почему вы готовы заикаться в Америке? Что вас там привлекает? джигарханян: Хорошая страна. и: Что означает для вас "хорошая страна"? джигарханян: Мне легко там с людьми. и: Вы могли бы представить себя в другой профессии? Если не актер, то кто? джигарханян: Нет. Это моя жизнь. Я люблю театр. и: Что там можно любить так долго и верно? джигарханян: "Чтобы не умереть от истины" - ради этого люблю. и: Вам не умереть или зрителю? джигарханян: И мне, и ему. И обманываться, и обманывать. Я знаю, что я армянский парень, но потом я мажу лицо гуталином и говорю: "Я Отелло". Вот в чем для меня счастье этого учреждения. Этого занятия. и: Еще одна "точка невозврата" - простите за сугубо личный вопрос. Может, лет в шестьдесят вам стоило пережениться, родить ребенка, если по натуре своей вы прежде всего отец? джигарханян: Я хотел. Дочка погибла, я думал об этом, но меня отговорили, сказали, что это будет тяжело... и: Кто отговорил? джигарханян: Есть такие люди - отговаривальщики... Кроме того, чтобы дети родились, надо двум людям между собой договориться как минимум. Не договорились. и: В итоге свое нереализованное чадолюбие вы направили на театр. На людей, которых надо обеспечить квартирами и лечить от запоев. джигарханян: А что делать? и: Ограничивать чужое желание сесть вам на шею. джигарханян: Нет. Убежден, что ты такой же человек, как я. Теоретически ты мне советуешь, а начнется у тебя свое дело, ты будешь так же поступать. и: Кота у вас сейчас нет? После Фила не заводили больше? джигарханян: Нет. Заведу - значит, я его должен в Америку за собой возить. Сейчас он должен здесь, в кабинете, лежать - не оставишь ведь его одного. и: Но вы же Фила в "Маяковку" не таскали? джигарханян: Я бегал из театра домой, чтобы покормить его, побыть с ним... Нет, не рискну больше. С другим котом буду Фила вспоминать, страдать... и: Как вы планируете отмечать свой юбилей? джигарханян: Будет вечер у нас в театре 10 октября. Приедет Дживан Гаспарян, который на дудуке играет. Объявился мой друг еще с детства, Жан Татлян - придет, споет. Андрей Гаврилов, пианист, сыграет. И, если получится, мой дружок из театра "Лицедеи" Леня Лейкин все это будет вести. и: Вы, видимо, любите клоунов, если сами себя клоуном называете. джигарханян: Люблю. Цирк люблю. Хулиганство всякое, за зад ущипнуть... и: В этом году исполняется 35 лет фильму "Здравствуйте, я ваша тетя!". Даже помыслить нельзя, чтобы сегодня сняли нечто подобное. Как вы думаете, почему в последние годы мы так бездарно, так пошло смеемся? джигарханян: Знаешь, мне очень нравится мысль Махатмы Ганди о том, что болезней нет - есть пороки человеческие, вызывающие болезнь. Не надо лечиться, надо исправляться. и: И мы, христиане, так считаем. Но вы уж больно хитро ответили на мой вопрос. То есть качество юмора - это не отдельная проблема, а часть нашего общего духовного состояния? джигарханян: Может быть. Не знаю. Вообще самое сильное слово, которое я сегодня знаю, - "не знаю". и: Предположим, дадут вам к юбилею орден "За заслуги перед Отечеством" очередной степени... джигарханян: Не надо. Когда мне было шестьдесят, мне дали третью степень. А к семидесяти - четвертую. Мне даже советовали: когда пойдешь получать четвертую, третью надень и так приди в Кремль. и: Я, собственно, не об орденах речь веду. Скажите, на ваш собственный взгляд, какие у вас заслуги перед Россией? джигарханян: Никаких. и: Кокетничаете? джигарханян: Никогда! Во-первых, мне недоплатили. Я снялся в трехстах фильмах с лишним. Если это на нормальные гонорары перевести, хорошая сумма получится... и: Недоплатили всей стране, Армен Борисович. И сейчас многим недоплачивают. джигарханян: И что мне делать теперь? и: Я спрашивала, не про заслуги России перед вами, а про ваши перед ней. джигарханян: И у меня перед ней нет. Я выходил на сцену ради своего удовольствия. Любил женщин. Дочь любил. Кота своего. Я тебе рассказывал, как я ехал ночью за рулем, заснул... и: И вам приснился Фил, который прыгнул вам на грудь. джигарханян: Да. Просыпаюсь - оказывается, я на большой скорости еду по встречной полосе. и: И после этого вы не верите в Бога? джигарханян: При чем бог? Меня Фил спас. Он мой бог. и: Как можно любить творение больше, чем Творца? джигарханян: А кто творец? Я не знаю. Ты мне не ответишь никогда на этот вопрос: кто сотворил кошку? Кошка родилась от другой кошки. А что было в начале, мы с тобой не узнаем. Ты не думай, что я несу такую фигню, потому что тяжело болен. Не настолько тяжело. Я ведь когда-то молился. Говорил: помоги мне. А потом я понял, что ни он ко мне, ни я к нему не имеем никакого отношения. Не надо мне помогать, я сам. Я все про себя знаю. Как мне дожать тебя, ее, его, зал - чтобы они описались от восторга... и: Кресла менять придется. джигарханян: Кресла поменяют. А я буду знать, что обладаю этой энергией. Или не обладаю, потому что с возрастом она уходит и надо ее беречь, а я вчера слишком много сил потратил на разговор с каким-нибудь помощником. Никто мне помочь не может, только я сам. и: А люди? джигарханян: Люди когда помогут, когда - нет. и: Значит, в людей вы тоже не верите? джигарханян: Только в себя! Как-то раз в самолете чувствую - не могу встать. Надо выходить, а я не могу. Что делать? Орать: "Помогите!"? Я сказал себе: вставай, Джигочка, вставай, мой мальчик, никто тебе не поможет, сам пойдешь. И пошел. и: А если однажды сил не хватит? джигарханян: Тогда умру. Я в реанимационном отделении видел одного известного артиста - он после инсульта на коляске ездил по коридору. Я спросил себя: смог бы я так жить? И честно ответил: нет. Я нашел бы в себе силы уйти. Потому что я много сладкого видел в жизни. На сцену выходил. А вы мне теперь говорите: ничего, так тоже можно - тихонечко, тихонечко и ближе к туалету... Есть прекрасная фраза: "Лечение не должно быть мучительнее болезни". Я иногда думаю: зачем мы их насильно обратно вытаскиваем? Вот Наташу Гундареву мучили - зачем?.. Ты не бойся - я пока умирать не собираюсь. Когда соберусь, я тебя заранее предупрежу. Позвоню и скажу: "Елена, я умираю". А сейчас мне жить хочется. Хочется виски свое допить, много чего еще... и: Храни вас Господь, Армен Борисович. джигарханян: И тебя, солнце мое. Ссылка
Татьяна: Тут напомнили о газете "Бульвар Гордона" Вот, кстати, еще одно интервью из нее - Владимира Михайловича Зельдина 95-летний патриарх театра и кино Владимир ЗЕЛЬДИН: «Душа в отличие от тела не стареет, и это главная трагедия человеческого существования» В канун Всемирного дня долгожителей, который отмечается 1 октября, знаменитый актер делится секретами долголетия Народный артист СССР Владимир Михайлович Зельдин по возрасту старше Октябрьской революции, именуемой нынче большевистским переворотом. Он помнит все «этапы большого пути» — гражданскую войну, НЭП, коллективизацию, индустриализацию и Великую Отечественную. На счету артиста немало любимых зрителями картин, но славу ему принесла вошедшая в «золотой фонд» советского кинематографа «Свинарка и пастух». Несмотря на почтенный возраст, Зельдин пребывает не только в здравом уме и твердой памяти, но и в прекрасной физической форме, которой позавидовали бы многие молодые актеры. В преддверии 95-летнего юбилея, который Владимир Михайлович отпраздновал в феврале нынешнего года, он по восемь часов в день проводил на сцене — репетировал новый спектакль «Танцы с учителем», в котором сыграл главную роль. «НИКОГДА ПОДОБНО ДРУГИМ АРТИСТАМ НЕ УЧАСТВОВАЛ В ОРГИЯХ, НОЧНЫХ КУТЕЖАХ И ЗАГУЛАХ» — Владимир Михайлович, у вас есть собственный, фирменный рецепт долголетия? — Меня часто об этом спрашивают! Если бы я вам сказал, что совсем ничего не делал для того, чтобы жить долго и хорошо при этом выглядеть, это было бы неправдой. Я всегда вел здоровый образ жизни, понимая, что главное — не приумножить ресурсы здоровья, а сохранить то, что дано тебе природой. Не пил, не курил — ни разу даже не прикоснулся к сигаретам. Никогда подобно другим артистам не участвовал в оргиях, ночных кутежах и загулах, длящихся по нескольку дней. И не потому, что не хотелось. Просто считаю, что человек должен находить в себе силы сопротивляться соблазнам. В том числе и желанию хорошо покушать. Специальной диеты у меня никогда не было, просто старался есть поменьше и совсем не ел на ночь. Как говорит весьма уважаемая мной балерина Майя Плисецкая, после семи вечера рот нужно заклеить. Отдаю предпочтение не мясу, а овощам и фруктам. Любимое блюдо — щи со щавелем. — Со спортом дружите? — Причем с детства, хотя в то бедное время у нас не было никаких условий для занятий. Каждый день, и в дождь и в снег, много хожу пешком — очень тонизирует и бодрит. Раньше плавал, катался на лыжах, коньках, играл в футбол и большой теннис. Но после обширного инфаркта, который случился у меня в 80 лет, медики запретили физические нагрузки. Вообще-то, я к врачам почти не обращался, но тут уж пришлось прислушаться к их мнению. Мне повезло с профессией, она подстегивает человека, заставляет все время поддерживать форму: если растолстеешь, появится одышка и прочие прелести, кто ж тебе роль даст! К тому же, когда работаешь над новым фильмом или спектаклем, начинаешь входить в образ, откуда-то появляется адреналин, жизнь становится ярче, интереснее. А еще мне кажется, что актерская профессия делает людей добрее. Несмотря на то что зачастую она связана с конкуренцией, сплетнями и интригами. Но я старался никогда в такие «разборки» не встревать... — Чтобы оградить себя от отрицательных эмоций? — И для этого тоже. Есть заповеди, которые гласят: не убий, не укради, не прелюбодействуй, не осуждай. Вот я и не осуждаю. Никого и никогда. Вообще, таких черт характера, как зависть или тщеславие, у меня нет. Может, это оттого, что я с детства не был избалован? В нашей семье ко всем четырем детям — у меня было две сестры и брат! — относились требовательно, строго. Отец наш был музыкантом, дирижером, зарабатывал немного. Мама — учительница, но по специальности работала мало, на ней ведь были все домашние хлопоты. Родители умерли рано, поэтому нам в жизни здорово досталось. Зато мы, я говорю о моем поколении, умеем ценить то, что дает жизнь, и быть ей за все благодарными. «ОБЩАТЬСЯ СО СТАЛИНЫМ МНЕ НЕ ПРИХОДИЛОСЬ, НО СВОЮ РОЛЬ В МОЕЙ ЖИЗНИ ОН ВСЕ-ТАКИ СЫГРАЛ» — В свой день рождения вы встречались с российским президентом Дмитрием Медведевым в его загородной резиденции в Барвихе. О чем, если не секрет, говорили? — О проблемах современного искусства и прежде всего о том, что ему, как никогда, нужна помощь. Искусство относится к идеологии, а потому не может и не должно быть самоокупаемым: зарабатывать деньги — не его задача. Увы, на культуру всегда выделяется минимум средств, хотя она имеет огромное значение в нашей жизни. В стране, где живут люди высокой культуры, не будет ни преступности, ни коррупции, ни других негативных явлений. Между прочим, как бы мы ни относились к Сталину, он очень хорошо понимал значение культуры и довольно часто бывал в театрах — и в Большом, и во МХАТе. Он переписывался с деятелями культуры — например, с Пастернаком и Булгаковым. Это он убедил Горького переехать из Италии в Советский Союз. Более того, он давал деятелям культуры советы, делал им замечания. Не хочу сейчас оценивать это, говорить, хорошо он делал или плохо, но Иосиф Виссарионович, несомненно, интересовался культурой. В нынешней России в этом отношении пока еще мало делается. А мне, как старому актеру, прошедшему огромный жизненный и творческий путь, все-таки хотелось бы внимания к театру. Хотя, насколько я знаю, Путин как-то был в «Современнике», где смотрел «Горе от ума», и даже сделал какие-то замечания по поводу спектакля. — Замечания — это, конечно, хорошо, но стабильное финансирование — лучше... — Театр Российской Армии, в котором я служу, в этом смысле довольно долго был обижен — мы же не Малый и не МХАТ, на которые власти средств не жалели. Дошло до того, что пару лет назад мы с нашей выдающейся актрисой Людмилой Ивановной Касаткиной решили: хватит ждать милости от природы! Записались на прием к министру обороны — именно это ведомство курирует наш театр! — и вскоре получили грант на развитие театра. — А сами вы в театр ходите? — В последнее время очень редко, потому что было много работы. Но все недавние громкие премьеры я видел — «Горе от ума», «Антония и Клеопатру», «Сладкоголосую птицу юности» в «Современнике», «Дядю Ваню» в Театре имени Моссовета. В театр обязательно надо ходить. Ведь если в мире есть волшебство, то оно происходит именно там — в картонных стенах декораций, в наивных словах, от которых публика смеется и плачет. Единственное, чего я не люблю, так это театральных новаций. Мне кажется, любая пьеса должна быть поставлена так, как она написана, и не хочу смотреть, как Онегин и Ленский бьют друг другу морды на столе в доме Лариных. Такое искусство мне не нравится. — Вы упомянули Сталина. Вам приходилось с ним встречаться? — Я был знаком с его сыном Василием — мы в одной группе занимались конным спортом в Манеже. Ничего общего с тем лихим молодым человеком, каким его показывают в кино, он не имел — невысокого росточка, рыженький, очень скромный. А его отца Иосифа Виссарионовича я видел только на трибуне Мавзолея во время парада, в котором участвовал во время учебы в школе, и на кремлевских приемах, куда часто бывал приглашен. Но общаться мне с вождем не доводилось, хотя свою роль в моей жизни он все-таки сыграл. В начале войны съемки картины «Свинарка и пастух», в которой я играл, были прекращены, а всех нас отправили на фронт — меня, например, в танковую школу. А потом произошло чудо — Сталиным был подписан приказ продолжить работу над фильмом, и Комитет по кинематографии разыскал нас и вернул в Москву. Нам дали «бронь», и мы продолжили работать на сельскохозяйственной выставке, под бомбежками. «БЛАГОДАРЯ ПЫРЬЕВУ Я ОСТАЛСЯ ЖИВ» — «Свинарка и пастух» — картина на все времена. Как вы думаете, в чем ее магия? — Так ведь она о вещах вечных — любви, дружбе, такие картины нравятся зрителям. Конечно, сюжет во многом наивный, но добрый, понятный и близкий любому человеку. Картина шла даже в Америке, правда, под названием «Они повстречались в Москве», и имела грандиозный успех. Замечательная музыка Тихона Николаевича Хренникова, режиссура Ивана Александровича Пырьева, а какие актеры — Николай Крючков, Марина Ладынина! Мне повезло, что я, дебютант, попал в такую компанию. — ...и сыграли грузина, не будучи таковым по национальности! — Ассистент Пырьева увидел меня в роли грузинского пограничника в спектакле «Генеральный консул». Я хорошо танцевал (недаром же в свое время именно танцам хотел посвятить свою жизнь), прекрасно скакал на лошади — у меня был даже значок «Ворошиловский всадник». И хотя моими соперниками по пробам были исключительно грузинские актеры из Театра имени Шота Руставели, Пырьев выбрал именно меня. Ну а после картины генацвале всегда принимали меня за своего — на рынке фруктами угощали. Видимо, роль все-таки удалась. — О Пырьеве сейчас говорят много: мол, деспот, сатрап, единоличный хозяин «Мосфильма», который мог сломать судьбу любого актера... — Прежде всего Иван Александрович был великим режиссером, который создал Союз кинематографистов. Нужны были его неутомимая энергия и организаторские способности, чтобы проделать такую большую работу. А благодаря тому, что он был директором «Мосфильма», мы получили много замечательных фильмов и выдающихся режиссеров. Сейчас мало кто помнит, что именно Пырьев открыл Эльдара Рязанова. Первой игровой картиной Эльдара Александровича была «Карнавальная ночь», и худсовет, который определял тогда судьбу фильмов, просмотрев отснятый Рязановым материал, хотел передать картину другому режиссеру. Но Пырьев, используя свой авторитет, настоял на том, чтобы ее закончил Эльдар, Иван Александрович был замечательным оратором и умел убеждать. И «Карнавальная ночь» имела грандиозный успех! Да, у Пырьева было много врагов — он был человеком резким, прямым и в глаза говорил людям то, что о них думает. Но и друзей у него хватало. Вот я снимался у него в двух картинах — «Свинарка и пастух» и «Сказание о земле Сибирской» — и могу вспомнить о нем только хорошее. — Это правда, что в выражениях он не стеснялся, а на его съемочной площадке всегда стоял крик? — На меня Иван Александрович ни разу даже голоса не повысил, но на других порой голос действительно повышал до крика. Дело в том, что Пырьев терпеть не мог лентяев. Считал, что на съемках должна быть железная дисциплина и все обязаны безукоризненно выполнять свои функции — в этом смысле он был требовательным. Приведу вам в пример историю, которая произошла на съемках фильма «Свинарка и пастух». Немцы уже были под Москвой, когда мы снимали эпизод, где Мусаиб просит старшего чабана написать письмо Глаше. Сцена большая, на нее ушел весь съемочный день: объявляют воздушную тревогу — уходим в укрытие, объявляют отбой — продолжаем работать. Наконец, сняли. Тут же проявили пленку, Пырьев посмотрел, и ему не понравилось: дескать, и с режиссерской точки зрения не продумана, и актерски плохо сыграна. Говорит: «Будем переснимать!». Понимаете, несмотря на экстремальные условия съемок, он считал, что художник должен обеспечить качество. Еще одно из его удивительных качеств — он всегда заботился о людях, с которыми работал. Во время обеденного перерыва на съемках натуры первыми кормил рабочих, потом актеров и только в конце обедал сам. Для меня Пырьев великий и святой человек уже хотя бы потому, что благодаря ему я остался жить. Уйди я тогда на фронт, неизвестно, чем бы это закончилось: из моего поколения очень мало ребят в живых осталось. Помимо Пырьева, я снимался у Рязанова — сыграл маленькую роль клоуна в «Карнавальной ночи». Со Станиславом Говорухиным встретился на съемках «Десяти негритят» — замечательный человек, талантливый, образованный, прекрасный спортсмен. Повезло мне поработать и с Андроном Кончаловским — удивительной личностью, у которого я чудом сыграл Серебрякова в «Дяде Ване». Я ведь не так уж и много снимался в кино, но мне всегда везло с режиссерами. — Простите за любопытство, но о вас говорят как о большом ценителе женского пола! — Ну, это преувеличение. Я и женат был не так уж много по нынешним меркам — всего два раза. Кстати, моя первая супруга была украинкой — прекрасная, очаровательная женщина, очень талантливая, замечательно писала стихи. Со своей второй женой, Иветтой Евгеньевной, живу уже более 40 лет. Именно ей я обязан той замечательной домашней атмосферой тепла и уюта, которая так нужна мужчине. — В чем, на ваш взгляд, главное оружие женщины? — В женственности. Она — как обаяние, которое не сыграешь, как дар от Бога. Мой герой Дон Кихот в спектакле «Человек из Ла-Манчи» на упрек: «Вы ничего не понимаете в женщинах!» отвечает: «Я все понимаю: женщина — это душа мужчины! Яркий луч, озаряющий его жизненный путь». Вообще, в театре у меня было такое амплуа, что по молодости мне часто приходилось играть любовь, признаваться на сцене в любви. А как сыграть это чувство, будучи холодным в душе? Поэтому я всю жизнь нахожусь в состоянии влюбленности и поклонения слабому полу. И не случайно ко мне очень тепло относится женская половина. — Вы отвечаете взаимностью? — Обязательно. Еще Оскар Уайльд справедливо заметил, что душа в отличие от тела не стареет. И это главная трагедия человеческого существования. Людмила ГРАБЕНКО «Бульвар Гордона»
VA: Андрей Житинкин «Театр выполняет не менее важную миссию, чем религия» С ним работали все звезды российской сцены – от Александра Домогарова до Михаила Козакова. Великие актрисы души в нем не чают. Зрители доказывают свою любовь аншлагами, а критики удивляются эпатажу и непредсказуемости и порой начинают рецензии словосочетанием «молодой режиссер». Он и вправду удивительно созвучен времени, но, как ни странно, ставит спектакли уже тридцать лет, а в ноябре отметит 50-летие. О своем ощущении классической литературы, о нецензурной лексике на сцене и о религии Андрей ЖИТИНКИН рассказал «Театралу». – Сегодня некоторые представители культуры часто говорят об ужесточившейся цензуре. Что на этот счет думаете вы? Ощущаете давление? – Я бы ответ на этот вопрос поделил на две части. Дело в том, что сейчас две цензуры. Первая – экономическая. Потому что, к сожалению, наступило время, когда очень многое диктует продюсер. Если раньше люди театра думали, что кастинг касается только кино, то сейчас – и театра почти всегда тоже. Это неизбежно, мы придем к институту звезд: тот, кто вкладывает деньги, влияет на процесс. Другой вопрос, что он и был всегда, этот институт звезд, – просто не назывался так никогда. Потому что, когда я репетировал – Боже мой, давайте уж вспомним! – со Смоктуновским, конечно, это был расчет на имя. Я поставил последний спектакль Георгия Жженова «Он пришел» в Театре им. Моссовета по Пристли, и он его играл до последних дней. Конечно, это был точный расчет на Жженова. А вообще, если перечислить всех звезд, с которыми я работаю, можно сойти с ума: три спектакля с Гурченко, спектакль для Ширвиндта и Державина, а еще спектакли для Тереховой, Дробышевой, Талызиной, Яковлева, Козакова. А еще были Купченко, Меньшов, Яковлева. И не могу не сказать, что сейчас у меня наступил странный период: все наши выдающиеся актрисы сыграли в моих спектаклях главные роли. Несколько лет не было главной роли у Элины Быстрицкой: она играет у меня в «Любовном круге» Моэма на сцене Малого театра. Долго не было главной роли у Людмилы Касаткиной: я сделал для нее «Школу любви» в Театре российской армии. Для Ольги Аросевой я сделал «Идеальное убийство» в Театре сатиры. Сегодня все время подсознательно мы просчитываем эту формулу успеха. – Из чего она складывается? – Из названия, хорошей сценографии, музыки и, конечно, участия звезды. Кажется, что наши гранд-дамы должны иметь свет уходящих звезд, а вот ничего подобного! Их энергия меня поражает куда больше, чем энергия молодых, у которых только зеленый блеск в глазах (зеленый – я имею в виду долларовый)! Тем не менее я понимаю, что у кого-то дети, у кого-то ипотека, и отпускаю актеров сниматься даже в рекламе. Тем более что даже рекламный ролик может быть шансом: я не знаю, как бы сложилась судьба Саши Семчева, если бы он не снялся в той рекламе пива, в которой его, такого большого, обаятельного, и узнала вся страна. А я с ним познакомился случайно, на выпуске спектакля «Ночь трибад – ночь лесбиянок» с Тараторкиным, Яковлевой и Чонишвили. У нас все время падали декорации. Я поинтересовался, что происходит, и мне сказали: «Там один монтировщик, очень неловкий и полный, и он все время все роняет». И выходит Саша Семчев – он подрабатывал рабочим сцены, и я еще тогда решил, что он пойдет в артисты. Так вот, если говорить о цензуре – экономическая цензура сегодня сильна. Еще до начала репетиций директор любого театра, в том числе и государственного репертуарного, и антрепризного, просчитывает, на кого пойдет зритель. Безусловно, есть и режиссеры брендовые, режиссеры-аншлаги. Меня вот считают брендовым. Правда, молодым сложно: директору легче позвать Житинкина, чем рискнуть и дать возможность поставить кому-то из молодых. Но тем не менее находятся и другие варианты, например проект Союза театральных деятелей «Твой шанс», фестиваль «Открытая сцена». Когда спрашивают, зачем нужен СТД, – так вот за этим и нужен! А теперь по поводу цензуры другого рода. Я заметил, что некоторые пьесы становятся неудобными и неприятными. Но это не идеология, а директорская власть. Если нарушен паритет в отношениях директора и худрука, возникает такая проблема. Директору чаще интереснее взять комедию или мелодраму, чем что-то другое… – Но это та же самая экономическая проблема! – Не совсем. Я ставил «Калигулу»: это был кассовый спектакль, аншлаговый, хотя это очень сложная экзистенциальная драма Альбера Камю. Или «Портрет Дориана Грея» Уайльда – тоже не из разряда простых. Но очень многие директора, как сказал поэт, «ленивы и нелюбопытны». Зачастую они ориентируются на собственный вкус. И еще один момент, экзистенциальный, мой, как художника. Я никогда не обижался на ярлыки: «Житинкин скандальный, маргинальный, модный, эпатажный». А считаю, что это просто разные фазы пути художника, извините, что так высокопарно о себе говорю. Но любой старается ощутить время в себе, а себя во времени. И обязательно я поставлю Чехова. Я так его люблю, что обязательно найдется для этого и сцена, и время. – То есть сегодня «Игру в жмурики» Волохова вы бы ставить не стали? – Почему? Я бы мог ее поставить в противовес тем, кто делает моду из ненормативной лексики. Я считаю, что это субкультура, и играться она должна в определенных нишах и определенных предлагаемых обстоятельствах. Но одно-два слова вставлять ради моды не хочу. Кстати, тот опыт постановки «Игры в жмурики» с Соколовым и Чонишвили очень был важен: мы прощались с советской эпохой. С идеологией, эстетикой, страхами и в том числе лексикой. По-другому наши герои, два вохровца в морге, разговаривать не могли. И мы доказали своим экспериментом, что природа театра может разрушить негативное восприятие этой лексики. Важно, чтобы зритель выбрал сам, на что он идет. А сегодня у театральных модников чеховские герои матом разговаривают. Дело даже не в эпатаже, а в том, что эти люди не могут говорить такими словами. – Неужели вас может что-то шокировать в театре? – Сейчас скажу вещь, которую я прочувствовал на собственной режиссерской шкуре. Я обожаю сломать канон изнутри: вы не найдете ни в «Милом друге» Мопассана, ни в «Моем бедном Марате» Арбузова, «Нижинском – сумасшедшем божьем клоуне» и «Психе», «Анне Карениной» никакой отсебятины. Только акценты расставлены необычно, но авторский текст я не трогаю. А вот когда режиссер ломает внешние законы текста: вдруг все происходит в Чечне, герои ходят в камуфляже, играя какую-нибудь нежнейшую пьесу Ануя, – это неправильно. – Вы работали с мэтрами и королевами российской сцены, делая с ними шокирующие зрителя спектакли… – Я очень радуюсь, когда наши великие идут на эксперимент. Когда та же Касаткина поняла, что по сюжету «Гарольда и Мод» ее героиня влюбляется в молодого мальчика, она переживала, сможет ли найти эту краску. Но когда я предложил почти мессианский мотив: она спасает его от суицида, Людмиле Ивановне сразу стало интересно, она пошла на этот в общем-то скандальный сюжет. И когда Элина Авраамовна Быстрицкая – не скрывающая свой возраст и юбилей – закидывает ножку на спинку кресла и кокетничает в «Любовном круге», становится очевидно, что только большая актриса может позволить себе подобную смелость и провокацию: некоторые зрители пересматривают программку, мол, а Быстрицкая ли это? Но именно такие грандиозные актрисы не боятся оказаться в таких экстремальных условиях. – Существует стереотип: такие большие актрисы – это очень сложные люди. Как вы находите слова для них? Это не любому режиссеру удается… – Я давно понял, что существуют некоторые мифы относительно ужасных характеров наших звезд. Это и правда, и неправда. Только со мной Гурченко смогла сделать три спектакля (я имею в виду, больше одного режиссера она не выдерживает). Но в этом нет ничего удивительного: она действительно очень откровенна в процессе работы, и если ей скучно, она может зевать на репетиции. Но это маячок для режиссера, так она дает понять, что ее не увлекает работа. У меня есть книга, которая называется «Плейбой московской сцены» – она серьезнее, чем кажется по названию. Там есть записная книжка наоборот: от Я до А, в которой я попытался записать яркие моменты наших репетиций. Зритель не видит кухню, поэтому и не подозревает, что профессия режиссера сродни профессии психоаналитика. Именно в момент невероятного эмоционального напряжения – ведь спектакли выпускаются на грани нервного срыва у актеров – тут очень важно не спугнуть удачу и, как ни странно, точное попадание актрисы в образ. И даже, может быть, дать аванс. Я помню, как я Быстрицкой крикнул из зала на первой же репетиции после ее удачной интонации «Браво!» – и она от неожиданности, как сама потом признавалась, забыла текст. Я даю возможность актеру почувствовать себя в своей тарелке. И кайфую, когда актеру кажется, что это он сам все придумал. Правда, потом бывает довольно забавно читать интервью наших звезд, особенно тех, которые помоложе!.. Ведь вся система Станиславского направлена на то, чтобы в определенный момент у актера, полностью готового к роли, родилось вдохновение, – нет ничего уникальней этого, и именно за этим зритель приходит в театр. И вообще, вы назовите хоть одну актрису с хорошим характером! Марлен Дитрих? Мэрилин Монро? Анна Маньяни? А Раневская?! – Раз уж мы заговорили о «взрослых» звездах. У пожилых артистов – не таких известных, как вышеназванные – много проблем… Масса таких, кто ничего не играет уже. – Недавно были парламентские слушания по этому вопросу. Мы – актеры и режиссеры – сидели в Думе вместе с министрами. Почему мы так настаиваем на том, чтобы был принят закон о театре? Потому что для любого государства важнее нефть, электроника и нанотехнологии, а искусство плетется где-то в конце. Это спустя пару веков в очередной раз выяснится, что в истории останется не нефть, а искусство. Поэтому закон нужен, хоть и не всем удобен: финансируемся-то мы до сих пор по остаточному принципу. Так вот, в этом законе нужно прописать то, что уже работает во всем цивилизованном мире. Актер, который потерял форму, заболел, должен пожизненно финансироваться на уровне своей ставки помимо государственной пенсии. Страшно звучит словосочетание «ветеран сцены» для такой живой профессии, как актерская. И я готов любому нашему руководителю государства сказать, что театр выполняет не менее важную миссию, чем религия. И наша страна, по определению православная, всегда имела и другую духовную поддержку. Даже в самые сложные времена у нас были битком залы. Да и вообще театр шагнул, как известно, с церковной паперти. – Кстати, вы же ставили спектакль в храме Христа Спасителя!.. – Я получил такой опыт от общения с этими людьми!.. Я всегда подозревал, что театр имеет и мистическую сторону. Всегда думал, что такое мистерии? Что такое феномен толпы по Эриху Фромму, когда один человек может завести многотысячную толпу? А ведь все тираны – Нерон, Калигула, Гитлер, Сталин – были первоклассными артистами. А Папа Римский доводит до экстаза огромную толпу прихожан. Как?.. Эту странную историю про апостола Павла было необходимо сыграть в таком неожиданном для театра пространстве. Я сначала относился к этому учреждению с некоторым страхом, а потом увидел бытовую сторону. Все те же накладные, те же договоры аренды, и я перестал нервничать, одновременно поняв, что долго нам на этой площадке играть не придется. Так оно и получилось, хотя было благословение патриарха и мы были уверены, что это та самая индульгенция, которая распахнет перед нами все двери. Но мистерии – а «Апостол Павел» был, безусловно, мистерией – у нас вообще делать не умеют, это не наша, не российская ментальность. – Это католическая ментальность. – Абсолютно. И там это входит в систему ценностей: простой католический беленый храм подразумевает, что на его фоне должен быть кто-то в ярком облачении. А мистерии до сих пор, пусть очень иллюстративно, разыгрывают по большим праздникам участники службы. В нашей традиции театр и Церковь в каком-то смысле конкуренты друг другу, но наш «Апостол Павел» с Виктором Гвоздицким в заглавной роли эту конкуренцию нивелировал. Мы не боролись, а работали заодно. Когда очень точно актеры играют такие мистериальные вещи, они получают некую странную подпитку, появляется некая мистическая вертикаль.
Татьяна: Как причудливо, порою, переплетаются людские судьбы... (да и просто - понравилось) В поисках радости, а не горя от ума В звездной труппе одного из самых именитых московских театров МХТ им. Чехова Мария Зорина не потерялась, хотя и исполняет подчас не самые главные роли. Есть в этой высокой тонкой девушке фантастический дар фокусировать на себе внимание, заставлять зрителя следить за ее перемещениями по сцене, за ее пластикой, мимикой. Кстати, на вопрос, как ей подобное удается, Маша смущенно отозвалась: мне это не известно. В молодой актрисе сильно и выразительно то, что именуется словосочетанием «актерская психофизика». То, до чего нельзя дотронуться рукой, но зато сполна ощущается зрителями, соприкасающимися с талантом. — Маша, давайте начнем с самого начала. Приход в актерскую профессию — случай или судьба? — Скорее, случай, ставший судьбой. В моей семье нет и никогда не было актеров. — Если не секрет, из какой вы семьи? — Сфера занятий моих близких — литература и дипломатия. Я родилась в Японии и прожила там не один год. — В таком случае, полагаю, знание иностранных языков — ваш конек. — Да, пять иностранных языков. Когда-то владела ими свободно. Сейчас похуже, но все равно более чем неплохо. — Так по вас МГИМО плакал. — Уже отплакался, полагаю. — В шпионки тоже могли отправиться… — О, нет. Это… недостойно. Я слишком много наблюдала в своей жизни шпионов, чтобы очароваться такой профессией. — Чему научила вас Япония и что она вообще значит в вашей судьбе? — Научила, вне сомнения, трудоспособности. А что касается судьбы, то меня бы элементарно не было, не живи моя мама в тот период в Японии. События в Афганистане, мама пережила сильный стресс, и на свет появилась я. До срока. Семимесячной. Ни у меня, ни у мамы не было бы ни единого шанса выжить, если бы она находилась в тот период в Москве или даже в большинстве европейских стран. Нас бы там не спасли. В те годы не было нигде такой медицины, как в Японии. Так что эта страна даровала нам с мамой жизнь. Такое не забывается, и я буду всегда и неизменно благодарна этой стране. — У вас, стало быть, двойное гражданство… — Родись я в любой другой стране, так бы оно и было. Но Япония тщательно охраняет себя от вторжения чужаков. А тогдашний Советский Союз являлся для нее вообще империей зла. Враждебным государством. Все, на что я могла рассчитывать, это на гарантированно предоставленную мне работу после исполнения восемнадцати лет. Я просто не использовала этот вариант, но при моем знании языка у меня этот шанс имелся. А вообще-то любой белый для японцев — изначально враг и чужак, как бы мило они ни улыбались при этом. — Но ваше совершенное знание японского, думаю, располагает к вам жителей Страны восходящего солнца. — Отнюдь. Скорее наоборот — такая как я способна восстановить против себя уже тем, что я понимаю их речь, имею представление об их обычаях, культуре. Мы были в Японии с проектом «Король Лир». Я сидела во время одного из приемов с режиссером господином Судзуки и видела, как настороженно реагируют японцы на то, что чужая, белая женщина понимает то, что они говорят, реагирует на малейшую неточность в монологах переводчика. У меня подвижная мимика, и любая мысль мгновенно пишется на моей физиономии. Мне это, кстати, изрядно мешает, но что есть, то есть. Такой родилась. — А все же, что это был за случай, повлиявший на вашу профессиональную судьбу? — К нам в школу пришел тогда еще мало кому известный актер Александр Домогаров. Он поставил с нами спектакль «В поисках радости» по пьесе Виктора Розова. С этого все и началось. Кстати, Александр Юрьевич бурно протестовал, когда узнал, что я решила поступать в театральное. «Ты с ума сошла! — кричал он. — Ты хоть знаешь, что это за профессия?!» Домогарова понять можно. Он знал наше ремесло изнутри. И прекрасно осознавал, на что обрекает себя человек, идущий в нее. — И на что же? — За других не скажу, но для меня это стремление побеждать. Стремление быть первой. Даже в массовке. — Вас не смущает, не уязвляет самолюбия занятость в массовке? — Нет. Я готова репетировать и играть много и долго. Все, что дадут. Готова и стремлюсь учиться. Постигать. Начинать все с нуля. Ко мне ведь Олег Павлович (Табаков. — Прим. ред.) долго присматривался, прежде чем взял в труппу. Меня не оскорбляют не главные роли. Я знаю, что каждая работа подводит к чему-то новому. А постигать саму себя и профессию важно и интересно. Люблю думать — и работая над спектаклем, и приходя в театр просто как зритель. Многих обременяет необходимость думать. В сегодняшней жизни вообще наблюдается тенденция к чему-то легковесному, праздному, сладкому, не вызывающему мыслей, не бередящему эмоций. А для меня важно как раз получать и то и другое. — Какой из спектаклей вашего родного театра вам особенно дорог и почему? — Мне очень нравится «Поручик Киже», поставленный Кириллом Серебренниковым. «Киже» — сложный, неоднозначный, такой пробирающий и пробирающийся внутрь спектакль. То, что Серебренников делает там, по-моему, чрезвычайно важно. Он извлекает из актеров, а через них — и из зрительного зала эмоции. Те, которых обычно боятся. Прячут куда подальше. Сторонятся, оберегая себя, свои нервы. А в «Киже» все это вытаскивается на свет божий. Многие плачут на этом спектакле. Еще я люблю «Мещан». Мне и собственная работа в этом спектакле чрезвычайно дорога. Наверное, одна из самых любимых. К сожалению, «Мещан» нет сейчас в репертуаре. — Вы можете вообразить себя вне театра? — Конечно! Я ведь прекрасно понимаю, что в жизни может произойти все что угодно. Сегодня я здесь нужна и, надеюсь, кому-то интересна, а завтра мне скажут: пошла вон. Я не обольщаюсь и готова в жизни ко всему. Надо будет — полы пойду мыть. — Ну, это вы, полагаю, преувеличиваете. — Ни капли! Я никогда не понимала мнимого пафоса и пошлой распальцовки: ах, эта работа благородная, а эта низкая. С какой стати?! — Что вы категорически не принимаете в жизни? — Человеческой подлости. Все остальное можно понять и простить. — Даже предательство? — Даже предательство. Оно ведь бывает разным. И если даже мужчина изменил женщине или женщина мужчине, это отнюдь не значит, что между ними все закончилось. Что их отношения, их чувства потерпели полный крах. Умерли. Есть предательства гораздо более страшные, чем физическая измена. — Лично вы способны простить неверность в любви? — Да. — А что для вас любовь? — Умение прощать. — Любовь, по-вашему, бывает в человеческой судьбе одна? — Если бы я услышала такой вопрос десять лет назад, то категорически ответила: да, только одна. А сейчас склонна считать, что их бывает несколько. Разных. Просто опять-таки надо вырасти до подобного понимания. И пройти через опыт и очарований, и разочарований. И через опыт потерь, увы, тоже. — Вам понятны самоубийцы? — Думаю, абсолютно любого человека можно довести до этого. Эмоционального довести проще. У меня, например, очень подвижная психика. Что называется, не приведи господи дойти до такого. — Маша, а что для вас истина? — Истин, думаю, множество. Как и богов. У каждого из нас — свой Бог. Я имею в виду, естественно, не принадлежность к той или иной конфессии, а того Бога, который внутри нас. А истина… Наверное, для каждого человека это его совесть. — Можете назвать книги, которые вас видоизменили? — Думаю, меня нынешнюю уже нельзя видоизменить. Можно только дополнить. Или наполнить. Книги… В последнее время увлеклась Айтматовым. Началось с того, что я сделала со студентами спектакль по «Материнскому полю» и серьезно так в него погрузилась. Иногда нравится перечитать Бунина. Или стихи почитать. Веры Павловой, например… — А фильм, который произвел на вас сильное впечатление? — «Страх и трепет». О судьбе бельгийки, которая жила в Японии, а потом, спустя какое-то время, вернулась туда. Надо сказать, это кино показывает японцев отнюдь не с милой стороны. Но фильм глубокий и необычный. Идет с субтитрами. Его, поверьте, стоит посмотреть. — Актерская профессия несет в себе элемент очень большой зависимости. Каково ломать себя под роль, волю режиссера? — Ломать себя — часть нашей профессии. Но, ломая себя под роль, для меня жизненно важно не сломаться как личности. К тому же я учусь защищаться от негативного воздействия чужой воли. — Получается? — Не всегда. Но я стараюсь. — Классик сказал гениально: горе от ума. Ваш интеллект мешает вам в общении с мужчинами? — Мешает. Причем порой даже очень серьезно. Раньше я сильно страдала от этого, нередко обвиняла во всем себя, но потом поняла: это их, а не моя проблема. Хотя понимаю, что побыть круглой дурой хотя бы какое-то время, возможно, было бы комфортно. Я даже (смеется. — С.М.) иногда изображать дуру начала. Тем более что — благодарность театру! — наша работа позволяет надевать какие угодно маски, и в спектакле «Сенная лихорадка», в легкой такой американской пьесе, я играю матерую, круглую дуру. — Круг ваших друзей велик? — Нет. — Дайте несколько определений самой себя. Какая вы? — Ох, сложная… — А еще? — Надеюсь, порядочная. И добрая. Еще человечная — иногда. (Смеется. — С.М.) И неоднозначная — всегда. — Знают ли вас — такую, как вы есть — в театре? — Не все. Скорее, даже не знают, чем знают. А зачем и им и мне это знание? Помните, в фильме «Грязные танцы» прозвучала фраза: это твое пространство, а это — мое. Все просто. — Есть ли некий большой проект, вне актерской профессии, который вам хотелось бы реализовать в жизни? — Вы предлагаете озвучить желания. Небезопасное намерение. Лучше этого не делать. Желания, знаете ли, тонкая сфера… — Но хотя бы одно из них можете предать гласности? — Хорошо. Но только то, что не касается лично меня. Я хотела бы создать когда-нибудь питомник. — Для людей или собак? — Для животных. Питомник, спасающий животных от людей тире зверей. Животные ведь, в отличие от большинства представителей человечества, не виновны в том, что они голодают, остаются бездомными, бесприютными, гонимыми. — Вы испытывали когда-нибудь момент, похожий на познание истины о мире, в котором мы все живем? — Знаете, я была как-то в Америке. И там случилось массовое отключение света. Нестандартная и неприятная вроде ситуация. Но именно благодаря ей люди вдруг смогли посмотреть друг на друга и перестать плевать друг другу в рожу. Перестать хотя бы на краткое время в упор не замечать, презирать и ненавидеть друг друга, как это происходит повсеместно и у них, и у нас. — Как, по-вашему, Маша, та или иная внешность дается человеку случайно или во всем есть Божий промысел? — Не знаю. Сейчас большинство народа свои лица, дарованные Господом Богом, ринулись почему-то бойко и неистово менять. Мне это не понятно. Я со своей своеобразной физиономией никогда ничего не хотела и не намеревалась сделать. Не приходило мне в голову со своим лицом расставаться. Не хочу быть брюнеткой, блондинкой, курносой или с римским профилем. Я такая, какая есть. Принимайте меня такой, какая есть. Или не принимайте. Как вам угодно. — Если бы вам предоставили возможность одной-единственной из представителей человечества отправиться жить в некое волшебное пространство, например, в параллельный мир, НАВСЕГДА и сохранить при этом вечную молодость, вы бы согласились? — С билетом в один конец? Нет, ни за что. Я слишком люблю и дорожу тем, что есть у меня на земле. Своих близких, друзей, театр. А бессмертие в обмен за неизвестность того, что меня ждет?.. Сомнительное удовольствие… Можно ведь и вообще не добраться до этого измерения. Нет, я бы точно отказалась. — То есть вы не рисковая натура? — Напротив, очень даже рисковая. У меня чуть ли не каждый день какое-нибудь рискованное предприятие. Но не до такой же степени! Светлана Микулина Издание: МК в Саратове (№45 (687) 3-10.11.2010)
Татьяна: Олегу Меньшикову - 50! Интервью с юбиляром в сегодняшнем номере "МК" Плохой хороший человек Олег Меньшиков: “Что-то от аристократа во мне есть” На 50-летие Меньшикова я придумал за него его жизнь. Вот был гениальный Костик из “Покровских ворот”, потом много еще чего нетленного, а все закончилось “Предстоянием”, грустными остановившимися глазами… Утомился солнцем? Как легко подогнать задачку под известный ответ. Пришел, нет, вбежал человек-ртуть и с порога стал удивлять. Я спросил его о зверски избитом Олеге Кашине, о котором, казалось, говорила вся Москва. “А кто это? Журналист? О чем он пишет?” — “О Химкинском лесе”. — “Химкинский лес — что это такое?” Увидев мое изумление, Меньшиков успокоил: “Не пугайтесь, я асоциальный тип”. Ну-ну, посмотрим. — Ну вы даете! Значит, не знаете, что из-за этого леса людей избивают до полусмерти, что Шевчук пел по этому поводу… — Я вообще не в курсе. Что-то творится вокруг меня, а я это пропускаю. Мне очень стыдно, я прошу прощения. — А новости по телевизору смотрите? — Стараюсь смотреть как можно меньше. Ну чего там смотреть? Нет, смотрю иногда, но только с утра, когда чай, кофе, завтрак… А в основном мы с женой смотрим кино на DVD или на спутнике. — А радио, газеты? — Радио у меня вообще нет, и никогда не было привычки его слушать. Только в автомобиле, Ну а что там, одни песенки. А разговорное я не слушаю, мне неинтересно. Вот недавно с удивлением узнал, что, оказывается, радио “Маяк” еще есть. Поймите, это не потому, что я в скорлупе или у меня позиция такая. Просто так получается. — Вы же себя назвали асоциальным типом. — Шутил. Хотя… В общем, да. Я стараюсь не следить за тем, что происходит в политике, в нашем социуме. Потому что там не происходит ничего хорошего. Так лучше разбираться с собой и с людьми, которые тебе дороги. Нам дают такое мизерное количество информации. А что на самом деле происходит, мы все равно не знаем. — Наверное, двадцать лет назад вы знали, что по телевизору показывают Съезд народных депутатов, и смотрели его не отрываясь. — Но тогда это было интересно. Это же были уже не 75-летние дядечки с орденами, ничего не соображающие. Был театр, представление, шоу. Мама у меня так вообще телевизор не выключала. Какая там “Санта-Барбара”! — И уж, конечно, вы не пропустили 19 августа 1991 года, “Лебединое озеро”, ГКЧП? — Я был в это время в Лондоне, играл Есенина с Ванессой Редгрэйв. Там я включил телевизор и вижу танки. Звоню домой, но мама, воспитанная, как вы понимаете, в определенное время, отвечает: “У нас все хорошо”. Я говорю: “Мама, чего хорошего, я вижу танки на улице”. Тогда людям, работавшим в Англии, можно было сделать второе гражданство. Ванесса обещала помочь. А я не сделал вот, понимаете! Жалею страшно. — То есть о судьбах родины вас спрашивать бесполезно? — Когда вышли восемь человек на Красную площадь, против ввода наших войск в Чехословакию, это я понимаю. Это был грандиозный поступок. А сейчас с пивом и за деньги — что это за митинги… Если люди не вышли, когда у них все деньги пропали со сберкнижки… Попробуйте где-нибудь сделать такое — да остановится страна. Иногда из-за этого погано себя чувствуешь, понимаешь, что ты ничего не можешь. Это не трусость, просто апатия. Вот чувствую, что надо выйти с плакатом, хотя бы и одному. Но не могу. — Понятно. Вам бы в себе разобраться… — Это поинтересней. У меня есть родственники, вот я в них разбираюсь, в себе. А вокруг — у меня не получается. — Хорошо. Но вот близкий вам человек Никита Михалков. Знаете, он манифест написал? — Говорю сразу, я не читал. Я это узнал только через два дня: Миша Ефремов на футболе сказал. Так и спросил: читал? А я даже не понял, о чем он говорит. Там, наверное, все по-умному, я в этом не слишком… — Ну да, “просвещенный консерватизм, континентальная империя…” — Вот видите, такие слова, я ничего не понимаю. — Так может, Никита Сергеевич вам объяснит? — Мы с ним очень редко говорим про политику. Да и вне съемок просто мало о чем говорим. — Ну, а вы в футбол любите поиграть? — Никогда не был любителем играть в футбол. То есть сейчас я уже любитель. У нас сложилась своя футбольная община, два раза в неделю мы играем. Нам интересно друг с другом. После футбола идем в баню, потом обедать. Володя Ильин, когда играет с нами, говорит: “Это светская жизнь”. — Ну да, кто-то ходит на тусовки, а вы на футбол и в баню. — Нет, вечером можно и на тусовку сходить, если она интересная. — Вам интересно? — Очень редко. А есть люди, для которых это образ жизни. На них наезжают, их ругают, но они себя там чувствуют свободно, комфортно, уютно. А для меня это насилие над своей природой. Когда больше 20 человек, я начинаю нервничать. — То, что вы закрытый человек, — это уже как бренд такой. — Ну вот, и вы туда же. Я этого не понимаю: закрытый, открытый. Когда надо — закрытый, когда надо — открытый. Это ваш брат журналист все придумал. К тому же многие критики путают персонаж с человеком, который это играет. Я могу играть кого угодно, но это не значит, что я такой в жизни. Может быть, роли закрытых, замкнутых, варящихся в себе людей у меня получается лучше? — Просто все помнят, что вы были Костиком. — Да я бы с удовольствием. Так и говорю: а дайте мне почитать сценарий, где был бы современный Костик. Дайте просто хороший материал, чтобы там можно было пошутить, попеть, потанцевать… Меня спрашивают: почему вы перестали играть? Где играть? Фамилии, адреса, явки, как говорят некоторые известные нам люди. — Но вас же еще ругали, когда вы сыграли Остапа Бендера. Говорили: такого грустного, ушедшего в себя великого комбинатора быть не может. Но вы же сознательно таким его сделали? — Конечно, сознательно. Я считаю, что существует два Остапа: один в “Двенадцати стульях”, а другой — в “Золотом теленке”. Это два абсолютно разных человека. Да, “Золотой теленок” не трагедия, но там его убивали. Посмотрите, какие он вещи говорит, кого цитирует и вообще как строятся его фразы. Это совсем не та жизнерадостная шпана, которая была в “Двенадцати стульях”. Это уже философ. Человек смотрит на жизнь не хохоча, а с такой улыбкой мудреца. Мне кажется, что Бендер — это правильное продолжение моего существования в кино и в театре. К тому же у меня отец очень любил это произведение, поэтому я очень многое знаю наизусть. Никогда не думал играть Остапа, но когда предложили, я уже все про него понимал, знал, куда мне нужно идти, где тот свет в конце тоннеля. — А вы вообще на критику обращаете внимание? — Только на то, что попадается. А Интернет я не читаю вообще, потому что туда просто не залезаю. Интернет я отдал своим помощникам и секретарям. — Но они же не выискивают там слухи, сплетни про вас и потом говорят: вот посмотри? — Ни в коем случае! Представляете, если собирать обо мне слухи и сплетни, на это можно всю оставшуюся жизнь потратить. — Вас боятся расстраивать? — Нет, никакой установки я никому не давал. Просто мне это неинтересно. Это как со сценарием. Мне уже плохой сценарий не предложат. Знают, что нет смысла на это тратить время. — В “Докторе Живаго” у вас замечательная роль. — Спасибо большое. Но я считаю, что сейчас вообще люди одумались… То есть не люди, а критики. — Да, это разные вещи. — (Смеется.) Наверное. Фильм “Доктор Живаго” — это выдающаяся заслуга Александра Анатольевича Прошкина. Как он все это вытащил на своих плечах, нервах, я не представляю. Люди, которым доверяю, к оценкам которых я прислушиваюсь, вообще на одном дыхании посмотрели. Просто включили и не могли оторваться. Но многие другие почему-то говорили: опять Меньшиков играет молодого. Неужели в этой роли так важно, молодого я играю или нет? Это же не Ромео. Вот уж точно роль-мысль. — Потому что от вас по-прежнему все ждут Костика. А в последние годы, как я понимаю, вам важнее внутренняя игра. — Но я-то мечтаю сыграть комедию! Все время уговариваю Никиту Сергеевича снять что-нибудь веселое. Ну, хотя бы как “Отпетые мошенники”. Я и в институте играл в основном одни комедии, меня же держали за комедийного артиста. А вообще комедии у меня нет. “Покровские ворота” тоже не совсем комедия. Но комедию-то хорошую сделать очень сложно. — Но Михалков не по этой части. — Нет, он тоже хочет снять комедию. Только ведь когда люди во ВГИК поступали, их спрашивали: на кого из режиссеров ты хочешь быть похожим? Все хотели быть похожими только на Тарковского. На Гайдая — никто. А почему? Ведь Гайдай обладал редчайшим даром комедиографа. Смеяться трудно, а страсть играть легко. Посмотрите сериалы: распучил глаза, прохрипел чего-нибудь, вот тебе и страсть. — Такие сериалы не для вас, конечно. — Ни в коем случае я не упрекаю тех, кто в них снимается. Ведь разные жизненные ситуации у всех бывают: кто-то вынужден. Меньше всего в этом вина артиста. Им нужны деньги, у них есть семьи. А как же, это их профессия. — А вы играли когда-нибудь халтурку? — Халтурку не играл никогда. Мне тут кто-то посчитал, что больше чем за 30 лет в кино у меня всего 28 картин. Если у меня будет три картины параллельно, я рассыплюсь, и не станет ни первой, ни второй, ни третьей. Поэтому я уж как-то на одну собираюсь и спокойно это делаю.* * * — Олег, вы довольны тем, что у вас лично получилось в фильме “Предстояние”? — Не знаю. Я один раз посмотрел фильм на премьере. Мне сложно судить. Кажется, что главное развитие моей роли будет во второй истории, про “Цитадель”. Во всяком случае, Никита Сергеевич про “Цитадель” мне сказал: “У тебя такой роли еще не было”. Так что я жду с большим нетерпением. Хочу посмотреть то, чего у меня не было. — Но, кажется, именно Михалков сказал про вас: “Меньшиков устал, ему мало что стало интересно”. — Нет у меня усталости. Просто заинтересовать меня все труднее и труднее. Мне же не тридцать — правда? Это не усталость, а нежелание заставлять себя только потому, что это якобы нужно. Мне говорят: так можно потерять профессию. Ничего подобного! Если она есть, ты ее никогда не потеряешь. Говорят, артисту нужен ежедневный тренинг. Кому-то, может, и нужен. А мне пока нет. Работа артиста — она внутри тебя происходит. Вот завтра спектакль, а сегодня у меня уже трясучка. Представляете, если бы у меня был каждый день спектакль, я бы с ума давно уже сошел. Я тридцать лет выхожу на сцену, и каждый раз волнуюсь перед спектаклем. — Это здорово! — Это ненормально! — Вы говорите, мастерство потерять нельзя, то есть его не пропьешь — хотя это не к вам. Но, может быть, вы устали вообще от профессии, когда нужно выходить на сцену, что-то из себя изображать, притворяться на потребу каким-то людям? — У меня такого нет. Если бы отменили спектакль за полчаса до его начала, это было бы для меня счастьем. Либо я не нахожу себе места, либо мне хочется спать. Но через 5—10 минут это состояние уходит, и мне уже интересно, я внутренне начинаю разговаривать сам с собой… — Есть артисты, которым перед спектаклем, чтобы сохранить собственный драйв, нужно кого-то обхамить, обозвать. У вас не так? — Нет. Единственная моя потребность — чтобы обязательно какие-то люди были вокруг, и я с ними мог разговаривать, чтобы незаметно подошло семь часов, третий звонок, просьба артистов приготовиться, спуститься на сцену… Чтобы время сжалось до двух секунд. — А в жизни у вас не остается сценического возбуждения? Вы же говорите, что в жизни совсем другой. — Просто в жизни ты можешь позволить чувствовать себя более расслабленно, но большой разницы между моим пребыванием на сцене и в жизни нет. В жизни я могу позволить себе резкие перепады в настроении, поведении. — Но при этом контролируете себя? — Нет, только впоследствии могу лишь анализировать все, что произошло. — И что, иногда стыдно бывает? — Мы же все делаем поступки глупые, иногда даже мерзкие. Лучше, конечно, их не делать. Но раз ты уж сделал, нужно иметь мужество самому себе хотя бы сказать, что поступил мерзко. — Но хороший артист разве не имеет права быть плохим человеком? — Поступки человека не всегда характеризуют его суть. Вообще, я не думаю, что плохой человек может быть хорошим артистом. Хотя, знаете, в жизни все может быть. — Вы ненавидите себя за что-то, презираете? — Я считаю себя хорошим человеком, но прекрасно понимаю, что в любом из нас есть гадость и радость, свет и тьма. И в зависимости от ситуации может проявиться и то и другое. У меня то же самое. Когда черное преобладает, я себя, конечно, ненавижу. Но это моя вина. Значит, я не мог побороть среду, окружающих людей, свое настроение. И мне отвечать за это. — А прощения умеете просить? — Прощать почти уже научился. А прощения просить… Внутренне умею, а внешне не получается. Слово “прости” нужно говорить часто, но у меня не выходит. И тогда я пытаюсь проявить это поступком. — Многие говорят: я все могу простить, кроме предательства. — А что такое предательство? Если человек сделает не то, что мы от него ждем, это не значит, что он предает. Он поступает так, как считает нужным. А может быть, ты сам дал повод, чтобы с тобой так поступили. — Вот вы как, на все смотрите то с одной стороны, то с другой, с оттенками. Но есть же для вас что-то однозначное? — Есть. Мы потеряли уважение к напротив сидящему человеку, к его образу мысли, к тому, что он делает. Нам не хватает сострадания. Простой снисходительности к поступкам других людей. Мы очень много от них требуем, а от себя гораздо меньше. А вот чуть-чуть остановиться, сказать, что все мы люди, все мы грешны и делаем гадости и умеем веселиться, смеяться, любить… — У вас не существует кастового отношения к людям: вот с уборщицей я так поговорю, а с кем-то из власть имущих по-другому? — Ни в коем случае. Это не потому, что я очень хороший. Я ненавижу, когда официантам в ресторанах тыкают: “А ну-ка, пойди сюда”. Причем не в ресторанах второсортных, а в наших знаменитых. Правда, сейчас все меньше и меньше. — Вы считаете себя аристократом? Это еще осталось в нашей жизни? — Не знаю. Хотя, наверное, что-то от аристократа во мне есть. Нужно уметь слушать, понимать, не выпячивать себя, не навязывать своего мнения. Когда-то мне очень нравилось выражение “покой летящей стрелы”. Это не значит, что люди инертны, молчаливы, не хотят конфликтов. Нет, это есть внутреннее осознание своей правоты. Аристократ — красивое слово, оно мне гораздо больше нравится, чем интеллигент. — А свобода для вас что такое? — Практически все. Если меня чуть-чуть начинают зажимать и я понимаю, что в чем-то ущемляется моя свобода, мне становится не по себе. Это не значит, что я своеволен, своенравен, что хочу, то и делаю. Но когда давить на меня начинают, это можно сразу прекращать общение. У меня какое-то вещество на это начинает вырабатываться, я становлюсь другим человеком. — Давно? — Мне кажется, что так было всегда. — В школе? — Я не очень помню школу, но мама мне рассказывает, как я вел себя в детстве. Как только меня заставляли есть кашу, ходить в музыкальную школу, я сразу сжимал кулаки, локти. — Но это выглядит немножко подростково. Человек взрослеет, мудреет, идет на компромиссы, он уже не боец. А вы до сих пор готовы сопротивляться? — Сейчас уже да. Я сам могу выстраивать свои встречи, контакты, свою жизнь. Я и из государственных театров ушел, потому что мне говорили: “Ты будешь играть эту роль”. А я не хочу ее играть, но отказаться тогда было нельзя. Кто-то мне говорил: я поеду за границу. А я думал: а почему я туда не поеду? — Деньги вы тоже можете назвать свободой? — К сожалению. Если у тебя нет денег, требует больших усилий не унижаться ради них, не предавать себя. Да, финансовая независимость важна, и я достаточно независимый в этом смысле. Поэтому мне не поверят, если я буду говорить: важнее, конечно, независимость внутренняя, и даже когда у тебя нет денег, можно оставаться… Можно. Счастливые люди те, кто может себе такое позволить. Это шикарное состояние, и я завидую таким людям. Роскошь быть независимым от того, что вокруг тебя происходит. Ох, вы знаете, перед такими людьми я просто снимаю шляпу. — Ну вот оказалось, что к 50 своим годам вы весь такой независимый, бескомпромиссный, свободный… И как вас такого жена терпит, понимает? Или она такая же, как вы? — Когда ты живешь вдвоем и будешь заставлять другого человека понимать только тебя, это обречено на неуспех. Настя во многом меня очень изменила, и в лучшую сторону. Я был более нетерпим во всех своих проявлениях, максималист. А сейчас я успокаиваюсь. С появлением Насти я больше начал думать о людях вокруг. Мы-то считаем, что все для нас, что с нашим рождением все началось, а со смертью все закончится. Это совсем не так. Это я понял благодаря Насте и безумно благодарен ей за это. Александр МЕЛЬМАН
Татьяна: Нынешний ноябрь щедр на юбилеи. Вот и А.Житинкин 18 ноября отметил свое 50-летие. В связи с этой знаменательной датой еще одно интервью с режиссером - в программе "Мастера" на радио "Голос России" (кстати, если кому лень читать, на сайте можно послушать аудиоверсию, а при желании - и скачать ее... ) Свой 50-летний юбилей отметил 18 ноября лауреат многочисленных международных премий, Народный артист России, известный театральный режиссёр Андрей Житинкин. Мы поздравляем мастера с юбилеем и предлагаем программу с его участием Ведущая программы - Диана Берлин. -------------------------------------------------------------------------------- Берлин: Дорогие друзья, уважаемые слушатели, здравствуйте. У микрофона Диана Берлин. Это программа "Мастера". И сегодня я с большим удовольствием представляю вам нашего гостя. Лауреат многочисленных международных премий, Народный артист России, известный театральный режиссёр Андрей Житинкин. Здравствуйте! Житинкин: Здравствуйте. Берлин: Спасибо за то, что вы в своём плотнейшем графике нашли время и пришли к нам. Спасибо большое. Скажите мне, пожалуйста. Вот театр. Трудно найти человека который бы не любил театр. Прийти в театр, смотреть игру артистов, сопереживать им. Не понравился, встал и ушёл – это одно. Но каково жить внутри театра? Житинкин: Но это замечательный вопрос, потому что, вы знаете, раньше было даже такое понятие, служение. И, даже не говорили, "работаешь в театре", говорили – "служу". И вот это замечательное кодовое слово потому что, вы знаете, я коренной вахтанговец. Да, я закончил актёрский факультет Щукинского института, потом режиссёрский очно (дневное отделение), аспирантуру. Я столько учился, сколько, знаете… такой вечный студент. Сменялись поколения, а Житинкин всё учился, учился. Но зато видите, наверное, не зря. Так вот для Вахтангова – Соборность театра было очень важно. То есть, это даже не столько как для Гоголя, да? "Кафедра, из которой можно сделать очень много добра". Нет. Наверное, 20 век ушёл дальше. Поскольку это был такой век перелома, и было очень много страшного. Именно в театре люди находили ответ на очень многие вопросы, и отдохновение. Какое-то внутреннее. И именно поэтому, я думаю, что мы об этом будем ещё сегодня говорить, сегодня, театр так востребован. Вы посмотрите в это сложное время, наше, экономическое, и так далее. Я не хочу на этом зазернятся. Но, тем не менее, если у кинематографа ступор, вы заметили, да? Что остановились все картины… Берлин: Театр живёт… Житинкин: Театр… Вот, посмотрите мои последние премьеры. "Любовный круг" в Малом театре, мы только что были в БДТ в Петербурге на гастролях. Зал стоит! Девять минут овации! Битком! В Театре сатиры "Распутник", "Идеальное убийство" – всё на аншлагах. В театре Табакова "Признание авантюриста Феликса Круля". Аншлаги. "Мой бедный Марат" – до сих пор, уже 15 лет спектаклю, в театре Моссовета, казалось бы, такая тоже сложная тема – аншлаги! То есть зритель приходит. Он приходит, плачет, смеётся, сопереживает, и то, что называется, вот непосредственный контакт с актёрами. Вот, непосредственный контакт. Я вообще очень верю в эту магию биополя. Вообще, биополей. Когда каждый спектакль идёт непохожий на другой, и вы знаете, что я очень, как вахтанговец, ценю импровизацию актёрскую. Берлин: Вы же там делаете своего рода революцию? Житинкин: Конечно. Я вам даже больше скажу. Режиссёры – это вообще люди которые вообще не отключаются. Они работают все 24 часа в сутки. Даже во сне. Мне очень снятся такие яркие сны, что я кусочек своего сна каждый раз вставляю в какой-нибудь новый спектакль. Безусловно, хотелось бы, взорвать что-то резко, как Юрий Петрович Любимов в своё время, да? Как Вахтангов… Но, сейчас настолько нестабильное время, что я от очень острых экспериментов… Если вы помните, я впервые в России поставил "Калигулу" Альбера Камю, Франка Видекинда… Берлин: Давайте, обо всём постепенно… Андрей Житинкин у нас сегодня в гостях. Вот смотрите. Сын, совсем молодой человек, художник. Сын режиссёра Павла Лунгина. Я вот, совершенно случайно несколько дней назад, прочитала его интервью. Казалось бы, вы из разных поколений да? Вот смотрите: "Главное в искусстве, – пишет этот мальчик, – чтобы оно затрагивало не только мозг, чтобы волосы вставали дыбом, вот тогда это искусство". Вот как вы можете это прокомментировать? Житинкин: А как же? Дело в том что, я абсолютно согласен. Дело в том, что, если нет подключения зрительского, считается, что потерянный вечер. Ведь, очень часто, это моё наблюдение, зритель приходит в театр испытывать те эмоции, которых ему не хватает в жизни. Приведу конкретный пример. Очень много лет в театре Моссовета спектакль "Милый друг" с Тереховой и Домогаровым, Ильин, ну, замечательно. И вы знаете, что в зрительном зале в основном женщины? Потому что им, как ни странно, вот история этого Жоржа Дюруа, который по карьерной лестнице идёт через будуары, через… как бы… женские, разные, разные, разные… даже архетипы, я бы сказал. Потому что там каждая женщина – это некая его новая вершина. Он ведь, в общем, как привык брать крепости. Все забыли, что он был наёмный, был военный, и так далее, и так далее. В общем, сейчас бы сказали, что он наёмник, у него по локоть руки в крови. Но он решил, что его талант другого рода. И он на любовном фронте добивается – невероятно. И женщинам это интересно. Им интересно как он обольщает, им интересно как он берёт очередную вершину. Не мужчинам. В зрительном зале женщины. Значит, я делаю вывод, как режиссёр – видимо чего-то, остроты ощущений, эмоций, любовных приключений и переживаний, им не хватает в жизни. Берлин: Но, там играет Домогаров. Это ведь тоже… Житинкин: Вы знаете, когда произошло назначение на роль, то, конечно, все удивились. Потому что, ну, казалось бы, ну такого циничного негодяя играет красавец, и так далее, и так далее. Но, тут был очень точный расчёт. Потому что в искусстве, конечно, самое главное перевоплощение. Я очень люблю предлагать актёрам роли неожиданные для них. Скажем, Безруков сыграл… Безруков обаятельный наш, солнечный, тогда был мальчик… он сыграл, ну, просто монстра. В финале особенно этой истории в незавершённом романе Томаса Манна "Признание авантюриста Феликса Круля". И он сыграл это очень неожиданно. От него не ждали такой, даже жёсткости в конце!… Берлин: Может, потом его уже сделали бандитом? Житинкин: Это потом сделали бандитом. Конечно, он ведь сначала состоялся как замечательный театральный актёр… Берлин: Ну, конечно… Житинкин: И мои спектакли "Псих", "Старый квартал", "Признание авантюриста Феликса Круля" в Табакерке – везде Безруков был в главных ролях. Берлин: А вот скажите, пожалуйста, Вас не смущает что Ваши спектакли – конечно, их очень много, и каждый из них успешен – они идут на сценах самых разных театров? Житинкин: Вы знаете это замечательно. Дело в том что, я считаю, что если режиссёр обладает некой своей системой координат, и у него есть свой метод, он может "отравить" в кавычках, в хорошем смысле, любую труппу. Заразить. Он может действительно заставить актёров, которые, ну, может быть совершенно в другой эстетике, в другой системе координат. Заставить их пойти, вот, новым каким-то путём. И мне очень интересно, в самых разных труппах, вот, мой как бы метод, метод Житинкина, проверить. Тем более что я очень люблю контакты. Жизнь ведь очень короткая. Если бы я не работал, наверно, с разными театрами, я бы никогда бы не поставил спектакли на Гурченко, Жжёнова… Берлин: Да. Вы работаете просто со звёздами… Житинкин: Быстрицкую, Касаткину, Аросева и так далее. Это очень… Люба Полищук, многие уже ушедшие, к сожалению. Иннокентий Михайлович Смоктуновский… Берлин: Андрей, нас сейчас слушает ближнее зарубежье, страны Балтии, Европа, и центральная Америка. Звонок, дешевле из Европы, чем с ближнего зарубежья. Поэтому наша слушательница, которая дозвонилась, правильно я всё поняла? Я спрашиваю режиссёра. Это, это Украина. Вот жалуется на вас. Вы не приезжаете туда. Житинкин: Вы знаете, не совсем так. Вот Театра Сатиры "Идеальное убийство", где блестящий актёрский состав. Ольга Аросева, Илья Олейников, который из Петербурга специально приезжает в Москву играть. Наталья Селезнёва, Фёдор Добронравов, Игорь Лагутин, ну все звёзды. Он приезжает как раз на несколько спектаклей в Киев. То есть гастроли есть. Берлин: Так это прекрасно. Житинкин: Да. Вот и всё. А до этого, скажем, там были мои спектакли, ну просто уже, конечно, кто-то стал забывать, был и "Милый друг", и "Мой бедный Марат". Они все там были. Я уж не говорю о том что, в Киеве все спектакли Табакова были. И "Феликс Круль", и "Псих". Грандиозно прошёл, кстати, спектакль "Псих", где… Берлин: А Львов, спрашивают? Житинкин: Львов сложнее. Львов сложнее, потому что там не очень любят спектакли на русском языке. И бывали даже прецеденты, когда, вы знаете, некоторые русские труппы разворачивались, и вынуждены были уехать. Раньше было проще. Но, когда стали возникать, некоторые скажем, я говорю осторожно всегда, некоторые ещё и политические веяния… А Львов, вы знаете, это специальное такое место… Берлин: Конечно, Западная Украина… Житинкин: Да, да, да. То сейчас там локальные проводятся гастроли, один-два спектакля, ни в коем случае не большие. Уже невозможно… Потому что, во-первых, зал не собрать, а во-вторых, иногда неадекватная бывает, что греха таить, реакция. Но, Киев – это всегда очень хороший зритель, и, безусловно, замечательный приём. Берлин: Спасибо большое. Андрей у меня такой вопрос. Вот у нас тут в этой студии, в этой программе "Мастера", был один известный кинорежиссёр… Вам, можно, я прошу прощения, не буду называть его, да? Житинкин: Хорошо. Конечно, конечно… Берлин: А наши слушатели знают эту программу, и знают, о ком я говорю. Очень успешный кинорежиссёр, иначе бы он не был гостем программы "Мастера". И его фильмы очень успешны как правило. Но, вы понимаете, я обратила внимание на такую вот тенденцию. В его работе. В его творчестве. Он очень мало работает со звёздами. И естественно задала ему этот вопрос. Почему, вот они снялись в каком-то его фильме, да? И – всё. Фильм имеет успех, дальше артистов нет. И он сказал, честно сказал: "Я делаю это специально, мне так проще. Я не люблю работать со звёздами". Сказал он. А вы, насколько я понимаю, вы – любите? И они вас – любят? Житинкин: Я люблю. И я понимаю и его. Потому что всё-таки в кинематографе иногда очень важно как бы поменять картинку. Другие лица… Берлин: Ну да. Вот это он так всё и сказал… Житинкин: И момент приближения, да. И момент как бы… Вы помните неореализм это вообще как бы совершенно новые лица. Иногда даже снимали не актёров, не профессиональных актёров. Я Вам даже больше скажу, один раз любой человек с улицы может хорошо сняться к кино. Но – один раз. Но всё- таки наша профессия в перевоплощении. Я обожаю работать со звёздами. Почему? Потому что с ними очень сложно. Очень сложно. Но, я же ещё пишу, у меня есть и книжки. И, кстати, c таким названием, редакторским, как бы ярким, "Плейбой Московской сцены", но на самом деле она серьёзная. Это просто как бы название игровое, это игра. И у меня там очень много глав посвящённых актёрам. Прям беру записную книжку, и, начиная, там, с Талызиной, Терехова… Просто как бы все буквы какие есть. Борис Иванов, Ширвиндт, Табаков… Берлин: Созвездия, просто созвездия… Житинкин: С кем мне удалось, да. И я в этой книжке как раз у меня есть глава. Я размышляю о том, почему иногда рождаются некие мифы. Что ужасный характер у актёра, актрисы, и так далее. А мне очень приятно. Я всё время говорю, что я обожаю, эти пригорки и ручейки. И, наверно, не было бы выдающегося актёра, если бы у него не было бы каких-то сложностей, и внутренних, и так далее, и так далее. Ведь мы иногда не знаем – насколько наши звёзды бывают одиноки. Это ведь только кажется, что они такие успешные и сложившиеся. Последний пример. Восемь лет не было главной роли у Элины Быстрицкой в Малом театре. Хотя – казалось бы – признанная звезда. И вот сейчас она сыграла "Любовный круг" Сомерсета Моэма. Как характерная актриса. Если вы думаете что у Тереховой очень много ролей – нет. До "Милого друга" она не выходила на сцену несколько лет… Берлин: Да. Это так. Это правда… Житинкин: Несколько лет. И так далее. Валя Талызина моя любимая, она вообще ждёт годами. Ольга Александровна Аросева, ну, может быть, наиболее востребована. Но вот только сейчас она получила статус, когда может сама выбрать материал. Или Касаткина Людмила Ивановна, она тоже очень долго ждала. Это только кажется, что они успешны, ярки. Но, а если говорить о характерах, а что Вы думаете, у Марлен Дитрих был хороший… Или… Берлин: Ну, я себе представляю… Житинкин: Вы представляете? Берлин: Андрей, я прошу прощения, я прерву вас…. Житинкин: Пожалуйста. Берлин: Потому что эту эсемеску я не могу не прочитать: "Житинкин, открывайте занавес своего театра как можно чаще. Браво, бис". Житинкин: Ну, Вы знаете, очень приятно. Потому что у режиссёров, кстати, меньше обратной связи, чем у актёров. Потому что актёры получают цветы. Кстати, уже не только цветы. Вы знаете, как кризис повлиял? Иногда уже дарят какие-то корзинки с фруктами, какие-то конфеты. Очень интересно, когда выносят спиртное. Зал обсуждает. Ну, это понятно. Видимо уже знают привычки. Когда я увидел, что актёру подарили сигары, я подумал – вот это да. Это уже какой-то новый поворот. Но, я в хорошем смысле о нашем зрителе. А, мне очень приятно, когда я понимаю реакцию зала. Когда мой зритель мне отвечает теплом, и когда он сопереживает. Потому что самое страшное, я всё время говорю, когда зритель не подключён. Вот знаете, вот он сидит в зале, и смотрит на актёров как на рыбок. Да, такие рыбки в аквариуме плавают, красивые, у того такой хвостик… Берлин: Но это не у вас. Житинкин: Ни в коем случае… Берлин: Давайте справедливо говорить. Это не у вас… Житинкин: Да. Я обожаю, когда он сопереживает. И он соучаствует в спектакле. Берлин: Но вы для этого можете пойти на многое? Житинкин: На многое. На многое. Самое страшное, когда зритель абсолютно равнодушен, уткнувшись в программку, совершенно не подключён к тому, что он смотрит. Берлин: Ну, вот смотрите, вы делаете много бенефисов. Да? Житинкин: Я бы не сказал что это бенефис. Потому что бенефис в понятии XIX века… Это всё-таки персонально на бенефицианта… Берлин: Ну, будем считать современный бенефис… Житинкин: Да, и сбор шёл, кстати, Вы знаете от бенефиса весь денежный сбор шёл бенефицианту. Просто я никогда нашим мастерам не отказываю. Особенно в юбилейный год. Вы знаете, всё-таки, в нашей стране, актёры, даже выдающиеся, не получают таких гонораров как на Западе. Вы знаете это, да? Берлин: Это да. Житинкин: Они не так обласканы даже властью, и государством. Хотя иногда являются выразителями дум целых поколений! И вообще, актёрское лицо – это иногда символ определённого рода, да? Поколений. Поэтому так меняются кумиры, в нашей стране. И я поэтому никогда не отказываю. Потому что, Вы посмотрите, они ведь как те звёзды одинокие, очень быстро сгорают. Особенно актёры выдающиеся быстро уходят. Иногда не успевают что-то сыграть. Вот мне… Мы сегодня вспомнили. Мне очень жалко Любу Полищук. Я с ней работал в "Квартете для Лауры". Такая была пьеса Габриэля Ару. И я понял, что она так тоскует по сцене, хотя она очень много снимается. Но, она абсолютно театральная актриса Берлин: Расскажите, вот если можно поподробней, о работе с… Житинкин: Вы знаете, вот я придумал такую историю, что у неё меняются партнёры, и каждый раз проигрывается ситуация, знаете как "Рассёмон", одна и та же версия у Куросавы, но с разными, как бы, вариантами, разный взгляд. И четыре разных мужчины проигрывали её историю жизни. Но, мы ещё придумали хореографический ход, потому что Вы знаете, она же очень пластичная была… Берлин: Да. Танцевала блистательно… Житинкин: Она закончила… Мюзик-холл и так далее. И я придумал столько поддержек, что в конце, она на банкете мне сказала: "Андрюша, я Вам благодарна, знаете за что?". А я говорю: "За что?" "Меня никогда в жизни мужчины не носили столько на руках!". Там четыре мужчины, и у каждого были поддержки. И говорит: "Я такое счастье получаю". Или вот, например, Юрий Васильевич Яковлев. Вы знаете, он очень редко сейчас стал играть. И, когда я придумал для него спектакль. Тоже к юбилею. Сейчас уже прошёл этот юбилей, мы не будем называть возраст. "Весёлые парни". Где, в общем, он должен играть актёра теряющего память… Берлин: А что вы придумали? Житинкин: Я вам скажу. Очень часто актёр говорит: "Я так хочу сыграть что-то такое, вот, что я ещё не делал, близкое мне". И он начинает мне пересказывать, не пьесу. Он не знает что! Какой материал! Он просто говорит, некую тему задаёт. И я говорю: "Вы знаете, Юрий Васильевич, давайте вот сыграем об актёре, который теряет память, идёт как бы распад гениальной – я его сразу, естественно, купил словом гениальный – распад гениальной личности". И Вы знаете, он это делал замечательно. Более того… Берлин: Не обиделся… Житинкин: Не обиделся. Я сказал: "Юрий Васильевич! А что если вот в сценографии, мы вот все ваши роли, фотографии, да? Мы замусорим ими сцену, ну, как бы, Вы уже пожилой актёр. Вы где-то что-то теряете, находите, натыкаетесь, смотрите. Что-то вспоминаете". Ему это очень понравилось, очень понравилось. Но каково же было моё удивление, когда я увидел, что после каждого спектакля, надо делать новые допечатки и снимки, потому что зрители на память уносили фотографии Яковлева. Они подбирали с пола… Берлин: И это всё ваша придумка? Житинкин: Конечно. И он абсолютно, как бы, не сердился, он говорит: "А пусть берут. Андрей, пусть берут. Потому что это моя жизнь, мои роли. И если они лежат на полу, если зритель видит, что я даже прохожу по ним, и так далее, и так далее". Он пошёл на такой как бы для выдающегося актёра, даже такой неожиданный эксперимент. Берлин: Вы знаете. Вот я хотела, конечно, на вторую половину оставить этот вопрос. Но всё-таки хотя бы начнём. После новостей мы продолжим. Как? Сейчас, сейчас, сейчас, прошу прощения. Как же Вы работали потом с другими после работы с Иннокентием Михайловичем? А это так, действительно. Житинкин: Вы знаете, это конечно уже… знаете, такой осколочек моей памяти, который я уже берегу. И более того, когда к режиссёру приходят актёры даже ушедшие во сне, я продолжаю диалог. И продолжаю разговаривать. C ним было безумно интересно вести диалог помимо репетиции. Ведь вы помните Анатолий Васильевич Эфрос… Он замечательно назвал свои книжки, ну, и потом это стало крылатым абсолютно выражением "Репетиции – любовь моя". Потому что для режиссёра конечно интересней репетиции. И я очень люблю премьеры. Я очень люблю успех. Я очень люблю, когда мне негде сесть на премьере самому. И когда в тёмном зале, пробирающийся… Берлин: Можно подумать, у вас бывает иначе? Житинкин: И опоздавший зритель тебе наступил на ногу – это режиссёрское счастье. Но репетиции, вы знаете, они остаются. Это всё-таки сакральный процесс в душе режиссёра навсегда. И я, кстати, в книжках иногда приоткрываю вот эти моменты, и я кое-что рассказываю. Например, Смоктуновский, он очень интересно выходил на сцену. Некоторые знаете актёры любят подсмотреть в щёлочку занавеса или ещё… Он – никогда. Он подходил и брал кусочек занавеса, и как-то вот вы знаете, как бы, на ощупь, как хороший портной… И вот он что-то его мял… Это был момент его перехода в другое качество. Вот это волшебное "если бы" по Станиславскому. Вот этот момент перехода из одной реальности в другую, в образ, это был момент почти медитативный. Высочайшего сосредоточения. Он в этот момент, абсолютно отрешаясь от всего, что бы у него не было за этот день и так далее. Какие-либо неприятности, или, наоборот, радости, он переходил в другое состояние. Это дорогого стоит. Это мало кто даже видел. И поэтому всё то, что связано с великими, остаётся в моей душе. Я всегда, так, знаете, суеверно боюсь, что это уйдёт. Поэтому стараюсь оставить это на бумажке. Да? Записать. У меня все пьесы исчериканы. Я всё время говорю, что "эта глава моих мемуары", говорю я актёру, если он удачно пошутил, или что-то интересное рассказал. Причём актёры иногда поражаются, говорят: "Зачем, Андрюша, ты это записываешь?" Я говорю: "Это вы потом поймёте". И потом, действительно, начинаешь репетировать другой спектакль, переходишь в другую реальность, и уходишь от актёров, я имею ввиду, которые продолжают работать… Иногда они звонят и говорят: "Ну вот, забывать стал. Не звонишь". И очень сложно объяснить, что переходишь в другое как бы измерение. Особенно женщины актрисы обижаются, даже есть такая фраза. Не буду называть фамилии актрисы, она сказала: "Вот, когда репетировали, была нужна, – она великая актриса, – а вот теперь уже выпустили спектакль, забыл меня!" Ну, и приходится, конечно, рассказывать какие-то вещи… Берлин: Так, правда, обидно… Житинкин: Обидно, но это не совсем так… Берлин: А вы уже переходите к другой… Житинкин: Да. И более того. Вы знаете, они иногда перестукиваются. Для меня было потрясением, что Ольга Александровна Аросева, когда мы начинали репетировать спектакль "Идеальное убийство" навела справки у Элины Абрамовны Быстрицкой. А как репетировать с Житинкиным? А Быстрицкая, в своё время, наводила справки у Касаткиной, с которой мы сделали "Школу любви", в Театре Советской Армии. Это такая сценическая версия культового романа "Гарольд и Мод". Где она играет Мод, 80-летнюю графиню, влюбившуюся в 18-летнего мальчика. Ну, это историю, конечно, все знают, но, тем не менее, актрисы – Мастера. Они очень ценят время. И поэтому, им не хочется репетировать просто так или куда-то. Им очень важно знать, что это обязательно выйдет, что это обязательно будет интересно. И, более того, не смотря на все регалии, поверьте, любой выдающийся актёр-актриса, очень хочет в новом качестве как-то блеснуть… Берлин: Вот это то, что я хотела спросить. Житинкин: И так что бы – Да! Зритель не ожидал… Берлин: Вот это амплуа, в котором они уже были, и уже завоевали всё что возможно. И вдруг вы их помещаете абсолютно в какую-то другую нишу? Они не протестуют? Житинкин: Наоборот, это как раз говорит о молодости – я имею ввиду внутренней – духа. Скажем Элина Абрамовна Быстрицкая всегда для нас, да, ассоциируется для нас с такой грант-дам, я бы сказал. Берлин: Да… Житинкин: Да. Героиней… Берлин: Или Аксинья… Житинкин: Да. Она никогда не играла почти характерных ролей. И когда я предложил кокетку леди Кетти "В круге" Сомерсета Моема, у нас называется этот спектакль "Любовный круг", она сначала очень удивилась, потому что она напропалую кокетничает с Бочкарёвым, Клюевым. Это её актёры, партнёры по сцене. И в какой-то момент она настолько увлеклась, что, даже, флиртуя со своим бывшем мужем, она забрасывает ножку на спинку кресла. В зале все ахнули, потому что, вы понимаете, Быстрицкая… Берлин: Быстрицкая забрасывает ножку… Житинкин: Забрасывает ножку… Берлин: Фантастика… Житинкин: Это был шок. Но, что значит большая актриса. Настолько она это делает виртуозно, что забывают все о её возрасте кстати. Все забывают о том, что она действительно всегда играла в основном героинь. И верят ей. Более того, во втором акте она меняет ход, и, когда она остаётся одна на один с героиней, и у неё есть просто драматический, на слезах кусок. Берлин: Это программа "Мастера", и она продолжается. Сегодня у нас в гостях лауреат многочисленных международных премий, народный артист России, известный театральный режиссёр Андрей Житинкин. Вопрос по поводу драматургии. Вы не идёте по лёгкому пути. Он у вас достаточно сложный. И честно вам скажу, мне казалось что… Не хочу обидеть наших слушателей, мне казалось, что всё-таки драматургия ваша, прямо скажем, не легка. И москвичи, и ленинградцы в Питере её понимают, они идут, и они в восторге. А вот где-нибудь, может быть, в более отдалённых театральных территориях, как-то, это вы рискуете. А выясняется, что вы попадаете опять в десятку. Кто он – ваш зритель? И на кого вообще вы работаете? Житинкин: Замечательный вопрос. На самом деле, я вам могу сказать, что для меня очень важен слоёный пирог. Не понятно? Вот, всегда в моих спектаклях есть яркая интрига. Но и, конечно, для высоколобых я тоже работаю. Потому что всё равно надо, мне кажется, за собой вести зрителя, а не за зрителем идти. Потому что… Ну, что греха таить, кто бы взял Томаса Манна просто так с полки прочитал, да? Берлин: Ну, так я про то и говорю. Житинкин: Я уж не говорю о том, что я впервые в России поставил Ведекинда. Франк Ведекинд "Лулу". Он вообще не издан. Есть дореволюционное издание, но я думаю, что это надо пойти в какую-то библиотеку, в Ленинку и так далее. Это очень сложно найти. Или Альбер Камю, Жан Ануй, "Чёрная невеста", у меня был спектакль в театре Моссовета. Очень редкое название. Тоже впервые в России мы поставили. То есть, мне очень интересно открывать какие-то затонувшие Атлантиды, да? В драматургии. То, что зритель никогда не узнает, не прочтёт. Я поставил всего позднего Теннесси Вильямса. Который даже не был у нас тоже издан. И внезапно прошлым летом стал издан и "Старый квартал" у Табакова. То есть, я ставлю пьесы, которые зритель бы никогда в жизни не увидел. Хотя ставлю и хиты, бестселлеры. Понятно, что "Портрет Дориана Грея". Понятно, что "Милый друг". Понятно, что "Венецианский купец" Шекспира. Это известные как бы вещи. Но, я, например, могу поставить спектакль "Нижинский", который просто… Берлин: Это кстати. Вот я прошу прощения, это отдельный вопрос. Это правда, что вам подарил эту пьесу Виталий Яковлевич Вульф? Житинкин: Конечно. Берлин: А как это вообще произошло? Житинкин: Вы знаете, я вам скажу, что он однажды на симпозиуме встретился с профессором, такой знаете, в мятом пиджаке, какой-то странный мужчина, дал ему пьесу. Виталий Яковлевич бросил её, забыл о ней, конечно совершенно, а потом выяснилось что эта пьеса, почему он русскому отдал профессору, потому что Виталий Яковлевич тоже профессор, и переводчик наш замечательный, телеведущий, историк театра. Он отдал, потому что главный герой Нижинский. Это взгляд иностранца Бламстейна, такой Глен Бламстейн. Он замечательно почувствовал природу Нижинского. Тем более, что это самый сложный период Нижинского, который уже лежал в Вене в психиатрической клинике, уже не танцевал. И в воспоминаниях, в своих как бы реминисценциях, всё время прокручивал собственную жизнь. Истории с Дягилевым, с Рамуло, и так далее. Это было очень интересно. Это было очень интересно. То есть я стараюсь зрителя своего удивить. И знаете, почему? Потому что если он будет удивлён, то мне дальше интересно ставить что-то следующее. Хотя у меня есть и классические спектакли, "Анна Каренина" например. То есть абсолютно классическая… Берлин: Но, это ваша "Анна Каренина"… Житинкин: Моя "Анна Каренина". Где мы вернули всё то, что было купировано. Где мы вернули все те лакуны, которые убирались в школе… Берлин: Вы не побоялись… Житинкин: Не побоялись. Но, я вам скажу, что это уже теперь стало абсолютно актуально. Соловьёв Сергей – то же самое. Он сейчас снял картину, абсолютно спокойно уже апеллируя и тем, что у Анны был опиум… Берлин: Ну, это да… Житинкин: И то, что она, конечно, в финале уже была разрушившейся в чём-то внутренне. И так далее. И этот пресловутый паровоз, о котором все говорят, понятно, откуда он возник. Потому что если прочитать адаптацию, или в школьной программе роман, то совершенно непонятно почему Анна вдруг… Берлин: Да… Такой уход… Житинкин: Да. Пошла на такой страшный шаг. А если вернуться к Льву Толстому… И к этому очень яркому треугольнику. Вы знаете, что мы вернули возраст героям. Каренину – 47, Анне – 27, и в розыске она говорит "офицер мальчик" – 23-24. Понимаете какой треугольник страсти! Берлин: Целые… Несколько поколений, не читая Толстого, и не знали об этом. Житинкин: Абсолютно. Более того, привыкли, что народный артист, очень известный… Берлин: Да. Красивый… Житинкин: Уже в возрасте играет Каренина. И это знаете что, это тогда "Неравный брак". Помните такая картина Пукирева, ну это же не интересно – неравный брак. А вот, когда это треугольник страсти – то, что я называю – вот это интересно. Берлин: Я прошу прощения. Вы знаете здесь очень интересный вопрос. Вам удаётся передавать физическую энергию от сцены в зрительный зал. Житинкин: А как же?… Берлин: Вы это делаете нарочито или это у вас получается как комплекс, вот, всех ваших профессиональных навыков? Житинкин: Конечно… Берлин: Потому что… вот мы сидим в зале, вот я так поняла… Житинкин: Да, да, да… Берлин: Слушатели, и мы вот заряжаемся, оттого, что происходит на сцене. Это не у всех получается… (продолжение в следующем сообщении)
Татьяна: (продолжение) Житинкин: Замечательное ощущение зрителя, потому что он, собственно, за это и платит деньги. Вот если бы этого не было, наверное, он бы не покупал билетик на спектакли Житинкина. Потому что я очень верю в этот энергетический посыл, в эту вольтову дугу, как я говорю. Да. Это энергетическая, как бы, парабола, которая соединяет зал и сцену. Но, обращаю внимание, я не люблю спектакли, скажем, такие… которые доставляют зрителям дискомфорт. Когда актёры бегают по залу, тормошат, вовлекают в игру. Сейчас надо оставить нашего зрителя наедине с духовными, собственными переживаниями, и исканиями. Поэтому для меня важен магический посыл. Вот правильно говорит зритель, энергетический посыл… Берлин: Да. Вот видите, но говорит физическая… Житинкин: И у нас даже есть ощущение такой, вот, вы знаете, у нас такой есть свой птичий язык, я часто актёрам говорю замечание: "Сегодня играл с холодным носом". То есть, как бы он играл формально, не подключая сердце. Вообще сегодня актуален только театр, я даже скажу моё кредо – обжигающей правды. Вот я ради правды, вот ради вот этого чувственного посыла я, наверное, мучаюсь и мучаю актёра. В хорошем смысле. Потому что я считаю, что актёр сейчас, конечно, тоже уставший, может быть, во многом циничный. Но если он не тратится, если он не затрачивается на сцене – сцена мстит. Вот если сегодня он сыграл, ну, там, в полноги, думает, ну завтра я наверстаю – ничего подобного. Сцена потом очень ударит, и зритель мгновенно чувствует – наполнен спектакль, есть в нём какая-то магия и тайна или это пустой спектакль. Где, знаете, как в сериалах, актёры просто друг за другом, говорят текст. Ужасно… Берлин: Вы знаете, зрители вспоминают ваш первый спектакль по Миллеру, да? Житинкин: Да, конечно. Это цена, это прайс. Берлин: Слушайте, это вообще… Житинкин: Более того, этому спектаклю уже больше двадцати лет. И актёры, которые играли в этом спектакле – Сергей Чонишвили, Людмила Артемьева – они потом с этим спектаклем, с кусочком показывались в Ленком. И Марк Анатольевич Захаров их пригласил в труппу. Сейчас мы все знаем и Серёжу Чонишвили, и Люду Артемьеву, помните… Берлин: Конечно, конечно… Житинкин: И в "Няне", и "Таксистка", она очень много снимается, играет… Берлин: А как, кстати, к вам относятся главные режиссёры театров? Житинкин: Ну, вы знаете, с пониманием. Тем более что я же сам был несколько лет тоже главным режиссёром. И кто-то даже говорит: "Вот молодец, выскочил", потому что это очень тяжёлый крест. Главный режиссёр - это ещё и режиссёр… Берлин: Вы освободились, да? Вы считаете… Житинкин: Да. Который отвечает за, извините и финансовую сторону, и, если не дай Бог, болезни… Берлин: Это хозяйственник тоже… Житинкин: И вытащить актёра из милиции. Бог знает за что… Берлин: Конечно… Житинкин: Даже за туалетную бумагу. Вы знаете, это кому-то очень нравится. А я очень люблю много ставить, очень много езжу, за рубежом, и так далее. Веду семинары режиссёрские. Но это, опять-таки, может мой склад характера. Главные режиссёры ко мне относятся хорошо почти все. Наверное, невозможно всем нравится. Помните, как говорил отец Бунина: "Я не гривенник что бы всем нравиться"… Но, поскольку в нашей профессии очень быстро видно кто профессионал, а кто дилетант, кто может сделать яркий аншлаговый спектакль, а кто нет. А директора, конечно, просчитывают сейчас все формулы успеха. Особенно в ситуации, когда мы каждую денежку теперь экономим… И директора, безусловно, приглашают тебя поставить спектакль, думая о том, что, ну, это всегда будет хороший результат. Сейчас они, конечно. почти не рискуют. Вот тут у меня есть моя режиссёрская печаль. Они совершенно не приглашают молодых. Потому что им удобней взять раскрученный бренд. Скажем, фамилию Житинкин. И пригласить его на постановку. И это осложняет возможность дебюта драматического у режиссёров… Берлин: А вы не боитесь молодых? Житинкин: Я не боюсь. Более того, я так долго ныл о том, что вот как хочется мне, что бы кто-то уже дышал в спину… и так вот, знаете, где-то пошалил, похулиганил… Берлин: Но есть вот тот, кто дышит? Житинкин: Появилась целая плеяда молодых режиссёров. И очень хороших. И не только в Москве. Я ведь очень много езжу. И мне иногда так странно, что возникают режиссёры, скажем, в Сибири, на Урале, на Дальнем Востоке – а их не знают. Потому что сейчас очень сложно сделать даже фестиваль. Фестиваль молодой драматургии, молодой режиссуры, я член правления гильдии драматической, режиссёров России. Мы всё время думаем, как дебюты самые лучшие, режиссёрские, привезти в Москву. Я всё время Александра Александровича уговариваю, Калягина, естественно, что вот самых ярких надо просто брать со всеми декорациями, с актёрами вообще, и перевозить… И там есть, вы знаете, у нас в Москве на Театральной, на Страстном театральный центр. Показывать москвичам дебюты. Только самые удачные, конечно. Можно даже не награждать. То есть, не делать как бы кто первый, кто второй… Берлин: Награды это выступление, там, на Страстном, в Москве. Житинкин: Это совершенно… Конечно. Да, да… И сегодня, в сложной финансовой ситуации, когда приезжают – это уже победа. Если он в Москве играет свой спектакль – это уже победа. А смотреть надо. И критикам, которые конечно уже почти не летают, почти. Это раньше они летали… Берлин: Вот. А критики? Житинкин: Ну, давайте… Берлин: Я прошу прощения. Вот смотрите, вашего "Нижинского" по-моему, критики не жаловали, да? Житинкин: Вы знаете, как сказать. Дело в том, что наша критика, она увидела, как ни странно, вот… сексуальную подоплеку вот этих сложных взаимоотношений. А когда приехали французские господа и нам с Домогаровым вручили медали Вацлава Нижинского. Серебряные. Причём, мы единственные в России кто это имеем. Причем, один господин вышел даже с тростью Дягилева, он её взял из музея. И нам показалось… И оказывается Дягилев был очень небольшого роста, потому что трость его с серебряным набалдашником, она была очень миниатюрная. Это только казалось, что он такой высокий красавец и так далее, и так далее. А на самом деле они все были очень невысокие. И парижские господа, парижские критики сказали: "Вы знаете, вот, атмосфера парижских сезонов, понятно, что вы не можете танцевать – это драматический спектакль – но вот этот нерв, он присутствует". Более того, конечно, мы затронули какую-то страшную тему, почему в России, и вообще русские гении так быстро сгорают? Ведь когда мы репетировали, мы размышляли о судьбе Высоцкого, Даля, Миронова. Почему вот те, кто затрачиваются, те, кто по настоящему вкладывают душу и сердце, вот русские трагические актёры, и не только трагические, танцовщики, драматические, так быстро сгорают? И я нашёл ответ. Потому что они конечно уже заглянули туда куда-то. Вы помните у Блока "У бездны на краю"? И вот то, что они заглянули туда, вот за это знание, они заплатили, может быть, собственной жизнью. И вот этот феномен, именно феномен русского актёра… Потому что, всё-таки, французская школа, вы знаете, она больше школа представления. А вот глубина переживания, вот русского актёра, который рвёт кишки. Вы помните, как из живота откуда-то работал Высоцкий. Какой мощный темперамент… Берлин: Да. У Любимова… Житинкин: Конечно. Мощный темперамент. И вы знаете, что зрители, они всегда звонили и спрашивали: "А Володя сегодня играет?" Хотя там были и дублёры и так далее. Точно так же звонят, спрашивают: "Терехова играет?" Вот эта уникальная энергетика актёра, актрисы, она и есть то, что остаётся в памяти зрителя. И потому что театр это, всё-таки, миф. От кино остаётся плёнка, а театр – это миф. Мы верим в то что… Берлин: Это вот сегодня, сейчас… Житинкин: Абсолютно. Мы верим в то, что была гениальная Тарасова. Что была гениальная Ермолова, проверить уже не возможно и не нужно. Потому что… Михаил Чехов гениален. Когда посмотрели поздние его, скажем, работы на плёночке, уже есть момент разочарования. Может быть, не надо было, скажем, смотреть. И так далее. Потому что остался миф. Остался миф. И это самое ценное, может быть, что есть в театральном искусстве – здесь и сейчас. И каждый спектакль не повторим. Берлин: И всё-таки, вот, нет ответа, наверное, на этот вопрос. Почему зритель принимает, почему французы принимают, почему наша критика не может понять? Почему? Это что, другие люди? Они же театрально образованы… Житинкин: Да. Но всё-таки я отвечу очень просто. Очень часто критик в плену собственного концепта. И если не укладывается твоё видение, он же не изнутри, он, всё-таки, из зала смотрит. И очень многие критики не понимают специфику как бы природу театра насколько это мучительный процесс… Это процесс очень тяжелый, я иногда вообще работаю как психотерапевт с актерами. А сколько вдруг паники бывает у актера! Я не буду называть актеров, которые вдруг перед премьерой говорят: "Я не смогу сыграть!" Или: "Я забыл весь текст!" Вы знаете, это же, всё-таки, очень нервная история! А критик очень часто равнодушен. Он сидит и не подключается эмоционально, он уже думает о том, что ему надо вот, где-то вот через день выбросить статью. Вот что-то там пум-пум, сравнил, ещё что-то там такое добавил. Но дело даже не в этом. Я и это прощу, потому что я замечательные, храню у себя, скажем, в архиве, пусть это будет разгромные, но блистательно написанные рецензии. А когда очень много фактических ошибок или когда критики обижают актеров, вот тут… Берлин: Это ужасно, да… Житинкин: Вот тут я вступаю за актеров. Например, ну вот, буквально цитата, я читаю в рецензии: "Крест болтался на пузе Безрукова". Я падаю в обморок! Потому что, во-первых, вопросы, извините, религии, они не обсуждаются. Во-вторых, Сережа в блестящей форме, никакого там нет ни пуза, ничего… А потом, вообще, что это за амикошонство? Разве можно так об актере, который тратится и который, действительно, никогда не халтурит. Он по-настоящему плачет, смеется, затрачивается. То есть, он проживает здесь жизнь! А критик вот так вот, обидел его, и всё. И, главное, что у актеров, они ведь очень эмоциональны, запоминается ерунда. Вот эту фразу именно он и запомнил, он забыл уже, что там где-то его вверху похвалили. Берлин: Да, что вообще зал вставал! И зал был полон! Уже не это важно? Житинкин: Да. Уже не это. Вот попадает мелочь, и она сидит потом, как заноза в душе. Актеры очень ранимы, очень ранимы. И я вот иногда даже зрителям, они нас сейчас слышат, могу сказать, что вы любите их иногда даже на расстоянии. Потому что им как-то хочется присвоить актера. Они не понимают, что, например, уставший актер не очень любит давать автограф. Или, если он выходит со служебного входа, ну не хватайте его за пальто! Не ловите у машины. Ему уже надо отключиться! Ему надо, честно говоря, восстанавливаться. Вы знаете, как многие замечательные актеры после спектакля, кто полчаса, кто-то сорок минут, а кто-то целый час сидит в гримерке. Очень медленно переодевается… Не выходит, не потому, что он не хочет встречаться с поклонниками и так далее. Просто это момент, если актер настоящий и выдающийся, это момент очень сложный и тяжелый, даже, поверьте, физически. Потому что сейчас очень много спектаклей движенческих, с каким-то пластическим рисунком, он для актеров даже тяжелый! Всё-таки, драматический актер он не балетный актер. Он не приспособлен к такого рода насыщению, скажем, спектакля. А спектакли сейчас очень разные. Мюзиклы, очень много мюзиклов, где поют драматические актеры. Берлин: Конечно, конечно. Скажите, а вы – актер? В вас сидит актер? Житинкин: Вы знаете, я это в себе задавил. Дело в том, что, у меня был учитель… Берлин: Сколько же вам пришлось это… Житинкин: Да. У меня был учитель – Симонов. Он сказал: "Андрюша, хороший характерный актер, но, когда придут твои роли, это уже будет возраст! И так жалко, что потеряешь время". Поэтому, он меня взял ведь прямо в коридоре театра Вахтангова, прямо за руку, и привел на свой последний курс. Я еще говорю: "Да вы что? Почему Вы решили, что это последний курс?" Но Симонов мне сказал: "Нет! Я уж знаю", - может, было предчувствие Мастера, не знаю. И действительно, это был последний его курс, после этого он очень быстро ушел, и я благодарен ему, что он меня, как бы, резко, знаете, с одного стульчика на другой пересадил. Потому что есть играющие тренеры, есть замечательные актеры-режиссеры, да? Через дефис. Олег Николаевич Ефремов. Ну, это, выдающийся в этом смысле пример. Или даже Юрий Петрович Любимов. Он любит пошалить, как-то выйти. Но Юрий Петрович был очень много лет актером. Вы помните… Берлин: Конечно, конечно… Житинкин: Он из театра Вахтангова ушёл с группой своих учеников и сделал Таганку. Новую Таганку, как бы. Я не могу раздваиваться. Более того, я обожаю показать что-то актеру, подсказать. То есть, я в этом реализуюсь, наверное, как актер, хотя иногда, уж вам поведаю, валяю дурака. Иногда в каких-то небольших ролях снимаюсь. Скажем, я снялся в проекте британского телевидения "Искушение Дирка Богарта", где непрофессиональные, скажем, актеры играли режиссеров, которые искушали этого актера знаменитого. Я сыграл Лукино Висконти, молодого, не падайте в обморок. Мне убрали назад волосы, сигара, это всё было замечательно. Или, скажем, мне иногда предлагают сыграть каких-то психотерапевтов, сексопатологов, маленькие… Берлин: Интересно… Житинкин: Да, я иногда так шучу. А где-то в картинах у друзей я иногда снимаюсь. Хотя, вот я снял комедию "Удачный обмен". Где сам себя спародировал. Сыграл режиссера Житинкина. То есть, в титрах даже стоит: "В роли Житинкина – Андрей Житинкин". Это, конечно, шутка. Поскольку, это комедия, очень добрая… Берлин: Но вы получили удовольствие? Житинкин: Получил. Потому что там двойники, путаница. Это хорошо. Но в театре – не могу. Потому что, вы понимаете, я все-таки, человек другой природы. Я обожаю всё отдать актеру. Для меня высочайшее счастье, когда я сижу в темном зале в углу мучаюсь, уже помочь не могу, все запоминаю, что потом скажу, но потом антракт… Берлин: И вам не обидно? Что вот эти все цветы, аплодисменты… Житинкин: Не обидно, не обидно. Берлин: А вы там, в углу, где-то… Житинкин: Не обидно. В этом есть тоже режиссерское счастье. Мне дороже вот знаете что, что вот зрители, это ведь новые веяния, раньше они вообще не запоминали фамилии режиссеров. А сейчас в программках или даже в афишах они выискивают именно этого режиссера. Берлин: Выискивают… Абсолютно точно. Житинкин: И я рад, что они знают режиссеров, скажем, идут на Захарова. Марк Анатольевич же тоже не в этом. Смотрите, Галина Борисовна Волчек ушла. Она ушла из актрис. Идут на Волчек. Идут на Любимова, это очень приятно. Идут на Фоменко. Это очень приятно, когда … На Додина. То есть они знают. Что им сегодня нужно… Берлин: Так и говорят, приехал театр Додина. Житинкин: Браво! Берлин: Вот именно так говорят… Житинкин: Браво! Уже не все выговорят, что там Малый драматический театр Европы… Берлин: Не, не, не... Житинкин: Они говорят: Театр Додина. Это кстати высочайший комплимент… Берлин: Васильева… Житинкин: Васильева… Берлин: Жалко очень… Житинкин: И, я очень, да, нервно отношусь к этой истории потому что, это было во все времена. Это вы затронули тему, когда власть и художник иногда не находят контакт. Берлин: Да. Это программа "Мастера", и вы приглашены сюда как мастер. А кого вы, можете назвать мастером? Житинкин: Для меня в режиссуре сегодняшней русской, безусловно, эти фамилии уже здесь были. Это Марк Анатольевич Захаров, это, конечно, Лев Додин, если говорить. Юрий Петрович Любимов. Если говорить о западной режиссуре, то я очень любил Гротовского. Вот сейчас уже забывают Гротовского, но вот все, кто потом были, да? И Лепаж, и Планшон иногда сейчас вспоминают. Это всё-таки всё оттуда. Они все вышли из этой шинели. Но, сегодня есть хорошие новые режиссёрские имена, которые работают на стыке, как бы, жанров, и даже на стыке хореографии театра. Это и Кастелуччи, и Пина Бауш ушедшая. Для меня это был шок. Вот, хореографы Матс Эк, Метью Борн – это те, кто вдруг, за счёт того, что они внесли инъекцию хореографии в драматический спектакль, добились невероятных, невероятных просто результатов. Но, я ещё раз хочу сказать, что, если говорить о режиссуре русской – из уже ушедших. Конечно, это Вахтангов и Михаил Чехов – режиссёр. Вот все думают, что он блистательный актёр, забывая, что он очень многое ставил, и он был любимый ученик Станиславского. Я уж не говорю о том, что систему Станиславского… Берлин: И потом там тоже стали… Житинкин: Он. Он именно был вот тот гениальный проводник. Дело в том, что Константин Сергеевич не успел, не перевести свои книжки… На Западе это всё сделал… Вот как важно, наверное, иметь учеников. У Олега Павловича Табакова очень много учеников, и он уже бессмертен. Я так шучу, когда говорю, что он бессмертен. Потому что Михаил Чехов всё, что сделал Станиславский, все книжки и всю систему… Более того, он придумал продолжение, свою систему Михаила Чехова. Он это всё перетащил на Запад, и в Америке всё сумел издать с комментариями. И более того, выдающиеся актёры Америки, сейчас я начну перечислять - вы упадёте в обморок, они все заканчивали школу Листрасберга … Берлин: Чехова… Житинкин: Да, чеховскую. Это и Джек Николсон, и Аль Пачино, и Роберт Дениро, и Джесика Ланж… Берлин: В своё время Мерилин Монро… Житинкин: Мерилин Монро... Все! Просто все!… Вот какая связь наша, как бы, с Западом русская. Берлин: А что будет делать Житинкин завтра? Житинкин: Буквально завтра, или глобально? Берлин: Глобально, конечно. Житинкин: Глобально. Вы знаете, у меня ещё очень много пьес, которые я не поставил. Ещё столько у нас, действительно, наш зритель не видел. Конечно, мне очень важно, и это всё равно случится, когда со своими единомышленниками, с актёрами которые меня подталкивают: Давай, давай всё-таки бери ещё раз свой театр, сделаем театр Житинкина и так далее. Мне очень важно оставить какой-то вот след, вот этот метод – Житинкина, он существует. Если бы его не было, наверное, я бы не смог работать в таких разных труппах. Потому что он работает в самых разных… в академических театрах, небольших театрах, студийных театрах. И мне, как бы, приятно, что я нахожу контакт с залом, и зритель на моих спектаклях не скучает, и до сих пор удивляется многому. Потому что я бы не хотел заскучать сам. Потому что, если я заскучаю, то и мой зритель заскучает. Поверьте, я не кокетничаю, если это не дай Бог случится, я наверное уйду из театра, буду, может быть, просто снимать кино, и так далее. Но, пока мне интересно, и пока я очень многое ещё для себя хочу в театре, как ни странно, понять. Особенно в нашем меняющемся мире, когда меняется эмоциональная природа человека. Поверьте, меняются, как бы, сюжеты, они вечны. Их сегодня ведь не много в мировой истории… Берлин: Меняется наше восприятие… Житинкин: Абсолютно, меняется наше восприятие. То есть, я всё время говорю, есть движение нас во времени, но и есть движение времени в нас. Вот это самое ценное, что может исследовать театр. Берлин: Вы поразительно интересный режиссёр и столь же поразительно интересный человек. Собеседник… Житинкин: Спасибо… Берлин: Наши слушатели просят пригласить вас ещё раз. Если будет время, придёте? Житинкин: Конечно. Как только будет время, и особенно вот уже, наверное, когда начнутся сезоны и наши гастроли, потому что сейчас очень много гастролей. Мы сейчас все эти спектакли, о которых я многих говорил, мы сейчас с ними ездим, летаем. А вот уже начнётся сезон, приду обязательно. До встречи в театре, и в студии! Берлин: Спасибо. Спасибо большое. Сегодня в программе "Мастера" был Народный артист России, обладатель многочисленных премий, известный театральный режиссёр Андрей Житинкин. Мы прощаемся. Мы прощаемся с вами ровно на неделю
Коломбина: Александр Домогаров-младший: «Если папа убедителен в ролях любовников, то я вообще не из этого теста» Молодой актер рассказал «Труду» о съемках в новой комедии Тимура Бекмамбетова «Елки» Выходит в прокат комедия Тимура Бекмамбетова «Елки», где Александр Домогаров-младший сыграл лыжника, поспорившего со сноубордистом. «Труду» молодой актер признался, что на лыжах кататься вообще не умеет. — На лыжах-то кататься умеете? — Не! В детстве катался на сноуборде. С Сашей Головиным, который как раз играет сноубордиста, мы в фильме валяли дурака, катаясь по скользким лестницам. Наши герои в подъездном пролете решили покататься и сбили бабушку. А вообще вместо нас катались на лыжах каскадеры, а мы с Сашей только кривлялись. — Новый год любите? — Кто же его не любит? Отличный праздник. Елку наряжаем, все как у нормальных людей. И оливье на столе есть, и подарки под елкой. Правда, в этом году подарки придется отдавать всем в руки — папа уезжает, друзья тоже. Я почти всем подарки уже купил. — Ваш папа сказал мне в интервью, что учит вас, как правильно общаться с журналистами. Неужели и впрямь учит? — Отец говорит: «Сам знаешь, что можно говорить, а что нельзя». Вот я и стараюсь не попадаться желтой прессе. Иногда звоню отцу, чтобы поинтересоваться: «А стоит ли тому или иному изданию что-то рассказывать?» Отец пока ни разу не был против. Но, чтобы он не нервничал, стараюсь предупредить: вот пошел туда-то на интервью. — Вы недавно дебютировали в фильме «Только не сейчас» Валерия Пендраковского. Как вам эта работа? — Мне очень не понравилась работа в этой картине. Хотя сам я фильм еще не видел, мне стыдно. Друзья утешают, но говорят, что любовь мне играть пока нельзя. Они правы: меня это чувство в кино пугает, я зажимаюсь. Если папа очень убедителен в ролях героев-любовников, то я вообще не из этого теста. Я чувствовал себя на съемках неприкрытым, голым мальчиком, который пытается показать свои чувства девочке. — Чтобы правдиво сыграть любовь, нужно, наверное, ее испытать. — Необязательно. Есть такие талантливые актеры, которые могут ненавидеть свою партнершу, а сыграют такую к ней любовь, что все поверят. Я восхищался игрой польских коллег — Магдалены Лампарской и Яцека Беляра, думая при этом: «Наверное, их учат там лучше, чем у нас». Яцек на пять лет меня старше, но ему удалось создать образ полунегодяя, который он полностью придумал. В Щепкинском училище на дипломных спектаклях я тоже придумывал, фантазировал, а вот в кино это пока у меня не получается. — Ваш отец признался «Труду», что, несмотря ни на что, продолжает оставаться доверчивым человеком. Кажется, вы тоже доверчивы и откровенны. — В нашем мире лучше быть искренним. К тому же это интересный эксперимент: скажу что-нибудь и с интересом наблюдаю за реакцией людей, как герой фильма Шахназарова «Курьер». А что скрывать? Говорить правду гораздо приятнее и полезнее, чем выдумывать о себе какую-то сказку. К тому же это дает возможность развиваться. Вот папа в связи с тем, что о нем много пишут, иногда уже сомневается: а надо ли доверять людям? Я ему всегда в таких случаях говорю, что с открытым сердцем веселее и честнее жить.
Татьяна: Выходит в прокат комедия Тимура Бекмамбетова «Елки», где Александр Домогаров-младший сыграл лыжника В продолжение темы Новостной сюжет Елены Радионовой в онлайн выпуске "Комсомольской правды" 15.12.2010г. Александр Домогаров на премьере «Елки» в Красноярске: «Я страшно боюсь летать на самолетах!» В красноярских кинотеатрах сегодня состоится премьера комедии «Елки». Это добрая новогодняя сказка для взрослых, где сбываются самые невозможные мечты. События «Елок» происходят в 11 городах, в том числе и в Красноярске. На экране зрители узнают проспект Мира, искрящийся новогодней иллюминацией, Триумфальную арку возле Китай-города и заснеженные улицы в центре Красноярска. На премьерный показ в Красноярск прилетел один героев «Елок» – Александр Домогаров (сын известного актера), сыгравший лыжника. Домогаров-младший презентовал фильм и пообщался с журналистами, практически сойдя с трапа самолета. - В самолете нас так сильно трясло, как будто кто-то бил ногой в живот, где-то час отбрасывало то влево, то вправо, - говорит Александр Домогаров-младший. – Признаюсь, я очень боюсь летать, это моя самая страшная фобия… Папа звал меня в Швейцарию, отдохнуть, но я не согласился, потому что лететь мучительно долго! - Вас попросили презентовать фильм? - Да, конечно. За месяц до премьеры мне предложили: «Не хочешь проехаться по городам, фильм представить - Уфа, Нижний Новгород, Новосибирск – выбирай. Хорошо. Выбрал Нижний Новгород. Но что-то не сложилось, и ни один из актеров не смог вылететь в Красноярск. - А это где?! – спрашиваю, на поезде доеду?? - Ну, если хочешь - 52 часа и ты на месте, а на самолете – всего 4 часа! Ладно, я лечу в Красноярск! Кстати, остальные звезды: Ургант, Светлаков, Брежнева – они тоже все поехали по городам, никто не отказался. Кстати, в Красноярске снимали только виды города, два года назад! Вера Брежнева и таксист(Никита Пресняков)в Красноярске не были - сцены в такси снимали в Москве, так же как и города Уфы. И в качестве бонуса
Татьяна: Просто понравилось
Татьяна: Вот такое, немного из будущего (датировано 1 мая 2011года), интервью с весьма подходящим названием Потусторонняя сила Александр Филиппенко сыграл очередного злодея Уговорить Александра Филиппенко на интервью – дело сложное. «Приходите лучше на мои моноспектакли», – слышала я на протяжении нескольких месяцев. Но, к счастью, веский повод для беседы все-таки представился – и какой! На экраны вышел фильм Юрия Кары «Мастер и Маргарита», в котором Филиппенко сыграл Коровьева. Премьеру ждали целых семнадцать лет. Говорят, экранизировать Булгакова – дело такое же трудное и опасное, как ставить «Пиковую даму». Потому что вторгаешься в область тьмы, и начинает твориться вокруг самая насто-ящая чертовщина. Режиссер Юрий Кара не раз вспоминал о мистических моментах, сопровождавших его проект. И как в Крыму, где первоначально планировали снимать сцены древней Иудеи, в середине октября вдруг пошел снег, что большая редкость. Потом перед самым началом работы выяснилось, что оператор исчез, а пленку не привезли. Кара отправился в Москву за пленкой, и прямо напротив дома Булгакова на Садовом кольце сломалась его новая «Волга». В другой раз, когда снимали сцены в саду «Эрмитаж», в театре, прямо в том месте, где хранили отснятый материал, прорвало трубу, и пленки оказались в кипятке. Это тоже расценили как недобрый знак, поэтому камеру освятил батюшка. Далее из-за разногласий режиссера с продюсерами фильм пролежал на полке семнадцать лет, и когда уже никто не надеялся, что он выйдет на большой экран, противоречия чудом уладились. Премьера состоялась. Как раз накануне юбилея, 120-летия Булгакова. Совпадение ли это? Филиппенко, сыгравший за свою актерскую жизнь немало представителей потусторонних сил, уверен, что картина увидела свет как раз в нужное время. …Шел мелкий дождь, машины разбрызгивали лужи. Я несла в руках тюльпаны, «желтые, тревожные цветы». Мне очень хотелось поздравить актера с долгожданной премьерой. Мы договорились встретиться в небольшом кафе на Патриарших прудах. Никакой мистики. Просто Филиппенко живет неподалеку. – Александр Георгиевич, большое спасибо, что пригласили на премьеру. Мне все понравилось. Конечно, в картине нет компьютерной графики, спецэффектов, без которых не обходится современное кино. Зато потрясающая игра, великолепные актеры – Валентин Гафт, Михаил Ульянов, Анастасия Вертинская, Сергей Гармаш, вы… Александр: «Я думаю, если бы фильм вышел в те годы, не было бы такого эффекта. Зрители не смогли бы его как следует оценить – на контрасте с тем, что делают сейчас. Так что он вышел вовремя – как раз тогда, когда нужно». В молодости Филиппенко выглядел импозантно. Девушки сходили по нему с ума. – Немного смутило обилие обнаженных женских тел. Это мода 90-х, когда вставляли «обнаженку» куда надо и куда не надо? Александр: «Да при чем здесь это?! Вы прочтите Булгакова. Гелла вообще была голая. А бал Сатаны? Именно в таком виде туда и пришли гости. И как это снять – было одной из серьезных режиссерских задач». – А вы сами с каким чувством смотрели фильм? Александр: «Эта премьера – хороший подарок к юбилейной дате, 120-летию со дня рождения Булгакова. А чувство – лучше я опишу его вам цитатой из Зощенко: «Все, как я думал, и даже лучше!» Эти две версии «Мастера и Маргариты» (Филиппенко снимался также в телеверсии романа. – Прим. авт.) вместе со «Звездой и смертью Хоакина Мурьеты» – на верхних строчках моей кинобиографии». – Вы не относитесь к актерам-самоедам, которые смотрят на экран и выискивают недостатки в своей работе? Александр: «Нет, я давно придерживаюсь такой практики (перенял это у голливудских звезд): читаю сценарий и смотрю – если в трех сценах из девяти могу «взять банк», соглашаюсь. Абсолютный пример тому в моей творческой биографии – фильм «Визит к Минотавру». Последний монолог Балаша, моего героя, на допросе у следователя, остался в народе. О нем вспоминают до сих пор. Ну а если выигрышных сцен нет – отказываюсь (сейчас вот предлагают все уже до боли знакомое, и я понимаю, что ничего нового своей игрой не скажу). Уж лучше пусть будут мои литературные вечера, где я читаю тексты Гоголя, Зощенко, Платонова». Актер с сыном Павлом, внуками Полиной и Георгием. – Вы дважды принимали участие в экранизации «Мастера и Маргариты» и оба раза сыграли представителей сил зла – Азазелло и Коровьева… Александр: «Это два очень ярких персонажа, и оба действенные. Экшенмены, со своей идеей, что для меня очень важно». – Ваши коллеги рассказывали про мистические и не всегда приятные вещи, которые происходили с ними во время съемок… Александр: «От Бортко (режиссер телесериала «Мастер и Маргарита». – Прим. авт.) я получил приглашение в ста метрах от того места, где мы с вами сидим сейчас. На той стороне, около павильончика. Я здесь живу неподалеку и вышел прогуляться с собакой. А Бортко в это время приехал с операторами выбирать место для съемок. И с ходу предложил мне сыграть Азазелло». – И вы тут же согласились? Александр: «Конечно! Это же Булгаков и такая роль, где я могу «взять банк». Предпремьерный показ спектакля «Труп на теннисном корте». – Второй раз вы эту фразу произносите. Тщеславный вы человек… Александр: «Старый администратор после гастролей Театра на Таганке, еще в 70-е годы, спрашивал меня: «Ну что, за кулисы приходили? Автографы брали?» Я отвечал: «Да». – «Очень хорошо». Да и как иначе? Это должно быть в актерской профессии. И Людмилу Целиковскую, и Юлию Борисову, и Михаила Ульянова поклонники ждали с цветами на Арбате… А «взять банк» – я имею в виду показать высокий класс игры». – В кино вы стали заложником своих внешних данных, и вам предлагали в основном роли злодеев и даже самой Смерти… Александр: «В кино типаж всегда играет огромную роль. Скоро у меня будет киновечер, где будут показаны отрывки из «Убегающего августа», где я играю пожилого героя-любовника. После выхода этого фильма ко мне на улице подошел молодой мужчина и сказал, что я спас ему жизнь. Оказалось, у него были проблемы с девушкой, и он не знал, что делать. Посмотрел «Убегающий август» и решил, что не будет поступать так, как мой герой. А еще там будет отрывок из фильма «О возвращении забыть», в котором я сыграл командира подвод-ной лодки. И я счастлив, что у меня были такие работы. Так что на киновечере я продемонстрирую все грани своего таланта, меня увидят не только как яркого представителя темных сил». Младшую дочь Филиппенко назвали Сашей в честь отца. 1996 год. – Кстати, режиссер Алексей Попов сказал, что злодея может сыграть только очень хороший человек… Александр: «Это все литературные изыски. Меня, как актера вахтанговской школы, учили идти от сценария: если там есть возможность показать себя – я соглашаюсь. Это главное». – Ну а злодейскую сущность-то как выразить? Откуда это берется – изнутри? Александр: «Как сыграть злодея – этому нас все-таки учили в театральном училище. Есть актер-гражданин и актер-образ. И первый контролирует второго, иначе Отелло на самом деле задушил бы Дездемону». – А некоторые актеры с ума сходят – так вживаются в образ. Александр: «Я это на себе ощутил, когда окунулся в театр Достоевского. Вот там действительно у Анджея Вайды одну из актрис привозили на спектакль из психиатрической лечебницы. И я эту опасность чувствовал, и мои коллеги тоже. Островского проще сыграть. А вот Булгакова прочитать по-настоящему, а не первый, «попкорновый» слой – здесь требуется работа души и ума. Как сказал Зощенко, «на этот просмотр с небритой рожей и на кривых ногах не придешь». Там же все зашифровано, надо уметь слушать. Все эти мыльные оперы основаны на первом слое ассоциаций. Все просто и понятно. Никакой булгаковщины и достоевщины. И это гибель актерской профессии. Хотя и приносит заработок. Я попробовал сниматься в классических мыльных операх: там свои технологии, и мне надо было знать, как это делается. Но когда после «Бедной Насти» (Филиппенко играл там главного злодея – помещика Забалуева. – Прим. авт.) я приехал на «Брежнева» на «Ленфильм» – это было как перелет на другую планету». Он любит джаз, играет на саксофоне и иногда даже танцует рок-н-ролл. – Хотя сериал «Бедная Настя» имел в свое время большую популярность… Александр: «Потому что его делали американцы. Они все контролировали и присылали сюда поэпизодники. Американцы, как и бразильцы, – специалисты в этой области. У нас вот не получилось ничего растянуть на двести серий. В сериалах свои законы, их не надо нарушать, это как конвейер. Но я знаю случай, когда наш режиссер поехал в Венесуэлу ставить Чехова, там ему дали самых популярных актеров, звезд. Но они ничего не смогли сыграть! Говорю вам: это разные планеты. Кто-то – там, кто-то – здесь. Лично я выбираю Булгакова». – «Мастер и Маргарита» для вас произведение о любви, о политике или о сущности человеческой? Александр: «Это все вместе. Оно о нашей прошлой советской жизни – страшном времени. Помните у Высоцкого? «И нас хотя расстрелы не косили, но жили мы, поднять не смея глаз. Мы тоже дети страшных лет России, безвременье вливало водку в нас». А главное, как сказал мой герой Коровьев, – «врать не надо»… Каждому воздастся по вере и по делам его. И не дай бог, если прольется кровь. Это откликнется всем, кто такое позволил. А любовь… Думаю, кто-то из молодых режиссеров ВГИКа мог бы взять любовную линию из «Мастера и Маргариты» и разработать ее. Маргарита ведь ушла к Мастеру из особняка на Арбате в подвал – это же отдельная тема, понимаете?» Александра не только работает с отцом в качестве звукорежиссера, но и помогает ему подбирать гардероб. На премьере фильма Юрия Кары «Мастер и Маргарита». – На премьеру вы явились в кепке, пенсне и клетчатом пиджаке. Костюмы помогают вам почувствовать образ? Александр: «Нет, ну что вы! Это же я для вас, журналистов. Чтобы ваши ожидания не обмануть. А вы и попались на эту удочку. (Смеется.) И очки специально в Италии купил. У меня еще и брюки другие есть – клетчатые. В следующий раз приду на премьеру в них». – Коллеги недаром вспоминали, что в 60-е годы вы были стилягой… Александр: «А как же без этого? Тогда все приличные люди были стилягами. И в каждом городе имелся свой бродвей – пятачок, на котором собирались граждане в красных носках и со взбитым коком. И я чувствую, что Тверская – наш бродвей, и сейчас она живет, и выходят туда прогуляться молодые люди и дамочки – показать себя. Раньше мы ничего не понимали про все эти лейблы. Джинсы шили из палаточной ткани, из брезента. Портнихи-хиппари, рыдая, распарывали Levi Strauss, чтобы сделать лекала, и шили. У меня были замечательные джинсы из бархата цвета темного болота, с карманами. И эти цветы-лейблы моя портниха аккуратненько так вырезала и вшила в новые джинсы под клапаны на поясе». – Бешеные деньги, наверное, платили? Александр: «Они стоили тех денег. Зато только я ходил в таких джинсах! А сапожник дядя Вася приклеивал мне на ботинки вторую подошву». Филиппенко с внучкой Полиной на прогулке. – С ностальгией то время вспоминаете? Александр: «Это была первая трещина в «железном занавесе», когда мы увидели, что иностранцы – не только спекулянты и шпионы, что мир – разно-образный и цветной. А не серо-буро-малиновый военный. Тогда появилась возможность что-то сделать, проявить себя. А потом долгие годы мы скрывались и с властью играли в игры: она делала вид, что нам платит, а мы делали вид, что работаем». – Ваш приход в профессию начинался с КВНовских капустников? Александр: «Все, кому сейчас за семьдесят и кто успешен в профессии, прошли через школьный драмкружок. И я тоже. И Твардовского читал, и Михалкова, и сказки Тамары Габбе. Но 60-е – это было время физиков, а не лириков. Поэтому я поступил не в ГИТИС, а в МХТИ. Но выступал на сцене эстрадной студии МГУ «Наш дом» – нас знала вся Москва. Потом уже жизнь так повернулась неожиданно, что наш театр разогнали, и закончилась вся свобода после августа 68-го. И товарища моего университетского, который поменял двадцать долларов, посадили за валютные операции. Он вышел, когда уже на каждом углу появились обменники. А некоторых ведь и расстреляли». – За что? Просто абсурд… Александр: «Это не абсурд, это трагедия. Мы дети страшных лет России…» – Ну а что же было с вами? Александр: «Когда закрыли наш театр – скандально и шумно, Юрий Петрович Любимов позвал меня к себе в театр. На Та-ган-ке! Это был театр новой волны. Специального образования у меня не было, и пришлось параллельно учиться в Щукинском училище на режиссерском отделении. Было тяжело – сплошной цейтнот». Актер признается, что ему по душе английский стиль. В том числе он поклонник маленьких собачек йорков. – Правда, что вы были поклонником чешского кино? Я читала интервью Натальи, вашей бывшей жены. Она сказала: «Мы сошлись на любви к Чехии». (Александр Филиппенко, который играл на гитаре, умел петь и танцевать рок-н-ролл, пользовался у девушек – студенток МГУ большой популярностью. Будущий музыкальный критик Наталья Зимянина, которой в ту пору едва исполнилось восемнадцать, влюбилась в него с первого взгляда. Не пропускала ни одного спектакля эстрадной студии «Наш дом», где был занят Филиппенко. «Я была бесконечно очарована светловолосым симпатягой с необычным хрипловатым голосом», – рассказывала в интервью Зимянина. Их свел случай. В тот последний для театра сезон ему предстояли гастроли в Грузию. Музыкальным руководителем был Максим Дунаевский, но он поехать не смог. В качестве аккомпаниатора – на замену себе – композитор предложил Наташу. Это был август 1968 года – именно тогда советские танки въехали на территорию Чехословакии. «Нас с Сашей свела любовь к этой стране. О ней я знала не понаслышке: прожила в Праге пять лет, когда мой папа занимал должность посла СССР в Чехословакии. Я свободно разговаривала на чешском, а Филиппенко уже тогда был помешан на чешском кино». После той поездки у Натальи и Александра начался роман. Они прожили в браке десять лет. Наталья считает, что охлаждение отношений началось после рождения детей – Павла и Марии: «Я стала чувствовать, что Саша отдаляется. Может быть, он в душе ревновал, что теперь вся моя забота и все внимание направлены на дочку и сына». – Прим. авт.) Александр: «Тогда все были поклонниками чешского кино. Посмотрите знаменитые фильмы «Приключения блондинки», «Бал пожарных». Весь Юрий Мамин вышел из «Бала пожарных». Я просто очень люблю Мамина. Это острая сатира, юмор – вот что меня интересовало. Был такой кинотеатр «Иллюзион», где ночью крутили фильмы, которые не выходили в прокат. Мы это называли так: вечер отдыха московских актеров после театра. Приезжали после спектаклей и «доворовывали» там культуру. Некий элемент подпольщины в этом присутствовал. Мы пробивались между решетками запретов. Это сейчас все можно говорить. Только вот, как выяснилось, сказать-то людям нечего – выше того, что Шекспир или Булгаков говорили… Помните, была такая знаменитая миниатюра у Райкина? «Мы столько угля добыли, столько стали». – «А вы лично что можете?» – «Мы столько молока…» – «Нет, вы лично?» – «Я? Я могу пиво зубами открывать». Так весь народ и остался на этом уровне. А кто что-то мог – он делал». – Вы кризис в кино почувствовали? Александр: «Нет, я занимался тогда литературными программами. Я читал «Мертвые души» Гоголя и получил госпремию за моноспектакль. Я не пиво зубами открывал». – Вы согласны с Булгаковым, что ни один кирпич просто так на голову не падает? Александр: «Конечно, на все сто». В образе Коровьева в фильме «Мастер и Маргарита». – То есть судьба человека предопределена? Александр: «Нас не учили верить в судьбу. Мы были мичуринцами. Нас учили, что мы можем двигать горы и поворачивать реки вспять. Но не все случается так, как мы думаем. Я вот не верил, что фильм Кары когда-нибудь выйдет на экраны. Считал, что он будет веки вечные лежать в Госфильмофонде. Но и этого уже достаточно мне было. А он тем не менее все-таки вышел… Выбор человек делает сам, но надо прислушиваться к знакам судьбы. Уметь слушать. А если ты хохочешь с утра до ночи, то, конечно, ничего не услышишь». – В вашей жизни были моменты, когда вы стояли на распутье? Александр: «Конечно. Когда закрыли наш театр и мне надо было сделать выбор и окончательно уйти из физиков в лирики. И потом, когда мне поступило предложение перейти из Таганки в Театр Вахтангова. Оставить легендарную Таганку! Это был страшный переход, но я решился. А позже, уже лет через двадцать, стал работать на вольных хлебах по договору в каждом театре». – Вот интересно: что с вами было бы, останься вы в физиках? Александр: «Трудно сказать. Но я наблюдал главбухов, которые получали почти сексуальное удовлетворение от составления квартального отчета. Это, знаете ли, тоже творчество, сублимация». – Как вам кажется, выбор между добром и злом человек делает сам или не обходится без происков темных сил? Александр: «Это все от родителей, от «хорошей детской» идет. И все эти споры, которые сейчас ведутся: надо ли преподавать историю христианства в школе?.. По-моему, это родители должны решать». В сериале «Бедная Настя» актеру снова досталась роль главного злодея – помещика Забалуева. – У ваших детей, наверное, была «хорошая детская»? Находите в них свои черты? (У Филиппенко трое детей: дочь Мария преподает латынь, сын Павел – лидер рок-группы F.A.Q., младшая дочь Саша окончила МГИМО, работает звукорежиссером. – Прим. авт.) Александр: «Иногда да, вижу – мое. А иногда думаю: и у кого вы этому научились?! Наверное, тоже у меня. Но что выросло, то выросло. Характер, воспитание, гены… Все в них есть: и хорошее, и не очень». – Им нравится ваше творчество? Александр: «Конечно, ну что вы! Сашенька работает со мной звукорежиссером на съемках, очень мне помогает. Со своими ведь проще и приятнее работать». – Был у вас конфликт отцов и детей? Александр: «Не было. Конфликты происходят, когда есть какие-то запреты. А сейчас другое время. Время 90-х – это время всеобщей свободы. И там каждый выбирал для себя». – То есть дети у вас делали что хотели? Александр: «Нет, ну так нельзя сказать. Это исходя опять-таки из «хорошей детской». Родительский пример большое значение имеет. И мама моя, и теща, Лидия Сергеевна, воспитывали Сашу в атмосфере настоящей интеллигентной московской квартиры». В телеверсии романа «Мастер и Маргарита» Филиппенко сыграл другого представителя свиты Воланда – Азазелло. – На классике воспитывали? Александр: «Это не специально. Просто и папа, и мама Саши читали очень хорошие книги». (Вторая жена актера, Марина Ишимбаева, – потомственный телережиссер. Ее мама, Лидия Сергеевна, была режиссером литдрамы в «Останкино». Благодаря ей и произошло знакомство Филиппенко с Мариной. Сейчас Александр Геор-гиевич не любит говорить на личные темы, но, как он рассказывал в своих ранних интервью, будущая теща сама пригласила его в гости – отметить окончание работы над телеспектаклем «Доходное место». И заодно спросила, не осталось ли у него после училища курсовых работ (Марина тогда сдавала сессию в Щукинском). Девушка играла на гитаре, пела, писала стихи. У них нашлось немало общих интересов. А еще их объединила неожиданная утрата – смерть Владимира Высоцкого, которого они оба обожали. Их союз прошел испытание временем – они вместе уже четверть века. – Прим. авт.) – Александр Георгиевич, вы согласны, что все, что делает в жизни мужчина, он делает ради любви к женщине? Александр: «Это Зощенко сказал. Есть у него такой рассказ – «Мелкий случай из личной жизни» называется. «Один буржуазный экономист или, кажется, химик высказал оригинальную мысль, будто не только личная жизнь, а все, что мы ни делаем, мы делаем для женщин. И, стало быть, борьба, слава, богатство, почести, обмен квартиры, покупка пальто и так далее и тому подобное – все это делается ради женщины. Ну, это он, конечно, перехватил, собака, заврался на потеху буржуазии, но что касается личной жизни, то я с этим всецело согласен. Я согласен, что женщина играет некоторую роль в личной жизни. Все-таки, бывало, в кино пойдешь – не так обидно глядеть худую картину. Ну там ручку пожмешь, разные дурацкие слова говоришь – все это скрашивает современное искусство и бедность личной жизни». – И что, для вас любовь играет важную роль в жизни? Александр: «Да. Я согласен с Зощенко: и слава, и борьба, и покупка пальто – все так и есть. Сейчас, когда мы разъезжаем по разным странам, Сашенька подбирает мне гардероб, и я очень этому рад. Я вот думал, что никогда такие рваные джинсы не надену, а она говорит: «Папа, это такой знаменитый дизайнер, которого все знают по его швам». И оказалась права: когда я пришел в этих штанах на съемки, все мои молодые коллеги заметили их и оценили». – Александр Георгиевич, вы – человек, который играл Смерть, – поневоле должны задумываться о смысле жизни… Александр: «Это личные вопросы. Как вопрос веры. «Скажи, старик, Бог есть?» – «Если веришь – есть. Если нет – то нет». Фото: Виктор Горячев, Наталья Логинова/PhotoXPress, Геннадий Усоев, Итар-Тасс, РИА «Новости», PhotoXPress, Russian Look, личный архив Александра Филиппенко.
Татьяна: Анатолий Михайлович Адоскин приглашает в театральное закулисье ("Театральная Афиша", октябрь 2011)
Татьяна: Видеоинтервью А.Кончаловского для "КП"
Татьяна: Наталия Вдовина в мартовском номере "Театральной Афиши"
Татьяна: Ну до чего же она замечательная!..
Татьяна: Павел Осипович Хомский в программе "Разговор" (с Александром Мягченковым) (видео встраиваться не желает категорически, поэтому только ссылкой )
полная версия страницы