Форум » Артисты театра и кино » Олег Даль » Ответить
Олег Даль
Татьяна: Невозможно представить Олега Даля 70-летним, правда?
Ответов - 5
Татьяна: Солнце и пепел "Московский комсомолец" № 25650 от 25 мая 2011 г. 25 мая артисту Олегу Ивановичу Далю исполнилось бы 70. А нет его с нами уже 30 лет. 30 лет, целая эпоха… Сколько же еще он мог сыграть, этот неповторимый, абсолютно ни на кого не похожий, бледный, ломкий гений. Он всегда так был недоволен собой, непримирим, конфликтен. Его душа жаждала чего-то неведомого, но самого наивысочайшего. Он так и умер на взлете. Но как же много успел! Каждая роль в театре, в кино — как яркий лучистый изумруд. И эта его неповторимая органика. Сегодня об Олеге Дале вспоминают артисты Александр Збруев, Ирина Печерникова и Людмила Иванова. “Старая, старая сказка”. фото: РИА Новости Александр Збруев: “Даль устроил забастовку на пляже” — Мы вместе снимались с Далем и Андреем Мироновым в фильме “Мой младший брат”. Это был дебют Олега в кино. Ему тогда только исполнился 21 год. Эта картина была создана по книге Василия Аксенова. Тогда она была необыкновенно популярна, ее зачитывали до дыр. И все очень обрадовались, когда узнали, что на “Мосфильме” будет сниматься эта картина. Начались пробы. Даль был просто копией Алика Крамера, героя книги Аксенова, его даже пробовать не надо было. Олег был очень непредсказуемый в своих поступках человек. Но сознательно непредсказуемым. Все, что лежало на поверхности, его не устраивало. У него было обо всем свое очень личное суждение. Он никогда не подстраивался под общий настрой, который окружал его. Помню, режиссер Александр Зархи, очень знаменитый, в каком-то павильоне попросил Олега повторить тот дубль, который они сняли. На всякий случай, потому что первый вариант Даля был блестящий. И вот второй дубль Олег играет абсолютно по-другому. Зархи попросил еще. Сняли третий дубль, и опять все не так, как было до этого. Четвертый, пятый. В результате Олег сделал 15 дублей, и все совершенно разные. Хоть Олег тогда учился на 3-м курсе Щепкинского училища, он уже так притягивал к себе, настолько был обаятелен, что когда во время съемок в Таллине мы заходили в ресторан, окружающие безошибочно знали, что именно Даль — артист, который снимается в кино. А на Андрея Миронова и на меня никто даже не смотрел. Даль, Миронов и я втроем жили в одном гостиничном номере. Сейчас такое и представить невозможно. Съемки же шли в уже довольно прохладное время, и для того, чтобы в сценах на пляже был хороший загар, нас мазали морилкой, которую потом нужно обязательно смывать только горячей водой. А у нас в номере ее вообще не было. Тогда Олег предложил забастовку: мы не уйдем с пляжа до тех пор, пока нам не предоставят номер с горячей водой. Вот такой он был строптивый. Ирина Печерникова: “Теперь Даль ко мне приходит только во сне" — Ирина, как вы познакомились с Олегом Ивановичем? — Очень трудно. Это происходило на протяжении многих лет. Я согласилась сниматься в “Варианте “Омега”, потому что там играл Олег Даль, хотя предложенная роль была мне неинтересна. Ну, мы снялись и расстались, спасибо, до свидания. Потом “Печорин”. Я — княжна Мэри. Надеялась, что там мы хоть немножечко сблизимся. Но опять не случилось. А еще через несколько лет мы снимались в одном фильме, который не нравился ни Олегу, ни мне. И там даже не пытались общаться. Но почему-то именно после этого мы вот так молча подружились. Он даже решил, что после этого мы дальше всё будем делать вместе. — Вы специально пошли сниматься в “Варианте “Омега”, потому что были влюблены в Даля? — Нет, я не была влюблена. Это был для меня самый особенный, самый любимый актер. В нем была какая-то тайна, мне непонятная. Он меня очень притягивал, но именно как актер. — Ну, а потом-то уже была настоящая любовь, взаимная? — Творческая, только творческая. — А личная? — Ну что вы! Я всегда приходила к ним в дом, и Лиза, его жена, меня очень любила, и обе мамы любили — ее и его. К ним я приходила как на праздник, и меня, по-моему, там ждали. Приходила с пирогами, еще с чем-нибудь. А между мною и Олегом были какие-то Богом посланные отношения. Незадолго до смерти он мне сказал, что мы дальше всегда будем работать вместе, и при этом была Лиза. Она всегда с нами была. Но так мы больше и не поработали. — Вы хотели разгадать, что такое артист Даль. Разгадали? — Нет. Он меня принял, но непонятно почему. Он меня взял в свой мир, для меня неведомый. Но это слишком быстро закончилось, чтобы я могла что-нибудь понять. — Но когда вы его уже узнали как человека, не было сильного расхождения между этой его сутью и Далем-артистом? Ведь так бывает. — Наверное, я необъективна. Я всегда им только восхищалась и никаких недостатков просто не замечала. — Он же был сложный человек, противоречивый… — А со мной всегда был удивительно доброжелательным. И, как ни странно, простым, нормальным. Очень интересным. По-прежнему притягательным: я ничего с собой не могла сделать, меня все равно тянуло узнать о нем какую-то тайну. Но никакой тайны я так и не узнала, зато чем дальше, тем больше любила этого человека и актера. — Вы друг друга хорошо понимали? — Да. Лиза однажды сказала: “Ребята, у вас какой-то дельфиний язык”. Я спросила: “Почему? “А она: “Потому что Олег говорит м-м, а ты говоришь не-а”. А он: “Да-да”. А потом добавила: “Ну, вы хоть мне иногда переводите что-нибудь”. — А эти отношения между вами можно было все-таки назвать дружбой? — Дружбой — нет. Я не знаю, как это обозначить. Но когда он сказал, что дальше мы все время будет работать вместе, я была очень счастлива. Следующим фильмом должен был быть лермонтовский “Маскарад”. — А какая атмосфера была в семье Олега Ивановича Даля? — Первый раз я туда попала после того, как Олег мне позвонил и сказал: “У нас новоселье”. А я знала, что у них была очень маленькая квартирка в хрущевке и они там живут вчетвером, с мамами, друг о друга спотыкаются. А здесь им дали прекрасную квартиру, и они словно летали по ней. Показывали мне свои хоромы, затаенную комнату, которая была в середине стеллажа: нажимаешь на кнопочку, открываешь дверь — и там кабинет Олега. Он всю жизнь мечтал о кабинете, вообще о каком-то своем уголке. В основном мы с ним там сидели. — Скажите, пожалуйста, вы узнали о смерти Даля от Лизы? — Да, она мне позвонила. Я извинилась и сказала, что прощаться не приду. И теперь Даль ко мне приходит только во сне. Он мне там шлет телеграммы и пишет очень важные вещи. Поначалу они кажутся непонятными, и лишь через несколько лет я начинаю это осознавать. Так что наша связь продолжается. Людмила Иванова, актриса: “А Олег стоит на стуле и поет” — Людмила Ивановна, как вы впервые увидели Олега Даля? — К нам в “Современник” пришел молодой актер. А у нас вообще в театре к молодым всегда относились трепетно и с большим вниманием. И была традиция: просто так мы человека никогда не приглашали, а только узнавая все о нем заранее. Особенно интересовались человеческими качествами. Про Олега нам сказали, что он очень благородный и очень добрый. Бессребреник, потому что никаких рвачей, людей, беспокоящихся о своей карьере, мы никогда не приглашали. А если такие появлялись, то мы тут же их просили уйти. Олег сразу стал играть. Правда, очень крохотную роль — пенсионера в спектакле “Третье желание”. Затем он стал репетировать в “Голом короле” Свинопаса. Играл совершенно замечательно. У него была такая раскрепощенность и такое обаяние! Он понимал все с первого слова. Когда уже мы были в Ленинграде на гастролях и привезли туда “Голого короля”, то и дело спрашивали у самых разных людей: какого актера они считают актером от бога и самым лучшим в “Современнике”? И все назвали Олега Даля. Нам было даже обидно. Ведь не сказали, что это Евстигнеев или Кваша, ничего подобного. Только Олег Даль! — Ваши отношения с ним можно назвать взаимной симпатией? — Не скажу, что это была дружба. Но меня он называл крестницей, потому что мы с ним с первого спектакля играли вместе. Он говорил мне: “Моя мама тебя любит. Говорит: Милочка песни пишет”. — И он не был заносчив? — Никогда! Он очень был простой в обращении, веселый. Говорили, что он даже не знал, сколько получает. Просто брал деньги, ничего не спрашивая, и уходил. Жили мы все тогда очень трудно. Вот я вам расскажу один эпизод. На репетиции “Голого короля” Олег влюбился в Нину Дорошину, она там принцессу играла. Они поженились. И вот зимой, когда они уже жили вместе, вдруг Нина не приходит на репетицию. Что такое? Звонят им из театра, подходит Нина: “У нас отключили отопление, дома абсолютный холод, денег вообще нет, мы голодные, в холодильнике пусто. Я болею. Мы лежим, закрывшись одеялом, и не можем встать”. После этого Петр Щербаков, который тоже был занят в этом спектакле, подходит ко мне, говорит: “Мила, как это может быть, что у них дома 20 копеек нет пойти купить буханку хлеба? “Они оба — и Олег, и Нина — были бесхозяйственные. — А как Ефремов принял Даля? — Хорошо, ну а как по-другому. Олег совершенно фантастически играл “Вкус черешни”, который ставил Ефремов. Это спектакль о любви. Репетировал божественно, все были в него влюблены. Он так танцевал, что ему никакого балетмейстера не нужно было. Ноги сами шли. Все время импровизировал, хохотал. А спектакль “На дне” ставила Галина Борисовна Волчек и все удивлялись, когда роль Васьки Пепла она дала Далю. Это же вор, который никак не мог ассоциироваться с Олегом. А сыграл-то как: такой тоненький, как свечка, беззащитный, все понимали, что у него будет очень горькая судьба. “Не может быть!” — Людмила Ивановна, а вы-то сами понимали, что у самого Даля будет горькая судьба? — Может быть, и понимала. Я в жизни часто встречалась с такими явлениями… Ну что тут сделаешь. — Вы имеете в виду, что Олег Иванович иногда не приходил на спектакли? — Я не помню, чтобы он не приходил на спектакли. Я просто видела, что он то и дело уходит из театра, что недоволен, не согласен. Сама-то я человек крайне дисциплинированный, абсолютно послушный, была и парторгом, и председателем профкома. Я просто не понимала, что можно вдруг не согласиться, не взять роль, уйти в другой театр. Значит, вседозволенность у него была. Он ведь понимал, что очень востребован. Галина Борисовна его обожала. Когда Олег ушел, она его уговорила обратно вернуться, даже режиссерскую работу ему дала. Волчек написала детскую пьесу “Сказка о принцессе и дровосеке” и пригласила Даля ставить вместе с собой. Она пыталась его спасти. — От известной российской болезни? — Мы все это знали. От нее он и умер. И всегда таких талантливых людей пытаются спасти. Он же был необыкновенно, фантастически талантлив! Но никто не поймет и никогда не узнает, как же бороться с этой болезнью. Только сам человек может ее преодолеть. — Кажется, что Олег Иванович всегда был неудовлетворен собой. — Наверное. Я вот по натуре оптимистка, радуюсь каждому листочку, а он хотел большего. Может быть, хотел какие-то шекспировские роли. У нас-то он играл “Двенадцатую ночь” замечательно, но это же не Гамлет. Наверное, в конце концов он бы его и сыграл. Но сорвался. А что остается от артистов? Это же, как писал Миша Козаков, следы на песке. Душа пролетела, и все… — Но если Даль не срывал спектакли, на все остальное можно было закрыть глаза. Да, отказывался от ролей, ну и что? Это же нормально. — Нет, ненормально! В нашем театре нельзя было отказываться от ролей. — Но выходит, что все метания Даля были исключительно в поисках творчества. Он же не выбивал себе квартиру, машину… — Никогда не выбивал. Но, вы знаете, болезнь человека меняет. В общем, она его уничтожает. И все-таки он был божественный актер. “Отпуск в сентябре”. — Даль, по сути, был очень одиноким человеком? — Я так не могу сказать. Он умел дружить. С Валентином Никулиным, с Высоцким, с Заманским. Но, наверное, все-таки мало у него было на этой земле тепла. — Людмила Ивановна, вы же подруга Нины Дорошиной. Как развивался их роман с Далем? Наверное, это были сильные чувства с обеих сторон? — Я думаю, только с его. Они вместе прожили год. Потом разошлись, но в театре продолжали играть. Их отношения все равно остались очень добрыми, дружескими. Уже через много лет Нина рассказала мне, как после развода Олег случайно оказался в доме, где они жили. Он зашел к ней, они хорошо поговорили. А потом Олег сказал страшную вещь. Из окна Дорошиной виден кусочек Ваганьковского кладбища, и вдруг Даль говорит: “Вот я там буду лежать, и тебе видно будет меня из окна…” — Как вы думаете, насколько Далю было уютно, комфортно в своей семье? — Я считаю, что очень уютно. Ему была нужна жена-мать. Именно потому, что он был беззащитен и хрупок, он нуждался, чтобы рядом была очень заботливая, всепрощающая, нежная женщина. Конечно, Нина Дорошина и Таня Лаврова такими не были. Они сами звезды, их самих надо было нянчить. А Олег был не такой. Это не человек, за спиной которого женщина была бы спокойна, как за каменной стеной. Ему нужна была та, которая нянчила бы его, оберегала. Вот такой была Лиза. — Вы и вне театра собирались компаниями, гуляли, отмечали даты. Как вел себя в этих компаниях Даль? Знаю, что Андрей Миронов, Высоцкий в таких ситуациях часто уходили в тень, потому что невозможно всегда быть на виду. — И Олег тоже. Я его даже не помню на каких-то посиделках. Он был, в общем-то, очень скромным человеком, беззащитным, хрупким. Но, несмотря на все свое непостоянство, очень положительный, солнечный. Только не удовлетворенный жизнью. — Он не пел ваших песен? — Моих — нет, но есть знаменитая песня, которую сочинил мой муж: “Приходит время, с юга птицы прилетают…” Мы очень хотели, чтобы Олег спел ее по телевизору. Ему было тогда 33 года. Я позвала его: “Олег, как было бы прекрасно, если бы ты ее спел. Я не хочу, чтобы ее пели певцы”. А он вдруг: “Нет, это слишком для меня легкомысленно. Хотя, если ты договоришься с телевидением, что будет поле, на нем рожь или пшеница, узенькая тропиночка, а по ней я еду на велосипеде и пою”. Но связей у меня в “Останкино” не было. Поэтому эту песню спела Анна Герман. — Прошло уже 30 лет после смерти Даля. Вы можете поделиться самым ярким воспоминанием о нем? — Был мой день рождения в Ленинграде, туда приехал мой муж, и после спектакля мы решили отпраздновать. В моем номере накрыли стол. После спектакля я туда заглянула, а там уже вся компания сидит, отмечает. А Олег стоит на стуле и поет. И мы с мужем подумали тогда: ну пусть они здесь веселятся, а мы пойдем гулять… Вот так Олег и стоит у меня перед глазами на стуле и поет.
Татьяна: Не могу удержаться, чтобы не вспомнить эти фильмы... Наверняка они имеются во многих домашних коллекциях, но пусть и тут побудут... Они такие добрые, светлые и... настоящие... Даром, что сказки...
Татьяна: А еще... В Москве, в Доме-музее М.С. Щепкина, открылась выставка «Олег Даль "Мания совершенства" «Даль был богат и расточителен…» Анна Щербина 24.05.2011 На выставке представлены экспонаты из фондов Театрального музея имени А.А. Бахрушина, Музея кино, музея театра «Современник» и личных коллекций Олега Даля и его коллеги, народного артиста России Юрия Богатырева. Это первая выставка в серии «Современные актеры русского психологического театра». С Даля начали не случайно – в этом году актеру исполнилось бы 70 лет. Уже несколько поколений не могут похвастаться тем, что видели его в театре – он рано ушел из жизни, но остались его работы в кино, поэтому даже те, кто не застал Даля на сцене, знают и любят его творчество. За свои неполные 40 лет он успел многое сделать, только в «Современнике», в котором Даль проработал 6 лет, он сыграл 11 ролей, на его счету 40 фильмов, он оставил богатое наследие, которое, по словам театрального критика Бориса Поюровского, «дает возможность не только нам, но и будущим поколениям видеть в нем своего современника». Поюровский говорит о Дале: «Он действительно был актером без амплуа, я даже себе не представляю, какие роли он бы не смог сыграть. Он был наделен удивительными от природы данными – отличной фигурой, необыкновенным обаянием, пластичностью, голосом, а, главное, удивительно выразительными глазами. Когда вы смотрите фильмы с Далем, обратите внимание на крупные планы: в его глазах – целый мир, когда он молчит, за ним наблюдать ничуть не менее интересно, чем когда он говорит. Я вообще не знаю ни одной его работы, которая бы не удалась». По мнению куратора проекта Галины Бескиной, экспозиция выставки дает возможность раскрыть актерскую природу Олега Даля через призму творчества родоначальника русской психологической школы актерского мастерства Михаила Щепкина, показать преемственность поколений и сценической традиции. Выставка начинается на первом этаже, вписываясь в пространство экспозиции, посвященной М.С. Щепкину. Бескина говорит: «Эти два актера умели показать болевую точку роли, своего героя, его жизни и судьбы. И тот, и другой были страстными искателями “внутреннего человека”, Даль играл на лезвии бритвы – это углубление той школы психологического искусства, которую начал Щепкин». Первый зал посвящен «Двенадцатой ночи» Шекспира, следующий – «Королю Лиру», в третьем зале ставится вопрос о родстве Олега Даля с Владимиром Ивановичем Далем, лексикографом, автором всем известного «Толкового словаря живого великорусского языка». В Пушкинском музее Санкт-Петербурга провели экспертизу – сравнительный анализ портретов В. Даля и О. Даля и нашли невероятное сходство. И пусть это не может являться доказательством родства, однако деталь интересная. На выставке представлены фотографии к спектаклям "Месяц в деревне", "Вкус черешни", "Двенадцатая ночь" и фильмам "Мой младший брат", "Женя, Женечка и "катюша", "Король Лир", "По страницам журнала Печорина", "Отпуск в сентябре". Завершающая часть выставки посвящена последним годам жизни Олега Даля. Он хотел поставить спектакль по стихотворениям М.Ю. Лермонтова, но его мечте так и не суждено было сбыться, однако на выставке можно услышать уникальную аудиозапись из фондов Бахрушинского музея, где Даль читает лермонтовские строки. Сердцем экспозиции стал дневник Даля (январь 1971 – декабрь 1980 гг.). К каждой фотографии на выставке заботливые руки ее устроителей нашли цитату из дневника или из воспоминаний современников актера, что делает экспозицию живой и душевной. Бескина говорит, что в записях Даля можно найти все – «его поиски актерского искусства, методы создания образов, его мироощущение, которое все время менялось, тут же отразилась и динамика его жизни – все это мы узнаем через его дневник. Та тайна, которую мы чувствуем в его образах, та, которую он унес с собой, чуть-чуть приоткрывается в дневнике, который становится сквозным действием выставки». В своем дневнике Даль пишет: «Артист не должен играть героя, если он его ненавидит или ненавидит его прообраз – эмоции могут исказить подлинную картину… Сыграть и изобразить происходящее с твоим героем так, чтобы зритель думал, что все увиденное и пережитое им вместе с твоим героем произошло с ним (зрителем)». И еще: «Пошло и поехало… Смотрел своего Печорина… Хорошо! Иду правильно… Заполнена каждая секунда существования в обстоятельствах. Существую правильно, многопланово, напряженно и не заигрывая со зрителем». Дополняют образ Даля воспоминания современников - актеров, режиссеров и драматургов Михаила Козакова, Леонида Аграновича, Валентина Гафта, Эдварда Радзинского… Например, вот слова режиссера Владимира Мотыля: «Далю органически чуждо бездумное подчинение чьей бы то ни было воле. Творить он может лишь в условиях полной свободы. Зато, достигнув гармонии между чужим замыслом и своей индивидуальностью, он работает непредсказуемо, прислушиваясь к корректировке режиссера лишь настолько, насколько это совпадает с его ощущением. Образ, рожденный автором и конкретизированный режиссером, обогащается у такого артиста его интуицией тем щедрее, чем богаче талант. Даль был богат и расточителен». На открытии выставки народный артист России Юрий Назаров, вспоминая Даля, сказал: «Изумительный был живой человек – без звездности, без фанаберий, без дурости, он везде был живой – и на экране, и в жизни, и на сцене… Чтобы он ни делал, все было естественно, возмущался ли, смеялся – он всегда был хорош. Подражать этому нельзя, таким его Господь создал. Главное наше счастье – быть человеком и Даль был им…». Вторя словам Поюровского, хочется сказать, что «мы благодарны судьбе за то, что он был и за то, что он нам подарил. Спасибо ему!» Олег Иванович Даль родился 25 мая 1941 г. в подмосковном городе Люблино (позже город вошел в состав Москвы) в семье крупного железнодорожного инженера и учительницы. В 1959 г. поступил в Театральное училище им. М.С. Щепкина, став учеником Б. Бабочкина и Н. Анненкова. В разные годы Даль работал в «Современнике», «Театре на Малой Бронной», в Малом театре. Кроме того, он закончил режиссерские курсы при ВГИКе (мастерская И. Хейфица). Умер 3 марта 1981 г. в Киеве. Самые известные работы О. Даля в кино: «Отпуск в сентябре», «Звезда пленительного счастья», «Старая, старая сказка», «Не может быть!», «Приключения принца Флоризеля» и др. Выставка проходит с 19 мая по 18 июня 2011 г. в «Доме-музее М.С.Щепкина». Адрес: Москва, ул. Щепкина, 47, стр. 3.
VA: "Когда вы смотрите фильмы с Далем, обратите внимание на крупные планы: в его глазах – целый мир, когда он молчит, за ним наблюдать ничуть не менее интересно, чем когда он говорит". ... Выставка проходит с 19 мая по 18 июня 2011 г. в «Доме-музее М.С.Щепкина» VA & MK
Коломбина: АРТИСТ Некогда я жил в одном доме с известным артистом театра и кино Олегом… Фамилию любимого прототипа сохраняешь в рукописи до самого наборного предела с какой-то маниакальностью — все с ней не расстаться… Какую же ему дать фамилию? Буду старомодным: Эн. Артист Олег Эн. По прямой между нашими квартирами было метров двадцать: через этаж и лестничную площадку. Эн только что счастливо женился. Тещу называл Старшая кенгуру, жену — Младшая кенгуру. Ни та ни другая не обижались, даже радовались, когда он их так называл. Ничего особенного. Мне, например, встретилась на жизненном пути женщина, которая любила, чтобы я называл ее Собакой. Она вечно повторяла слова великого Павлова: «Человек стал Человеком благодаря Собаке». И это была моя мама. Происходил Олег из пригородно-футбольно-хулиганистого сословия послевоенных мальчишек. И в подпитии он старался избегать близких контактов с кенгуру, находя приют у меня. Находил этот приют Олег в полном смысле слова явочным путем. Время года, день недели, время суток для него существенного значения не имели. Обычно я от души радовался неожиданной явке артиста, ибо выпивка — штука заразительная, и составлял ему компанию. Иногда, как в тот раз, составить не мог по причине срочной работы: писал о своем отношении к проблеме машинизации совести до двух ночи, потом принял димедрол с радедормом и еще каким-то дерьмом. В половине третьего раздался жутковатый по бесшабашной наглости и бесовской веселости звонок. Я добрался до двери. На пороге возник элегантный, пластичный, артистичный Эн: — Т-сс! Главное — тихо! Сумчатые не дремлют! Дай чего-нибудь выпить и увидишь замечательное кино… Не бойся: короткометражку! Только что где-то слышал сценарий, — сказал он, вешая пальто на электросчетчик в передней. Я повел его в кухню. Было ясно, что выдать, то есть продать, артиста кенгуру или уложить спать — дело безнадежное и даже опасное. Но все-таки я строго спросил: — Олег, ты когда-нибудь принимал снотворное? — Как всякий порядочный художник, я им даже травился, — сказал он и уставился на холодильник. — Титров не будет. Сразу представляй: Нечерноземье, преддождье, железнодорожный переезд, шлагбаум закрывается… Первыми подъезжают на мотоцикле без коляски парень-мелиоратор и девка… — Перестань таращиться на холодильник. Бутылка сухого в вазе с хризантемами. Что, у меня тут своей милиции не бывает?.. Хризантемы выкинь — уже завяли, воду вылей, бутылку вытряхни через горлышко вазы. Только осторожно, черт возьми! — Зачем выкидывать цветы? Никогда! Мы их потом поставим обратно… На чем у меня стоп-кадр? — Нечерноземье. Преддождье. Шлагбаум. Подъехали на мотоцикле мелиоратор и девушка. — Она доярка-передовик и все время лижет парня в ухо. Сидит сзади, титьки уперла ему в кожаную куртку и еще в ухо лижет, в правое… Где штопор? — Нет штопора. Сапожник без штиблет и так далее. Возьми вот консервный нож и пропихни пробку к чертовой матери. И сядь, бога ради, у меня в глазах двоится. Ну, она его лижет в ухо. Дальше? — Мелиоратор дрожит. И девка дрожит. И мотоцикл дрожит. Все они дрожат — от нетерпенья. А лесок уже виден! Близехонько! За переездом, за шлагбаумом, рядом с дорогой, симпатичный, уютный лесок. И молодые люди туда стремятся всеми фибрами, чтобы увидеть огромное небо одно на двоих. Это мелиоратор доярке твердит: «Подожди, мол, Фекла, сейчас увидим с тобой огромное небо одно на двух!» — Не может она его лизать в ухо, Олег. Прости, но это невозможно. Они в касках, уши закрыты. — Глухое место, не можешь сообразить? Я же сказал: Не-чер-но-земье! Они без касок. Нет там ГАИ, нет!.. Бр! Какая гадость! Другого ничего нет? «Тетка! — кричит парень дежурной по шлагбауму. — Открой на секунду! Стрелой пронесемся!» Дежурная — та еще дура, но все понимает и: «Я те открою! Я те дам стрелу!..» А поезда нет. Нет — и все! Нарушает график. Парень зажигание выключил. Девка его лизать перестала. Тишина-а… Травами перед дождем пахнет, от рельсов — железным теплом, ромашки в кюветах, березы у будки, мир в природе… Лошадь едет с просеки. Ну, не сама едет, а старик на лошади хлысты везет — длин-н-ные бревна. Телега такая, когда задние колеса на десять метров от передних. Скрипят колеса, лошадь вздыхает, старик спит, кнут на шею повесил. Лошадь тоже старая, умная, на шоссе выехала, телегу вытащила и за мотоциклом стала в очередь на переезд. И тоже заснула. Тишина-а-а… Только колокольчик чуть звякает — это мужик под насыпью козу пасет. Здоровенная коза, страшная, баба-яга с бородой… — Не лакай с такой скоростью! Дорассказать не успеешь. -…Первая капля дождя — пык! — и в пыль закаталась, шариком, но туча вроде краем проходит… Самосвал громыхает. Огромный БелАЗ или КрАЗ. В кузове-ковше жидкий асфальт, горячий. Шоферюга, ясное дело, пьян вдребезги, но держится нормально. В тельняшке, недавно срочную на флоте отслужил. Высоко сидит, ему во все стороны далеко видно: приволье, земляника, холмистая русская равнина, дренажные канавы, овраги… Ну, он мотор глушить не стал, знает: если вырубишь, больше не заведешь — аккумулятор у него еще утром сел. Башку на баранку, и закемарил… Значит, смотри! Слева по ходу железнодорожная будка, возле, у шлагбаумной кнопки, дежурная тетка с флажком. Справа мужик козу пасет, коза с бубенчиком — ботало называется; блеет время от времени: «Бе-бе-бе!..» — Да перестань ты, Олег! Бэ — это овца, а коза — ме-э! — Ну, я всегда знал, что ты коз лучше меня знаешь… Значит, перед шлагбаумом, который опустился, самым первым в очереди мотоцикл; парень мелиоратор подножку не опустил, но мотор выключил и на левую ногу опирается. Девка как сидела, коленки растопырив, так и сидит — до того разомлела (от предчувствий), что если парня из-под ее титек убрать, то она на бетонку шлепнется и не заметит, что шлепнулась. Потом кобыла стоит — вторая в очереди. Кобыла старая, умная, сивка-бурка, спит, но хвостом махает — оводы перед дождем самые вредные. За ее телегой корабельные сосны еще на три метра торчат… Телефон зазвонил. Я сонно спрашиваю: — Олег, брать трубку или не брать? — А это ко мне звонят или к тебе? — А я откуда знаю? Беру трубку. Звонит Старшая кенгуру. Голос не австралийский, а петербургский, чрезвычайно интеллигентный: — Виктор Викторович, простите, решилась побеспокоить так поздно, потому что у вас свет горит, еще не спите? — Нет-нет, пожалуйста, я работаю, не сплю. — У вас Алика случайно нет? Артист отрицательно машет руками и ногами, головой и бутылкой. — Нет его, и не договаривались с ним встречаться нынче… Если придет?.. Конечно — в три шеи!.. Не за что! Спокойной ночи… — вешаю трубку. — Олег, ты можешь тише? Чего орешь, как сидорова коза? — Когда это я орал? — Да вот только что показывал, как ботало звякает на козе. И блеял, а на лестнице каждый звук слышно! Что, твои кенгуру дураки? Кто в три часа ночи на шестом этаже на Петроградской стороне может блеять? Кто, кроме тебя? — Может, ты и прав, ты меня одергивай… Хотя… У тебя еще есть выпить? Ах, нету… Тогда и терять нечего. Буду блеять! Понимаешь, без сильного звука финал не выйдет. — Бога ради, Олег! Бога ради, не блей! — Ерунда все это, мелочи. Смотри дальше. Поезд вне графика — выбился, трудяга-бедняга, из сил… Чего это я? Косею, что ли? У-у-у-у, кенгуру-у-у! Я им дам прикурить завтра! Тихо! Не шуми! На чем у меня стоп-кадр? — Ты остановился на том, что оводы перед дождем самые вредные. — Конечно, самые вредные. Ты и сам должен знать, если писатель! Ладно. Значит, за сивкой-буркой стоит самосвал с горячим асфальтом — на стройке его со встречным планом ждут. Над кузовом-ковшом синий вонючий дымок, а как на свободу дымок выползет, так вниз опускается и над дорогой стелется… «Жигули» подъезжают. Красные, как гребень у петуха, если сквозь него на солнце смотреть; новенькие — прямо с завода, еще без номеров. Останавливаются за самосвалом. В «Жигулях» счастливый Гурам Асатиани, заведующий аптекой из Батуми, и его племянник Ладо. Еще там Джавахишвили висит. Гурам, остроумный такой аптекарь, анекдоты племяннику всю дорогу рассказывает, один по Нечерноземью ехать боялся… Пристроился за самосвалом, в котором спит пьяный шоферюга. «Слушай, Ладо, — говорит Гурам, — знаешь, как Шалва Порчидзе в гости к Отару Гогуа и его жене Нателле ночевать пришел? Не знаешь? А что ты знаешь?» — «Шалва и Отар — друзья Нани Брегвадзе, она свое сердце совсем музыке отдала — вот что я знаю!» — это Ладо дяде отвечает. «Они и между собой друзья, — говорит Гурам Асатиани. — Шалва пришел к Отару в гости. У Отара бочка икры на столе. „Кушай, дорогой!“» — говорит Отар. Потом говорит: «Кацо, хватит, пожалуйста, разве можно икру ложками кушать? Давай спать будем, а икру я в холодильник уберу, утром ее опять кушать будем!» Ну, уложил гостя к стенке, Нателлу в серединку, сам на краю лег, утром проснулся — и в туалет побежал: привычка у Отара Гогуа такая, знаешь? Шалва сразу ногу на Нателлу закинул. Она говорит: «Ах, не успеешь!» Шалва спрашивает: «Думаешь, не успею?» Нателла говорит: «Ах, попробуй!» Шалва через нее перелез и — в холодильник — икру кушать…» А шлагбаум все закрыт и поезда нет. Мужик, который с козой, тащит ее к переезду, интересуется у дежурной: «Ильинишна, поезд-то когда буде аль вовсе не буде?» — «А я почем знаю! Кажись, припозднился! Теперь минут через пятнадцать буде — не ране!» — «Чаво ж ты народ-то мытаришь?» — «А пущай они еще посплят чуток!» Парень-мелиоратор уже дежурную на слезу готов взять: «Ильинишна, мать ты моя разлюбезная, открой на полпальца щелочку!» Та, ясное дело: «Не положено!» А сама в горстку хихикает, на коленки девке-доярке показывает: «Бесстыжая! Я вам покажу щелочку». Мужик тоже на коленки уставился, папиросы достал, спички, а не прикурить никак — коза мешает, дергается, сопротивляется, с разбега боднуть норовит; на травку ей охота обратно под насыпь. Мужик обозлился, привязывает козу-бабу-ягу к шлагбауму, рассуждает: «Теперь дергайся, сколь душе угодно, дура ты, Манька, дура, ну, чо дергаться-то? Постой по-человечьи, глаза твои бесстыжие! Чего вылуплять-то их! Белого света не видела, ведьма?!» А шоферюге в самосвале сон снится, что ему в Ялту, в санаторий «Красный партизан» бесплатную путевку дали… Тишина… Мир, покой, над дальним полем солнечный луч пробился, березки у будки… Вдруг: чух-чух! Рельсы гу-у, гу-у, гу-у! Поезд!.. — Сядь и не гуди, ради всего святого! Кому сказано?! — Т-с! Поезда еще не видно, а только звук. Ну, мелиоратор сразу мотор запустил и газанул от нетерпения на холостых оборотах. Мотоцикл — уу-выжж-шах!!! Из глушителя сивке-бурке в нос струя газа — жжах! Сивка со сна как шарахнет от мотоцикла взад! Хомут-то на голову, оглобли — в тучу, дед с хлыстов — кувырк в кювет, корабельные сосны в самосвал — бух! Шоферюга врубает заднюю — и на «Жигуленка»! Тот как раз под кузовом поместился, тягу порвал какую-то, ковш с горячим асфальтом на счастливого аптекаря и племянника опрокинулся — тонн пять. Ладо спрашивает у Гурама Асатиани: «Гамараджоба, дорогой, куда мы приехали? Почему темно так? Не знаешь? А что ты знаешь?» Гурам говорит: «Мы не приехали, мы куда-то упали — вот что я знаю, дурак набитый!..» Кошмар! Святых выноси! Т-с! Тихо! Поезд мимо проносится — гул, лязг, там-тарарам — ничего не слышно! — ни того, как дед из кювета орет, как сивка брыкается, как шоферюга матюгается… Поезд, конечно, международный, «Париж — Москва»: стекла блестят, занавески развеваются, Володька Высоцкий в вагоне-ресторане Гамлета разучивает: «Быть или не быть?..» Мужик от козы к самосвалу бежит, кулаками трясет, шоферюга из кабины выскочил, за пьяную голову схватился — на такой-то случай везде ГАИ найдется: проверять повезут, гады! Сто двадцать тонн горячего асфальта на новенькие «Жигули» вылить! А тетка-дежурная все внимание на поезд — службу правит. Последний вагон отвихлял, она — палец на кнопку, флажок в чехол. Чуть шлагбаум приподнялся, парень с девкой — фьють! — к желанному перелеску; девка-доярка еще на прощанье тетке язык показала, красный, как «Жигули». Умчался мотоцикл. И — тишина. Сивка старая, умная, успокоилась быстро, уже с телегой поперек шоссе стоит. На самосвале мотор заглох навеки. Дед из кювета вылез, кнут ищет. Ну, Гурам и Ладо из-под горячей кучи на гудок давят, сос подают, но только их совсем не слышно. Тишина… И вдруг: «Бе-е! Бе-э-э! Б-э-эа!» Это шлагбаум бабу-ягу на веревке за рога в небеса поднимает, а она, ведьма, орет на страшной высоте, раскачивается там… Звонок в квартиру. Прячу пальто артиста под свое на вешалке, открываю. Обе кенгуру на пороге. — Простите, нам показалось… Алик у вас? — Откуда вы взяли? Я работаю… — Ну, а вот только сейчас тут паровоз шел, поезд, «бе-а!» — это кто? — Когда пишешь, черт знает какие иногда звуки издаешь, чтобы подобрать буквальное, адекватное выражение чему-нибудь нечленовыразительному… поверьте… это бывает очень сложно… попробуйте сами… — А можно к вам на минутку? Уже обе просочились. Старшая в кабинете шурует. Младшая свой нос в туалет, в кухню, в стенной шкаф. Нет никого! Обе — и Старшая и Младшая — в спальню, а там, кроме материнской иконы, да низкой тахты, да рулона карт, никаких укрытий. Младшая все-таки и под тахту заглянула. Нет артиста! У меня тоже начинают глаза на лоб вылезать: куда он делся? Ноябрь месяц, окна и дверь на балкон забиты, заклеены, форточки малюсенькие… — Бога ради, простите, нам показалось… — Нет-нет, ничего, я вас понимаю, пожалуйста, заходите… Выкатились. Почему-то на цыпочках обхожу квартиру. Жутко делается. Нет артиста! Примерещилось? Но вот пустая бутылка стоит, а я не пил! Или, может, это я пил? Но откуда я на переезде очутился: шлагбаум, коза, дождь собирается, Нечерноземье… Вдруг какой-то странный трубно-сдавленный голос: — У дверей послушал? Сумчатые совсем ускакали? Черт! Артист в морскую карту каким-то чудом завернулся и стоит в рулоне в углу за шкафом. — Совсем? — переспрашивает. — Тогда, пожалуйста, будь друг, положи меня горизонтально: иначе из этого твоего Тихого океана самому не вылезти… Плохо, когда долго не находишь прототипу имени. Бывает, и опоздаешь. Нету уже на свете прототипа. Смешки, вроде бы, теперь уже и не к месту. К месту. Анекдот — у кого-то я это читал — кирпич русской литературы. Заканчиваю словами из письма жены Олега: «Осиротевший наш родной сосед! Я помню, как в твою незапертую дверь он приходил на ваш мужской совет. Душа его бывает и теперь с тобой. Открыта ей к тебе дорога. Ты передай, что я люблю его, как души любят бога. Найди слова — я их теперь не знаю, всегда любившая его как женщина земная». Лучших слов ни я, ни кто другой не найдет. А Олег ко мне приходит. Виктор Конецкий
полная версия страницы